Башлык

(на фото поет С. Нохрин)

Рассказ

Самым творческим, искрометным, «судьбоносным» (ёлы- палы) было времечко начала 80-х. Могут возразить. Но потом, конечно много чего-было, но многое на низ пошло. А с 81 по 86 всё ещё было на месте. Подпольный рок был подпольным. Живы были Цой, Майк, Башлык. У БГ ещё не было его козлиной бородки. Нау был Нау, а не Ю-питер. Чайф не только пел «Бутылочка кефира, полбатона», но в некотором смысле и кушал-питался  почти что именно так. Денег было немножко, но порой было круто, весело, стрёмно.
*
Я вышел из своей квартиры (тогда я жил на Первомайской на первом этаже в 32-ой квартире), спускаюсь немножко вниз, потому что хоть мы и на первом этаже, но под нами ещё цокольный. под нами  Вдруг лоб в лоб сталкиваюсь с Башлачевым, непонятно откуда взявшимся и непонятно куда направляющимся. Он журфак УрГУ тогда уж закончил и жил-работал где-то у себя в Рыбинске (я хотел сказать:  «в Череповце»). .
На какое-то мгновенье мы оцепенели в удивлении. Но вдруг Башлык очнулся, рассмеялся и воскликнул:
- Встренулись!
Оказалось, что соседскую мне  33-ью  квартиру снимают студентки-журналистки, одна из них - его жена. Так что мы тут в квартире  у моих соседей пару раз потусили:  Башлык, Серёга Нохрин, Шура Измайлов, я.
Но надо тут разобраться, откуда что взялось. Что за такое тут сообщество, где мы с Башлыком оказались.  Год , думается был 1984-ый, так как Нохрин рассказал тогда анекдот про генсека Черненко, который был генсеком как раз в 1984. Анекдот расскажу как-нибудь после.
*
В 1981 я вернулся в Свердловск и поступил в УрГУ на филологический. «Я менял города, менял адреса», и вдруг захотелось «дыма отечества».  Ранее хотелось вагобондажа , но что-то вдруг надоели и Ленинград, и Рига, и Казань, и Куйбышев, и Ворошиловград, и Одесса с Кишиневом, хоть там и тепло.  Приехал в Свердловск, поступил на филфак.
Учеба в УрГУ, как и в многих других вузах, начиналась с поездки в колхоз на уборку картофеля.  «Колхоз» - это такой обобщенный термин. На самом же деле это, конечно, был совхоз.  Студенты в штормовках, сапогах и всё такое, толпились на перроне, погружаясь в электричку до Красноуфимска.
Вдруг слышу вопль.
- Козлов!! Аааа!
Орал благим матом Сеня Соловьев.
Мы года два не виделись. Мы были, конечно, соратники, не разлей вода, оба любили всякий стёб (такого слова, надо сказать, ещё в нашем обиходе не было). Но я не ожидал, что он так мне обрадуется. Я даже растерялся.
- Ты чё тут? – он спрашивает.
- Дык. Я на филологический поступил. Вот в колхоз еду.
- С филологами?
 Мне уж стало казаться, что Сеня от чего-то переутомлен.
- Естественно с филологами, раз я на филфак поступил.
- Нечего там делать. Поедешь с журфаком.
- Как это?
- Я всё устрою. Познакомлю тебе со всеми, с кем надо.
Энергия из Сеня пёрла в такой силе, что я просто затих как божий одуванчик, как мышка-норушка.
Он завел меня в вагон для студентов журфака и сказал им:
- Это Козлов.
Это звучало как восклицание кукол Карабаса-Марабаса, что перед вами ни кто-нибудь, а сам Буратино. Публика, бряцающая помаленьку на гитаре,  очень оживилась при виде сениного Буратино.
- Это Нохрин, это Измайлов, это Башлачев, это Анчугов. –  Соловьев быстро меня ознакомил с присутствующими и исчез, но вскоре вернулся.
- Я обо всем договорился. Наши обменяли Козлова  на пятерых физиков (отряд журиков был совмещен о студентами физфака). Всё в порядке. Ты едешь ( в смысле: я, Козлов) с нами.
Таким образом, Сеня ввел меня в свою «могучую кучку».  Две-три секунды - и Нохрин, Башлык, Шура Измайлов, Андрюха Анчугов стали моими  единомышленниками-корешами-друганами-закадыками  без каких-либо предварительных разговоров о дзен-буддизме, Шопенгауэре или огурцах Даниила Хармса.
*
Там, в этом журналистском «колхозе» царил, говоря по-умному, раблезианско-обериутский потлач, или своего рода бахтинский карнавал. Как бы сказали подростки в конце 20-го века,  тут было что-то вроде Хогвартса  с  простым смертным невидимыми драконами-лошадьми, с летающими на летающих тарелках троллями. На месяц всем сносило башку, но когда возвращались назад  в Свердловск, в УрГУ с колоннами сталинского ампира, всё возвращалось на круги своя, в прежнюю скучную норму. Штормовки, телогрейки-фуфайки, сапоги, грязная картошка, грязные полотенца, перловая каша, - всё оставалось  в тумане мутных воспоминаний, как будто и не бывало.
*
Иногда студенческий уборочный отряд называли стройотрядом, но с «колхозом» была особенность. Тут зарабатывали очень мало и тут была обязаловка.  Уборочный отряд устроен был так. Были студенты и студентки, работающие в «борозде». Они собирали картошку в ведра, а из ведер высыпали картошку в мешки. Были грузчики (в шутку их называли «грызлы») , они забрасывали мешок в грузовик с открытым боковым бортом. Двое забрасывали, третий на грузовике выстраивал мешки в ряд. У отряда был командир, комиссар. Командир отвечал за тем, чтобы были грузовики, ведра, мешки, продукты для столовой. Комиссар отвечал за культурный досуг, дисциплину, политическую грамотность и был замом командира, если чё. В столовой на кухне поварили девушки, умевшие сытно и вкусно приготовить на сто пятьдесят человек.
Утром на лужайке между деревянным корпусом столовой и деревянными корпусами общежитий бойцы уборочного отряда выстраивались на линейку. Командир объявлял победителей в соцсоревновании за прошлый день. Они поднимал флаг, который полз вверх по длинному шесту. Пятеро-шестеро неумытых грузчиков пели гимн. Всё вполне корректно, все слова на месте. Было одно исключение: двое трое из певцов не имели слуха. Так что первокурсницы (как журналистки, так и физички) , посещавшие музыкальную школу, слушал этот типа блюз толи с ужасом, толи с удивлением. Такого они не слышали вообще никогда. Потом комиссар вдохновлял  отряд на новые трудовые подвиги, так как картошка, которую они героически собирают, нужно дружественной Камбодже. Эти пламенные слова про Камбоджу звучали каждое утро. Потом был завтрак – и в поле.
*
Грузчики столовались под отдельным столом, за который усесться дозволялось лишь грузчиками или иногда командиру с комиссаром.  Если вдруг усаживался побалагурить за этот стол, ему вежливо напоминали:
- Здесь вообще-то спецобслуживание, уважаемый,  пересядьте вон туда,
Если товарищ не врубался, «грызлы» начинали вежливо хором возмущаться:
- Пожалуйста, не хулиганьте, покиньте территорию.
В обед был ещё один нюанс. В столовой был проигрыватель, и включалась  пластинка с песней про облачко «Мила моя строгая, как же я хочу рядом быть…» . Всегда именно она. Кому-то она надоедала, он шел, чтобы поставить другую пластинку, возникал ропот за элитарным столом,  но грузчик Шумской шёл к проигрывателю, возвращал нужную пластинку.   
Но всё самое главное начиналось после ужина.
*
Сеня два-три года был комиссаром журналистского уборочного отряда. В этом году (1981) он закончил универ, распределился на Свердловское телевидение, а в колхоз приехал в качестве «почетного академика».  Скорее всего, именно он создал это антимирное зазеркалье. Его избрали комиссаром отряда, так как он был шустрый, амбициозный , играл и пел  на гитаре.  Комиссар им понимался как что-то вроде тамады. Он приехал, чтобы ещё раз подзарядиться. Он был в этот раз полное исключение, коим он всегда любил быть. После ужина начали петь. Песенный репертуар был похоже традицией. Пели то, что пелось раньше и нравилось. Самой любимой песней была:
  « Шёл мокрый снег и падал на ресницы Вам, Вы северным сияньем увлеклись. Я подошел к Вам и подал руку Вам, вы встрепенувшись поднялись…» .
Другая по популярности была песня «И вот я проститутка, я – фея из бара…».
Прочие песни были современные советские песни. Сеня пели их особенно. Без лишнего пафоса, вкусно, просто, с неожиданным сдвигом акцента.
Безусловно, Сеня не мог не создать Зазеркалья, раз он был человеком, писавшим такие, например, стихи:
«И цунами. ветерок игривый, распахнул на гейше кимано».
Или:
«Японская народная забава, веселое лихое харакири…».
И раз ему выпала некоторая власть, он разошелся.
Другим исключением и, так сказать, «на особом положении» был Башлык. Он был художник, который писал объявления, лозунги, стенгазеты (точнее одну стенгазету, которая называлась «Козье Буго»). Башлык не позволял душе лениться и придумывал много ещё чего, чтобы жить было веселее, так как колхоз был далеко не комфортным местом, и колхозное суровое житие-бытие  нужно было чем-то компенсировать. В углу столовой стоял стол, с рулонами ватмана, кучей фломастеров, гуаши. Там-то Башлык и куролесил.
*
- А что такое Козье Буго?
- Козье Буго должно стать наконец-то козьим, - ответил кто-нибудь. .
- И всё-таки: что такое Буго?
- Следующий вопрос.   
Судя по стилю эту абсурдистскую мульку-фишку изобрел Башлык.
*
Вот наступил вечер, когда объявили вернисаж Льва Давидовича Перловича. Сначала был изобретен Перлович, так как перловка обрела устойчивый статус антагониста. Естественно нужны были имя и отчество. «Лев Давидович» были наилучшими именем-отчеством. Направление в живописи  великого Перловича называлось «параллелепидизм». На каждой из картин (гуашью. Фломастер, ватман . А2)  были параллелепипеды. Летящие под облаками параллелепипеды назывались «Летят перелетные птицы». Параллелепипеды на земле среди травки назывались «Летят перелходные  звери». Рядом с большим параллелепипедом маленький с треуголкой на голове – «Я и Наполеон».  Вдруг не параллелепипед,  а шар, с бликами, полутенями, название – «Падла».
* 
Каждый вечер нечто новое. Например, рок-опера, которая была скорее рок-опереттой, так как кроме зонгов были речитативы.  Действующие лица: Онегин, Татьяна, Ленский, поручик Ржевский. Башлык злился, что никто не мог хорошо выучить слова (как зонгов так и речитативов). Но что делать! Бесконечно репетировать нет смысла. Премьера. Слова путаются сплошная импровизация. Овации, аплодисменты, полный фурор. Особенно бесподобен бородатый Баранов, играющий Татьяну. Надо сказать, что мозг мой тут слегка глюкнул: у Баранова была фамилия не Баранов, а Быков.  С мемуаристикой всегда так: что-нибудь да не так.
*
Я поначалу оказался в» «борозд», собирая картошку в ведра. Моим напарником по перекуру был Наиль, третьекурсник из Башкирии.
- А у вас в Башкирии есть великие поэты?
- А как же, конечно! У нас есть тукай, это как у русских Пушкин.
- Прочти!
- Знаю только по-башкирски. Или по-татарски.
- Я конечно, ни того ни другого не понимаю. Но на каком лучше?
- Тукай жил в Башкирии, считал себя башкиром, но писал по-татарски, потому что татар в Башкирии больше чем татар, а башкиры татарский понимают. Читать?
- Лучше бы по-русски.
- По-русски чё, подстрочник, не так красиво.
Я призадумался, и потом, когда был уже в грузчиках, предложил провести вечером башкирский праздник. Название у праздника было, но оно было не вполне политкорректное. Насчет праздника все согласились. Глаза Башлыка сверкали. Идея был круче даже, чем рок-оперетта.
Праздник был таков. Участник (человек восемь журналистов) намотали на голову полотенца, которые означали чалмы. Все усаживались на полу по краям растянутой  клеенки,  на клеенке были тарелки с рисом (попросили на кухне отварить вместо перловки). Рис означал плов, участники его ели руками и время от времени пели, хлопая ладошами:
«Кильки джан, маслабай джан, на на на на , кильки джан..»
*
Кто-то заметил (из студентов-физиков), что их как бы дискриминируют.
- Нет, нет, никто вас не дискриминирует, - протестовали  журналисты.
Но Нохрин  (он был «бугром» у грузчиков, был строгим, требовательным на справедливым) сказал:
- Раз физики говорят, значит, что-то такое есть. Надо исправить ситуацию.
Измайлов предложил  испытанный проект:
- Надо провести естественно-научный диспут.
- Дискуссию?
- Да.
- А на какую тему?
- На какую, на какую. Тут двух мнений быть и не может. Тема «Есть ли жизнь на Марсе?»
Башлык написал красивое объявление с красной планетой и красными же марсианами.
- Кто начнет диспут? – спросил ведущий (толи Нохрин, толи Башлык) .
Вызвался физик-первокурсник. Он подробно описал химические и прочие обстоятельства планеты Марс, из которых  следовало, что формы  существования белковых тел, то есть,  жизни, там нет.
Тут слово взял Измайлов.
- Как это нет! Что за чушь! Бред сивой кобылы!  Ваша аргументация – смех на палочке. Первый раз в жизни слышу такую ахинею.
Физик флегматично удивился:
- А с чем собственно вы не согласны.
- С чем!! – выпучив глаза, почти зашипел   Измайлов. – Да со всем! Нельзя, молодой человек, быть таким наивным. Вы поступили в университет, а не в детский сад. Будьте  скромнее, и сто раз подумайте, прежде чем говорить подобные нелепости. Жизнь на Марсе есть, это очевидно и прекрасно известно мировому научному сообществу. И формулы Эйнштейна, ровно как и Нильса Бора, это прекрасным образом подтверждают.
Юный физик хотел было что-то сказать. Но ему не дал высказать Нохрин, который просто икал от смеха.
- У Вас, уважаемый, какая оценка была по астрономии?
- У нас в школе не было астрономии, но был кружок, и я многое прочитал…
- То-то же что кружок! – устыдил первокурсника Нохрин и продолжил в прежнем духе стыдить своего противника по диспуту. – Вы просто какой-то эмпириокритицист!
- И идеалист, вульгарный материалист и нигилист. – подливал масла в огонь Измайлов.-  Вы как этот, как его, Тургенев, в смысле Базаров. Ничего  у Вас нет, видите ли! А оно есть. Потому что не может не быть. Есть! И на Марсе и на Венере. Таких, как вы, послушаешь, так и на Земле жизни нет. А мы- то с вами что? Мертвецы? Неорганическая  материя?!  Думайте, что вы говорите! У вас язык как помело. И необузданная фантазия. Вам там в Вашем кружке наплели с три короба, а вы уши распустили. Как так можно! Что пошла за молодежь!
Чем больше физик не понимал, что происходит, тем смешнее становился дискурс. Парень ещё раз проаргументировал, что-то добавил ещё. Но журналисты охали-ахали от возмущения, пока наконец сами Нохрин,  Измайлов С Башлыком уже не театрально, а натурально не расхохотались.   
*
Шел 1981 год. Все, кто смел, отважен и юн, был членами комсомола, так что в колхозе комиссар (высокий голубоглазый блондин с аккуратной бородкой) должен был провести комсомольское собрание чтобы доложить, объявить, отметить недостатки, обсудить проблемы.
Комсомольцы собрались, комиссар пересчитал присутствующих и объявил собрание открытым. Командир доложил как идет уборка у них и в других отрядах. И так далее. Повестка дня закруглялась, в это время , подняв руку, попросил слово маслак. Сначала я думал, что «маслак» - это фамилия. Но это было не фамилия и не прозвище, это была должность. Так называли человека, который работал на кухне, чтобы рубить мясо, кости т. п.. Маслак – это мясная кость. Наш маслак ещё перетаскивал, поднимал на плиту и снимал с плиты баки с водой, щами, кашей. Маслак начал свою речь:
- Товарищи, я хотел бы сообщить, что руководителя отряда вместе с поварами  устраивают вечером пиршества в то время как обычные члены отряда довольствуются перловой кашей и всем надоевшими капустными щами. Для руководства же повара готовят суп харчо, рисовую кашу на молоке, также они кушают рыбные консервы, колбасу и сыр, далеко не плавленый.  Маслак завершал обвинительную часть,  уже собирался перейти к морально-политическим оценкам, как раздался истошный, гневный, зычный, рычащий  вопль:
- Зачем стучишь, падла!!
То был крик Башлачева. Он рыкнул и умолк.
Собрание сменило траекторию. Выступающие начали рассказывать о рабочем распорядке руководства, другие намекали, что маслак раз он на кухне, сжирает и масло и всё , что возможно, раз он такой на вит упитанный. Третьи обвиняли маслака в доносительстве, сравнивали его с активистами необоснованных репрессий 37-го. Кто-то, конечно сказал, что так как поступил он, советские люди не поступают. В итоге, маслак схлопотал выговор с занесением в личное дело, и собрание потребовало перевести работника кухню в браздари. Ошарашенный блондин с голубыми глазами объявил собрание закрытым.
Маслак подошел к растерянному комиссару. Тот флегматично предвосхитил тему разговора:
- Я тут не при чем. Сам понимаешь. Демократический централизм.
- Я не об этом, - сказал теперь уже бывший маслак. – Решение о выговоре я оспорю в комитете, когда вернемся на факультет
- Твое право. 
- А против  перевода в поле я ничего против не имею. Это передовая деятельности нашего отряда.
- Замечательно.
- Но я не об этом, - заладил бывший обвинитель. – Я хотел бы спросить,  почему это Башлачев в то время, когда хрупкие девушки трудятся в борозде, занят рисованием объявлений, что вообще занимает 15 минут?
Таким образом, следующим утром количество бойцов , совершающих трудовые подвиги в картофельной борозде, увеличилось на два человека.
*
Но, наконец, уборочная страда завершилась.  Бойцы Шаолиня из Красноуфимской Шамбалы большой шумной толпой заполнили вокзал в ожидании поезда «Красноуфимск-Свердловск».  Звенела гитара, все сто с гаком студентов пели.
«Козье Буго надо мной, а-а-а, Козье Буго вугоро, Козье Буго данцен вир».
По кругу все любимые песни гремели и плясали.
«Корнет Оболенский, налейте вина».
И припевом с усиленной громкостью грохотало:
« И вот я – проститутка, я – фея у бара…»
Красноуфимцы , ждущие поезда, открыли в катарсисе рты. Они вдруг попали на «необычный концерт» .
- И всё, -  как написал третьеклассник Антоша Касимов в своем первом рассказе. – Бесплатно!!
Если это пение услышала бы универовская преподавательница  истории КПСС, она бы перестреляла всех из ружья. Фамилия преподавательницы очень известная, чтобы её трепать, а имя-отчество я уж позабыл.  Но сие совсем не яркая гипербола или образ. Однажды она во время лекции, посвященной левым и правым уклонам в 20-ые годы,  вдруг остановилась и сделала отступление:
- Вчера вечером, точнее уже даже ночью под моим окном группа пьяных молодых людей и девиц пели под гитару омерзительные песни и отвратительно кричали: « Секс! Секс!». У меня не было ружья, но если бы у меня было ружьё, я бы их всех перестреляла.
Лирическое отступление закончилось, преподаватель истории КПСС вернулась к рассказу о Зиновьев с Каменевым, которые, кстати, тоже были проститутками, хоть и политическими, о правом уклоне Бухарина, о кознях «иудушки» Льва Давидовича Троцкого.
*
И началась скучная и грустная жизнь-учеба на факультете в alma mater. Всё текло спокойно, обычно, безоблачно и… вдруг.  Вдруг случилось «вдруг».
Одни студенты в сентябре убирали картофель в колхозе, другие летом в рядах стройотряда строили коровник, а в сентябре, заработав немножко множко денег, поехали в Абхазию или в Туапсе, где упались море, румянили свою белую кожицу, пили хванчкару, сепарави и киндзмараули. Но один студент журфака, освобожденный по состоянию здоровья от трудовой практики,  скучал и грустил дома в Свердловске.
Времечко было былинное, были живы Брежнев, Андропов, Черненко. Михаил Сергеевич Горбачев седьмой водой на киселе перебирал бумажки по статистике в сельском хозяйстве, Ельцин, которого по имени-отечеству знали лишь особы особо приближенные к обкому партии, гонял бритовисковых панков и строил по области птицепром. Совсем хорошая жизнь была, но наш одинокий герой в силу своей болезненности  чувствовал некоторые признаки того, что позже назовут «застой», и он пребывал в неудовлетворенности, которую на рубеже 20-го и 21-го веков назвали бы депрессией. Но он умел и любил писать, так что он решил отразить предмет своей грусти.  Он написал репортаж, который превращался в статью, и уже был готов превратиться в очерк. Нашему перу не под силу изобразить продукт профессионала. Но он оценил его сам.  Он перечитал текст, понял что это хорошо.  Он даже воскликнул:
- А да я! Ай да сукин сын!
О чем был текст? О том, что современные комсомольцы превратились в стадо безыдейных баранов, у которых уж нет ни на йоту энтузиазма добровольцев-комсомольцев 30-х годов. Он поставил точку, дату, подпись, но… снова впал в депрессию.  Написать хороший материал – это ж полдела. Его надо напечатать. Но как? 
И вдруг он вспомнил, года-два назад на свердловском вокзале пассажиры поезда Пекин-Москва вывесили портрет Мао-Цзедуна и раскидали листовки, обличающие советский оппортунизм. Но дело не в китайцах. Скорее всего этим поездом в Москву едут и английские или американские дипломаты. А раз так, то материал можно  через них передать Би-Би-Си. Необычный, дерзкий, но гениальный план. Назовем нашего героя, например, Миша. Миша пришел на вокзал ко времени подхода поезда «Пекин-Москва».   Он подготовил, что и как сказать по-английски. И когда на перрон вышел человек, похожий на иностранца, Миша  спросил его, не есть ли хи фром Юнайтед Стайтс?  Он ответил:
- Ай эм фром Грейтбритэн.
- Оу! Хау ду ю ду! Плиз зыс атикл ту Би-Би-Си. Сенкью!
- О’кей. Ноу проблем.
- Сенкью. Гуд бай.
Но увы и ах, план дал осечку. Господин, похожий на иностранца, был дипломатом фром Сосвьет Юнион, так что вскоре  копия репортажа о современном комсомоле оказалась у декана журфака.
Так что теперь предстояло общее комсомольское собрание факультета журналистики. 
Мы в тот день договорились с Нохриным, Башлачевым и Измайловым после пар попробовать купить пива и оного попить.  Я ждал, ждал. Но из аудитории (угловая на четвертом этаже) никто не выходил. Но, наконец, всё-таки взмыленные, возбужденные студенты- журналисты начали выходить.
- Чё так долго? Что там у вас такое?
- О! Цирк! – сказал Шура Измайлов.
- Мишу обсуждали, - объяснил Нохрин и обрисовал интригу данного происшествия.
- И чем всё кончилось?
- Чем? Исключи ли из комсомола.
- А вы тоже за исключение голосовали? – спросил настороженно я. В моей душе Козье Буго всё ещё пело «Кильки-джан».  Но ребята были привычные и уже адоптировались к штатскому режиму.
- Мы тоже. Мише комсомол не нравится, так  что как же ещё?
- Он же того –  чудак, мир спасти хочет.
- Да уж. Пойдем лучше искать пиво.
В Свердловске 1981 года в отличие от Москвы или Ленинграда  пиво нужно было искать. Потому что если оно в какой-то точке появлялось, то тут же исчезало, как мёд у Винни-Пуха. Причина того была в том, чего не знал никто кроме руководителей Пивзавода . Если в столицах пиво продавали на пивных точках в кружках, то в Свердловске только на разлив. Чтобы купить пиво нужна была тара, за ней нужно было бежать домой, если там тара была. Тарой мог быть бидон для молока или трехлитровая банка. Но нечаянно  нашлось интересное изобретение. Если полиэтиленовый  кулек засунуть ещё один, то туда можно налить три литра пива и нести домой. Если кулек один то вероятность, что он порвётся велика, а если два – то не рвётся. Реализация пива увеличивалась минимум в шесть, а то и больше так как многие брали по шесть литров – в четыре кулька. Естественно быстрая реализация пива позволяла увеличивать и его производство, так что Пивзавод  ходил в передовиках.  То есть, в краю Ползунова, Черпановых Артамонова, Попова и Курчатова  далеко не все гениальные идеи терпят фиаско.
В этот день нам повезло. С торца ресторана «Серебряное копыце» открылась новая точка, очередь была небольшой, а у продавщицы  даже были кульки, так что не надо было пулей мчаться в гастроном за кулькам.
Купили пива, выпили, насладились солнышком золотой осени.
*
В 1983 Башлык закончил универ, распределился в газету родного Череповца. Писать репортажи было делом плевым, а ещё и платили зарплату – живи не тужи, совсем хорошая жизнь настала.  Башлык утречком мимо дома, где резной палисад, шел в редакцию, получал задание, выполнял, возвращался домой. Всё тихо, всё спокойно. Но в минуту душевной невзгоды руку было подать некому. И даже ненароком Башлыку приходила мысль:  «Не написать ли письмо в Би-Би-Си», но вот однажды его посетило Козье Буговугоро, и он начал писать тексты для песен. Один вечер писал, второй кое-что исправлял, потом пел, на четвертый день - читал книгу Генри Катнера про хогбенов и гномов. И так по кругу. К весне 84-го у него было уже песен пятьдесят. Но, как известно, написать сколько-то песен – это полдела, их надо куда-то исполнить. Так что мая е он оказался в Ленинграде в кочегарке Цоя. Спел.
- Офигенно! – сказал Цой.
-  Класс! – сказал Майк.
Что-то сказал Кинчев, Башлыку предложили попеть на квартирниках. Песни Башлыка были жжением глаголом сердца людей, так что он запел тут-там и  в Череповец не вернулся.  На квартирниках зарабатывалось. Можно было снять угол, есть, пить  и ещё оставалось.
*
Итак, однажды мы столкнулись с Башлыком лоб в лоб в моем подъезде. Так что уже тем же вечером в 33-ей квартире был сбор: Башлык, Нохрин, Измайлов я. Девушки нам не мешали,  что-то учили в другой комнате. 
Башлык рассказал «разговорник» про абитуриента, поступающего в Театральное. Абитуриент , картавя и шепелявя, читал  лермонтовское «Мцыри»:
- Фтавик, ты говогят бедя от фмегти фпаф… Фачем?!!
Он читал и читал. Мы ржали и ржали.
Нохрин рассказ  анекдот про Черненко («Будете смеяться, но Черненко тоже умер») . Очень коротки анекдот с очень черным юмором.  Нохрин так рассказывал, что слушатель и он сам начинали  смеяться уже с первого слова.
Но Нохрину нужно было идти в 110 школу, где он был ночным сторожем. В школе было фортепьяно, и Нохрин звал своих-наших заходить к нему после восьми, когда уже никого из педагогов нет.
Мы остались втроем. Башлык рассказал , как он с Кинчевым заехали в гости к Пугачевой.
- К Пугачихе что ли? – весело уточнил Измайлов.
- Ну да. Кинчев спел «Мы вместе», я тоже спел. Хорошая тётка.
- Это как? – сбрыкнул я. Я был погруженным в тему рокменом (спросите у Троицкого, как это называется).  Я у моего соседа Сереги Фунштейна прослушал и «Зоопарк», и «Кино»,  и «Аквариум»,  и всё на свете; побывал в МЖК на «Чайфе» и «Нау».  Я сёк, чё к чему. – Как так? Пугачиха же попса!
- Не. Хорошая тётка.
Потом Башлык стал рассыпаться в восторгах как в Питере круто и стал звать Измайлова ехать туда:
- Приезжай!
- Не едь! – что-то я взбеленился. Может потому, что окнам в Европу предпочитал Ян-Инь, яму-нияму, асану-пранаяму, Ли Бо и Ду Фу. Мне реально, что-то не понравилось. Я испугался , конечно, за Измайлова. – Не едь!
- Приезжай, приезжай! – уговаривал Башлык.
Потом сменили тему, поговорили о книгах.
- Читали Катнера?
- Нет.
- Генри Катнер про хогбенов. Здоровски. Попадется – почитайте. 
*
Измайлов, конечно, не тотчас, но через несколько месяцев всё же в Питер съездил. Когда вернулся, рассказал мне с восхищением как люди конспиративно пробирались на концерт ДДТ.
- Крадутся, прокрадываются, оглядываются по сторонам.
Но Шевчук мне не нравился. Если кого-то заворожил голос Бутусова, то его вряд ли мог заворожить голос Шевчука.
Ещё Измайлов привез пластинку Башлачева . Тогда это называлось «диск», сегодня вроде это называют «винил». Главная песня на диске называлась «Время колокольчиков». Пластинка, записанная на мелодии. Это был круто. Башлык стал знаменитостью.
*
У советских рокеров какая-нибудь строка (строки) обязательно самая заметная, титульная как бы.
У «Кино» - «Сажаю алюминиевые огурцы», «Мы ждем перемен».
У «Наутилуса» - «Прощай, Америка, а-а-а», «Ален Делон не пьёт одеколон».
У Б.Г. – «сползает по крыше старик Козлодоев».
У «Зоопарка» - «Ты дрянь».
У «Алисы» - «Мы вместе».
У чайфов – «Бутылочка кефира, полбатона».
У Башлачева это строки  о «времени колокольчиков» :
Что ж теперь ходим круг да около
На своем поле – как подпольщики?
Если нам не отлили колокол,
Значит здесь – время колокольчиков.
Не всегда понятно, что пишут советские рокеры. Часто двусмысленно.  Я не сразу понял, почему «Прощай, Америка» у Кормильцева. По смыслу вроде же - мы любим рок-н-ролл, и должно быть «Америка, привет-хелло». Но подумав, решил, что «Америка, я тебя люблю», как-то не хорошо, не прилично,  а «Америка –параша» - как-то вульгарно.
Эта строфа Башлыка тоже немножко меня торомзила. Если официоз плох, то «подполье» - это ж хорошо. И что означают «колокольчики»? Это новые версии колокола или это цветочки, после которых будут ягодки. Цоевское «Мы ждем перемен» могло позже, в лихие девяностые,  получить реакцию: «Вот и дождались».
*
Измайлов тогда жил в Кургане. Однажды он нас в Свердловске навестил. Он воспринял новую моду: обливаться зимой холодной водой на улице. Он приехал, остановился у Нохрина, позвонил ко мне. Я пришел болтаем. Как раз накануне я ходил во дворец молодежи на «Поп-механику» Курехина. Нохрин пока не было- толи работал, толи учился. Измайлов разделся до плавок,   налил два ведре холодной воды и спустился вниз по лестнице с четвертого этажа. Я за ним. На улице градусов двадцать мороза.
 Мимо прошел человек. На улице Измайлов крякнул у вылил одно, потом второе ведро себе на голову. И мы вернулись.
Нохрин потом рассказывал, что он с ужасом заметил следы голых ступней, которые шли вверх и вели прямиком в его квартиру.
Я рассказывал про Поп-механику.
- Потом кто-то вывел на сцену козу.
- Так это же был Башлачев! – объяснил Измайлов.
- Так это Козье Буго что ль? – спросил я.
Нас троих улыбнуло. Я, оказывается, видел Башлыка, но не узнал – сцена была далеко. 
*
Как-то на улице Попова я сидел на кухне Попова, пил чай. Радиоточка  разговаривала  (радиоточки, как известно, вообще редко выключаются). Я слушал. Ведущий передачи,  известный ленинградский музыкант сказал:
- Вчера погиб известный рокер, Александр Башлачев. Выпал из окна.
По радио сообщили, что погиб мой друг. Такое случилось со мной в первый раз, увы, не в последний.
*
Про Башлыка писали. В начале уже 21-го века издали книгу его текстов. В Екатеринбурге я даже видел афишу спектакли про Башлачева. Ему кто-то дал прозвище:  Сашбаш.  Мне оно не нравится. Так его ни я,  никто из наших так  не звал. Скажут:
- Ну, хорошее же прозвище. И внутренняя рифма.
- Нету рифмы. Рифма – это созвучные концовки. А тут начала. А концовки вообще аннигилировались.
Правильно: Башлачев или кратко – Башлык.
                Екатеринбург , 7 апреля 2025 года