Однокомнатная голубятня

               

                Миниатюра

     Хандру одиночества выдумали нытики. Человек не одинок, если только душа его открыта нежной любви мира природы.
     Сегодня уже второй раз за неделю ко мне в маленькую квартирку под самой крышей панельной пятиэтажки прилетала белая благородная голубка…

     В свой первый визит она расположилась на деревянном балкончике, устроенном с наружной стороны кухонного окна. Я кинул ей мякиш ржаного хлеба и варёный рис. От риса она отказалась, а хлеб склевала весь. Стало понятно, что её хозяин не балует своих деток крупами. К моему удивлению, голубка после насыщения не улетела. Предвидя её потребность в утолении жажды, налил родниковую воду в пластиковый стаканчик и осторожно поставил его рядом с гостьей. 
     Утренний воздух середины апреля обыкновенно холоден. Голубка нахохлилась, втянула в плечи свою миловидную головку и задремала. Но вот припустил сильный дождь, и белянка прижалась к стеклу окна, ища спасения от частых тяжёлых капель. Хотелось укрыть её, но как это сделать, я не знал. Оставив окно раскрытым в знак приглашения проследовать в мою тёплую голубятню, вышел из кухни, притворив за собой дверь. Периодически осторожно заглядывал в кухню из-за дверного косяка комнаты и с огорчением отмечал, что беляночка не воспользовалась моим гостеприимством.
     Сидя в кресле, обдумывал, какое место голубочке предложу, если вдруг она станет постоянно прилетать и будет оставаться в доме до утра. Радужные мысли мои ничуть не омрачало понимание неизбежности дополнительной уборки. Мне было дорого это доверие Природы. Взволнованному необычным событием мне хотелось как-то обозначить то, что я дорожу Её вниманием и добротой.
     Видимо опасаясь допустить какую-то неосторожную глупость, я как раз неосторожно и допустил её. Неведомо, в каких хозяйственных перспективах в чулане среди домашнего хлама хранился сломанный футляр от моей швейной машинки Zinger System Maschine 1896 года производства. Я заметил, что это фанерное чудовище тёмно-коричневого цвета с отсутствующей боковой стенкой голубке не понравилось, когда она только увидела его сквозь двойное стекло кухонного окна.
     Стоило мне сесть на подоконник, чтобы поставить рядом с ней эту временную голубятню, она взлетела на плоскую крышу и уселась на краю карниза в двух метрах от макушки моей головы. Вытянув шею, красавица насмешливо поглядывала на меня, а я, задрав голову, виновато смотрел на неё, ладонями стирая со щёк капли дождя, словно это были неудержимо льющиеся слёзы. Наконец удовлетворённый сознанием личного героизма и чувством исполненного долга, Высший Примат убрался в кухню. Холодное чувство своей неполноценности осталось за окном, а утешение гладило неудачника тёплой ладонью по мокрым волосам его бугристого затылка.
 
     Вечерние воспоминания об утреннем визите Белой Дамы вызвали в памяти легенду о том, что накануне кончины Екатерины I на оконный карниз её спальни сел ангельской белизны голубь, что императрица растолковала как предвестие.   
     Все суеверия стоят друг друга. Народ избяной России связывал рыжий цвет с огнём. Движения пушистого хвоста непоседливой белки похожи на колебание пламени на ветру, отчего забежавших в деревню зверьков убивали. Стоящим на пепелище деревни людям проще было обвинить в преднамеренном поджоге лесного грызуна, нежели признаться в неосторожном обращении с огнём или вспомнить о неисправном дымоходе домашней печки.
     С младенчества до школьного возраста, а после в месяцы летних каникул я жил в деревне. Однажды один взрослый мужчина при мне застрелил белку, бегавшую по ветвям растущего вблизи его дома дерева. Зимой этот человек занимался промысловой охотой на белок. Возможно, благодаря выдающимся снайперским способностям местных стрелков эти крохотные носители ценной пушнины и сегодня встречаются в лесу редко. На закате своей грешной жизни тот мужчина поделил с женой совместно нажитое имущество и общее хозяйство: супруга осталась жить в избе, а супруг устроился в бане. Вскоре после того на месте избы жены осталась только большая печь с высокой трубой. Неизвестно было, загорелся дом по недосмотру хозяйки или его умышленно поджёг какой-то недобрый человек.

     Этот случай посещения птицами моего дома был не первый. Благородные голуби заявлялись и прежде в других городах моего проживания. Один, с тёмно-синими крыльями и в лохматых штанишках, с причудливой горбатостью длинного породистого носа, однажды ночевал в пустующей клетке, купленной родителями для канареек их ребёнка. Голубь оказался невозможным недотрогой: сердито урчал на меня, когда я подставлял ему посудинку с кормом, и только что не рычал по-звериному и не «скалил зубы», предупреждая о чувствительной боли от возможного щипка его клюва. В Москве благородный голубь навестил меня впервые, но обращение внимания Их светлости на моё жилище не было случайным.
     В квартирку свою я вселился довольно давно, но ремонт сделал только в комнате. На приведение в порядок других помещений первые четыре года мне недоставало настроения, пропавшего в процессе процесса развода с морготной женой и любимой дочкой, а вторые... пять – средств, которые должны были бы оставаться от зарплаты вузовского не очень много пьющего младшего преподавателя, но они не оставались. Хотя на скудный оклад в те допослеперестроечные годы не могли прожить и непьющие старшие преподаватели вместе с доцентами и профессорами. Так что стены кухни оставались закопчёнными, настенный кафель местами отвалившимся, масляная плёнка побелки потолка  скрученной и осыпавшейся. Войти в кухню я не позволял не только соседям, но и редким гостям: впечатления от её вида не выдержал бы даже тот, кто ежедневно терзает свой бедный мозг кровавыми боевиками и фильмами ужасов. Стаи пёстрых городских дикарей часто бывали временными постояльцами квартиры и неряшливыми исследователями навесных полок, стола, газовой плиты и пола кухни. Видимо, пролетая мимо окна кухни, они справедливо принимали её за брошенную голубятню или чердак расселённого дома.
     Однажды я вернулся с работы домой и очень скоро понял, что уходя, не закрыл форточку комнатного окна. Предположить было нетрудно, что в отсутствие законного владельца жилой площади в доме самовольно гостила синичка, а судя по многочисленным бело-зелёным горочкам на полу и расплывам от них на листах накануне напечатанного текста лекции  довольно долго и не одна.
     Случай раннего склероза повторился. Вспомнил об оставленной открытой форточке только в вагоне семьсот семнадцатого метропоезда, везшего меня с работы домой. Вошёл в прихожую, глянул на крупные цветы линолеума пола комнаты и с радостью отметил, что никто ни на один из них за весь день не присаживался, исключая разве только мух. Понёс на кухню пакет с продуктами, но только открыл дверь, из-под ног вспорхнула синичка. Пространства в закрытой части окна и за открытой форточкой птичке уличной казались одинаковыми, и она полетела в то небо, которое было ближе. Остановленная оконным стеклом пичужка отчаянно забила крыльями. Я попытался поймать синичку, боясь, что птица расшибётся о стекло при следующей попытке вырваться из западни, но она вылетела из кухни в прихожую, а из неё влетела в раскрытую дверь ванной комнаты. Только там мне, наконец, удалось поймать её. Я прошёл в комнату и стоя возле открытой форточки, разжал пальцы ладони.
     Против моего ожидания домушница полетела не на улицу, а в комнату и немного покружив, уселась на краю висящей под самым потолком книжной полки. Сидела и озадаченно вертела головой с видом приезжего иностранца, возмущённого внезапным появлением чужака в оплаченном им гостиничном одноместном номере. По чёрной шапочке перьев на её голове и белым щёчкам я, было, принял её за большую синицу, но крохотное тельце указало на московку, а яркое оперение выдало самца.
     Я энергично сновал по дому, переодеваясь, таская из кухни и расставляя на журнальном столике тарелки с поздним обедом, а незваный гость смирненько посиживал и наблюдал за мной. Но раз как-то я, видимо, забывшись, слишком быстро вошёл или сделал резкое движение рукой, и синица сорвалась с полки и бросилась в сторону окна. Предотвратить беду я не мог. Бедняга ударилась о стекло и безжизненным комочком упала на пол. После уж только я сообразил, что надо мне было завесить окно ночными шторами. Предполагая самое худшее, я взял крохотное невесомое тельце в руки и расстроенный сел в кресло. Широко раскрытый клюв птицы застыл в немом крике от неожиданного удара и резкой боли. Разве способен был несмышлёныш понять, что привычно безопасный прозрачный воздух может оказаться каменно твёрдым. В отчаянье я сидел, не шевелясь, не зная, что мне делать, и надеясь на то, что самое страшное все-таки не произошло. Что может быть мучительней и горше гибели живого существа по твоей вине и его кончины у тебя на руках.
     Но вот, наконец, половинки клюва крохи сомкнулись, тонкая кожица века закрытого глаза лежащей на моём пальце головки несколько раз дёрнулась. Перенесший нешуточное сотрясение мозга потерпевший, слава Богу, начал приходить в сознание. Зазвонил телефон. Скрывая испытываемое волнение, я стал беседовать с позвонившим: тихо – как переговариваются родственники у постели задремавшего больного. В течение продолжительного разговора больной несколько раз приподнимал головку и бессильно, подобно раненому солдату, напившемуся воды из кружки, поднесённой к его губам санитаркой госпиталя, опускал её на тёплую подушку пальца. Окончив телефонный разговор, я продолжал сидеть в кресле, дожидаясь, когда пациент окончательно придёт в себя. Не пытаясь вырваться, малыш спокойно полёживал в тёплой трубочке моей ладони.
      Радость сохранения жизни птички сменилась опасением, что у неё травмированы шейные позвонки или сломано крыло, и я размышлял о том, чем и как буду кормить несчастную, останься птица калекой. Но вот пациент стал проявлять беспокойство, к радости моей свободно вертеть головой, и я решил проверить состояние его здоровья попыткой выпустить на волю. Подошёл к окну, поднял руку, осторожно раскрыл ладонь на уровне открыто форточки и сложил пальцы в маленькую площадку взлётной полосы личного аэродрома.
     Как ни в чём не бывало, малыш встал на лапки и вцепился своими колючками в мой указательный палец. Он коротко глянул на нелетающую птицу, которая, видимо, по причине отсутствия клюва вынуждена была отпустить свою добычу. В глазах его читалось сочувствие своему убогому дальнему родственнику. Но вот маленький скакнул на перекладину оконной рамы, оттолкнулся от неё, пулей вылетел на улицу и скрылся за ветвями берёзы.

     Нередко в зимние месяцы или дни ранней весны, когда я сижу за письменным столом у окна, какая-то крохотная желтогрудая москвичка усаживается надо мной в проёме открытой форточки и, распушив перья, греется в лёгком токе тёплого домашнего воздуха. Посидит минуту-другую, потом влетит в комнату, опишет круг под белыми рожками потолочной люстры, озорно стрекоча крылышками, и вылетит. В такие минуты я особенно счастлив и тешу себя надеждой, что это моя давняя знакомая.

     С прошлой зимы стал прилетать маленький дятел, в дымчатой сорочке под чёрным фраком в белых пятнышках и в красном берете. На переменку с синицами он клюёт свиное сало сквозь сетку мешочка, который я повесил на вбитый с наружной стороны оконной рамы гвоздь. Первое время дятел пугался, заметив полуголое бескрылое животное в глубине большого светлого дупла, и улетал. Теперь же, когда, например, я лежу на диване с книгой в руках или сижу в кресле перед телевизором, он садится открыто и только изредка поглядывает на меня, громко стуча тонким носом. Если же сижу за письменным столом в полуметре от окна, обедающий поворачивается ко мне спиной и почти бесшумно щиплет дармовую снедь.
     А совсем недавно стал появляться большой дятел в серо-белом кружевном камзоле. Сначала он садится на сухую ветку тополя и громким свистом заявляет о своём визите, чтобы я на время отошёл от окна. Убедившись в безопасности своего визита, подлетает к окну, присаживается на гвоздь и ну выстукивать свою азбуку Морзе на съедобной белой тверди с красными прожилками. Обычно притаившись за книжным стеллажом, я наблюдаю за ним и получаю не меньше удовольствие и пользу.

     В тот день за письменный стол сел я в полночь и до утра мучительно оживлял холодным умом горячие переживания событий годовой давности. Рассвет обрадовал меня бодрящей идеей подышать свежим воздухом и возможностью развеяться созерцанием деловитой суеты за ночь проголодавшихся нахлебников. Чтобы не вспугнуть пирующую компанию я медленно поднялся, осторожно повернул шпингалет форточки, широко открыл её, затем со скоростью тающего под лучами апрельского солнца снеговика опустился на стул и погрузился в прерванную работу. Одна из синичек тут же царапнула коготками лапок оконные деревяшки в облупившейся белой эмали, потёрлась о них клювом, счищая остатки высококалорийной трапезы, и вдруг порхнула прочь, встревоженная шумом крыльев подлетающей крупной птицы.
     Из серого ватного неба на оконную раму опустилась белая голубка. Если бы не было видно крыльев и хвоста, а только грудь, шея и голова, можно было бы подумать, что в моё скромное жилище опустилась с небес сказочная девица: похожие на неё портреты столичных красавиц с завитками светлых волос по вискам рисовал Пушкин на листах рукописей своих стихотворений.   
     Беляночка некоторое время в нерешительности поперетаптывалась на раме и вдруг слетела в комнату и опустилась на письменный стол прямо передо мной. Она осмотрела листы машинописной бумаги, стопку книг, письменные принадлежности, по-хозяйски прошлась по лаковой поверхности стола, остановилась на его краю и, вытянув шею, глянула в тень под ним. Ничего стоящего внимания светской дамы там не найдя вернулась. Я замер и, не моргая, уставился в одну точку на экране компьютерного монитора, намеренно создавая впечатление самого неагрессивного из теплокровных тварей существа. Не найдя на столе приготовленного к её визиту угощения, грациозная «незнакомка» моя, ничем не выказав хозяину своего неудовольствия, с достоинством взлетела над столом и вылетела в окно. Замедленными взмахами сахарной белизны и лебединой грациозности крыльев она поднялась в небо и скоро растворилась в молочно-серых облаках.

     Вечером позвонил серьёзный человек, мой институтский коллега и приятель. Я поделился с ним своей радостью. Он поперхнулся мутной паузой желающего добра завистника, потом с искусственной доброжелательностью занудно пробубнил:
     – Это нехороший знак. Ты знаешь, что я к тебе очень хорошо отношусь... и... не хочу тебя запрограммировать, но императрице... 
     – Но ты же меня этой информацией как раз и программируешь!. Балда. Зачем?
     – Я считаю своим долгом… 
     – Ну не терзай себя так. Не по заслугам честь Я не августейшая особа. А такой посланнице я был бы только рад: значит, Всевышний есть, но есть Он и для меня.

     С того утра каждый день до позднего вечера ожидаю нового визита благородной голубки. Уже не чувствую себя всеми забытым одиноким холостяком. В старомодном серванте я освободил для Беляночки просторную нишу. Уживёмся, – пропишу.