Девять лучей света Глава 3 На земле и под землёй

Глава 3
На земле и под землёй

1.

 Тишина воцарилась в доме у озерца Русалочьего после того, как поведали воротившиеся о делах на границах северных леса Заповедного. Задумалась Илленари-хозяюшка, крепко задумалась. Поняла многоопытная, что беда подступает великая. Сразу определила, что самим из беды той не выпутаться.
 Бежали минутки, давила тишина гнетущая, и не выдержал тогда Лесослав:
 – Почто, матушка, кручинишься? Дай знак только, слово лишь скажи единое, вмиг соберем воинство наше лесное, настигнем ворога страшного, разобьем его наголову, чтобы знал, как вдругорядь покой землицы славянской рушить!
 Улыбнулась Хранительница ласково, но печально:
 – Ой, и храбр же ты, Лесослав, но и молод, однако. Оттого и страх тебе не ведом еще, оттого кажется, что любую беду силой одной одолеть можно…
 – А, как еще иначе?! Силой да храбростью! Герою, покой народа своего оберегающему, страх не должен быть ведом. На то он и герой! На то и сила ему дана, чтобы вражью силу ломать!
 Положил тут Радовид ладонь деревянную на плечо братнее, того на лавку опуская, а матушка продолжила речь прерванную:
 – Страх, Лесославушка, он дураку не ведом только. Сильный да умный, как и все, опасается, а может, и еще более, потому что от дел его многие судьбы зависят; он и взвесить все правильно обязан, и не ошибиться. Иначе другим погибель верная придет. Чую я, ноне силой одной нам не справиться: могучий враг пробудился на головушку нашу. И волшебство здесь, и хитрость потребны станут. Посему к Кукишу с Эллеей гонца слать надобно.
 – Это кто ж такие, хозяюшка? – рискнула Весёлка словцо свое вставить.
 – Друзья это наши и леса Заповедного, волшебники великие.
 – А, коли друзья они да волшебники, то отчего же сами беды нашей не чувствуют? Сами не придут на помощь? Друг ведь потому «другом» величается, что за версту опасность побратиму своему чует и без просьб на выручку стремится. Али не права я?
 – Отчего же не права? Права. Только по-разному в жизни случается: иной и хотел бы поспешать, да не в силах, а у другого человека сердце-то, может, и чувствует, да голова не тем занята…
 – Ты, слышь, того, нашего дядьку Кукиша не трогай! – на этот раз перебил матушку Радовид, и тяжелый кулак лесовика с треском впечатался в столешницу. – Он землицы славянской, леса Заповедного – кровник, и если не объявился, значит не может! Кто знает, а вдруг его самого нечисть неведомая настигла, и сам он с нею уже давно бьется-сражается!
 Опустилась при словах строгих головушка Весёлкина, затряслись губы, слеза на глаза навернулась. Обняла ее Илленари-хозяюшка успокоительно, голос на сына повысив:
 – Ссора в доме – недругу радость, а в час трудный и вовсе – врагу потеха! Не спорить и ссориться, а решать, кому в дорогу собираться, надобно.
 Приумолк Радовид, хотя понимал прекрасно, что ему именно и был резон самый в поход выступить. Скорый, неутомимый, неприметный! К нему слова матушкины обращены были. Да только щемило сердце предчувствие нехорошее, Весёлки касаемо; помнились взгляды ее странные в сторону Лесославову, и опасался герой наш, что уйдет, а в доме недруг останется: того и гляди, мать и брата неопытного вкруг пальца обведет, под беду подставит. Оттого и промолчал. Зато Лесослав с лавки чуть не выпрыгнул:
 – Я, я пойду!
 – Куда?! – осадил Радовид брата названного. – Молод еще! Это тебе не по лесу с русалками скакать; к башне Одинокой путь длинный да трудный, туда не каждому дойти дадено.
 – Ага, – обиделся юноша. – Тебе, небось, дадено. Сам идти собираешься, да?
 – Может, и собираюсь…
 – Так и тебе, имей в виду, не меньше моего нельзя.
 – Эт, отчего же?
 – А оттого.
 – Отчего оттого?!
 – Оттого самого, оттого, что Хранитель леса ты, и покидать его надолго никак не можешь, понял?
 – Ишь, какой хитро-мудрый выискался, – улыбнулся про себя Радовид. – Вот сей момент поймаю тя, да как всыплю «горяченьких», сразу вся дурь из башки-то и выйдет.
 Лесовик принялся привставать из-за стола, шутливо, конечно.
 – Матушка! Матушка! Он ко мне лезет, – принимая игру, весело пробасил Лесослав.
 И Илленари-хозяюшка лишь вздохнула протяжно, подумав: «Сколько раз Кукишу говорила, чтобы колечко Кхашхаша переносное оставил: крутанул и раз – в Одинокой башне очутился. Обещал волшебник, да, видно, жаль ему с памятью о друге расстаться единственной. Так и не оставил. Теперь вот: решай задачку мудреную».
 Пошумели еще немножко, как вдруг Весёлка, очи долу, голос подала, тихий такой, но твердый, все возражения отметающий:
 – Я пойду. В моем походе риску всего менее станет. Неприметная я, да и кто, скажите на милость, бабу в чем заподозрит и воевать с ней примется?
 И столько жара в словах женских послышалось, что убедила она всех. Посветлел взгляд Хранительницы, запечалился Лесославов, поугрюмел взор Радовидов подозрительный.

* * *

 Тем же вечером на закате нежном сели славянки на бережку озерца Русалочьего, разговорились друг с дружкой; Илленари все советы в дорожку многотрудную давала. Слушала Весёлка о путях дальних, странах неведомых, людях незнакомых. Слушала-слушала, да и спросила будто невзначай:
 – Вот ты, матушка-Хранительница, жизнь прожила долгую, премудростям многим учена, знаниями владеешь разными; возьми и ответь мне, бабе простецкой, отчего это в жизни все не по-хорошему, не по-людски получается. Тщится человек, весь век недолгий тщится, кладет живот, чтобы жизнь себе да семейству своему мирную, крепкую, добротную сотворить, как невесть откуда налетает сила злобная, рушит да ломает, трудами созданное губит, с лица земли сметает. Крошится счастье хрупкое: было – и нет его! Злому, тому хоть терять не обидно: никому руки не подавал, только на себя рубаху тянул – следовательно, по заслугам схлопотал. А каково доброму? Все время старался последнее отдать, поддержать, подбодрить, так что иной раз самому ничего не оставалось. А результат-то единый – у обоих счастье рухнуло. Где же она справедливость человечья? Где смысл бытия бренного?! Али нет их?!
 Задумалась хозяюшка, хотела было сразу возразить, да свою жизнь вспомнила, беды ее и горести длинные, радости краткие. А краткие ли? Может и так. Кто сочтет? Да только, случись поворотить вспять, все едино прожила бы жизнь свою по-прежнему, хоть и каждый ее миг счастливый, с любимыми проведенный, десяти невзгод стоил! Потому и ответствовала Илленари неспешно, приобняв Весёлку ласково:
 – Сложный ты, Весёлка, вопрос спрашиваешь. Так, сразу-то и не ответить. А вот послушай лучше присказку из времен прежних. Давным-давно жили на земле две сестрицы: одну Добротой Сердечной кликали, другую Злобой Лютой. По разному жили. Первая все по-хорошему сделать стремилась: то лесок где вырастит да цветник разобьет, то воду в речке выхрусталит, то зверя-птицу из беды-напасти вызволит. Другая, наоборот, вредностью жила, страданиям радовалась: и лес ураганом повалит, и цветник с корнем повыдергает, и водицу песком да илом замутит, и зверью покоя не дает. Долго сестры так соревновались, друг дружке доказывая, чье дело правдивее. Пока человек на земле не появился – тварь разумная. Подступились тут Доброта со Злобой к племени людскому, и давай его испытывать каждый по-своему. Много добра и козней страшных пришлось тогда человекам пережить. Не все выдерживали. Большинство сами злобились и соплеменникам зло творить начинали. Некоторые угрюмыми делались, черствели, наблюдателями сторонними в себе замыкались. Другие, не выдержав, руки на себя налагали. И лишь совсем немногие не сдавались злу творимому, стойко бились с ним, каждой малой победе радуясь. И светились лица их улыбками, а сердца добром полнились. Удивилась Злоба Лютая, коя почти уже верх над сестрой одержала, спросила: «Отчего так?». Улыбнулась Доброта загадочно, головой покачав: «Давай, у них спросим». Пошли, вопросили. Долго люди думали. И сказал тогда старец один, жизнь длинную проживший: «Что жизнь наша на лице Вечности? Песчинка единая. Пройдет – и не заметит Вечность пути странников отдельных. Но дорога общая – не миг краткий, а морщина глубокая, лицо Вечности ой как меняющая. Меж светом и тьмой человек живет, меж добротой и злобой выбирать вольный. Если к первой склонится – продляется путь человечества, если ко второй – укорачивается, да так, что вообще стереться может, следа не оставив. Пускай мало добрых людей и дел на земле, но ими только и жив род человеческий! А как одержит зло победу окончательную, так и прервется он». Отошли от людей сестры. «Поняла?» – Доброта спрашивает. Только расхохоталась в ответ Злоба Лютая и пуще прежнего принялась крушить да ломать Добротой творимое. По сей день ломает, да вот безуспешно выходит.
 – Мудрено ты, матушка-Хранительница, говоришь, ой мудрено. Вроде и правильно да не понять, – Весёлка возразила. – Когда про всех речь идет, то, кажись, ясно, а вот, как про каждого отдельного человека, про его надежды да чаяния?
 – Что же, милая, непонятного тут? Чаяния да надежды, в свой карман положенные, хрупки и некрепки больно! Ты не себе, а людям помогать силься, им службу служи, для них старайся. Тогда только и ощутишь силу неодолимую, силу дел добрых.
 – Так ведь и те дела зло разрушить может?!
 – Не дела, а результат их только. Сами же свершения добрые навсегда остаются в сердцах и памяти тех, для кого и кем делались. Ну, а память разрушить невозможно. Мало того, память о делах добрых новую доброту постоянно рождает!
 Помолчали, обдумывая. После Весёлка хозяюшке и молвит:
 – А ведь права ты. И в моей жизни случай один был, когда дело доброе злобу переломило. И среди жизни всей он мне больше всего помнится. Вот и семьи нет, и дома, и добра нажитого, а среди горестей случай тот душу только и греет.
 Тут и открылась женка Илленари-Хранительнице, в миг душевный приотворила сердце свое, тайну высказала сокровенную. Подивилась хозяйка дома озерного, леса Заповедного, сильно подивилась, по-другому на Весёлку глянула.
 – Только ты, матушка, об услышанном молчи до поры-времени. А может, и вовсе рта не раскрывай. Добро-то от этого меньше не станет, – закончила славянка повествование свое.
 – Не станет, – Илленари головой лишь согласно кивнула.

* * *

 По росе ранней проводили обитатели дома у озера Русалочьего странницу с наказами идти быстро да по пути опасностей беречься, чтобы весточку в Одинокую башню наверняка и споро доставить. Улыбнулась только Весёлка грустно, рукой на прощанье махнула и исчезла в тумане утреннем.
 Наверное, на версту-другую отошла, как не выдержал Радовид и подошел к матушке с сомнениями своими о взглядах странных, что Весёлка на Лесослава бросала, о том, что, видать, не случайно в деревеньке своей спаслась она участи незавидной.
 – Беды я жду, родимая. Может, вслед отпустишь, для пригляда верного, – теперь, когда женка подозрительная дом покинула, лесовику, казалось, что место его не здесь, у озерца тихого, а там, на дороге, опасностей полной.
 – Иди, иди, Радовидушко, – согласилась вдруг Илленари. – По стопам ее иди скрытно, приглядывай за Весёлкой и оберегай надежно, как сможешь. И помни, что нет зла в ней!
 – А тайна? – не унимался Радовид.
 – А тайна есть, но не черед о ней нынче беседовать.

2.

 Лепреконы во многом отличались от обычных гномов. Во-первых, огромными уродливыми носами, необходимыми карликам для того, чтобы за много верст чувствовать запах золота, денег, богатства. Во-вторых, крайне злобным нравом, а какой еще должен быть у тех, кто всю жизнь копит сокровища, сидит на них, боясь потратить даже мелкую монетку, и охраняет от любого посягательства извне! В-третьих, необычайной страстью к обуви: их башмаки с золотыми пряжками всегда сверкали чистотой, и каждый лепрекон носил при себе баночку с ваксой, щетку и тряпочку, которой стирал посмевшие пристать к любимой обуви пылинки. Эти гномы и жили в домиках, напоминавших своим видом огромные сапоги, покидая их крайне редко, разве что в поисках новых денег. Отправляясь в дальний путь, каждый лепрекон тщательно прятал свои богатства, а часть их брал с собой в маленьком мешочке у пояса: деньги и их хозяева были неразделимы – гномы охраняли свое золото, а магия золота, в свою очередь, оберегала злобных карликов от покушений на жизнь.
 Последнее Дез знал прекрасно, знал и понимал, что добиться победы силой ему не удастся. На помощь волшебной короны в столкновении с лепреконами рассчитывать не приходилось: даже после смерти жадные коротышки продолжали бы ненавидеть своего обидчика и мстили бы ему до конца. Послушные слуги из них не получались никак. Оставалось лишь выманить скряг хитростью, хотя бы на время лишив надежной защиты, получаемой от хранящихся в домиках-сапогах золотых монет.
 И вот на открытом пространстве перед местом обитания лепреконов появилось несколько крыс. Отчаянно пища, серые волокли туго набитый мешочек. При этом они поминутно останавливались, устраивали потасовку, пускали в ход зубы и пытались отобрать друг у друга драгоценную ношу. Наконец завязки мешка не выдержали, узел распустился, и по поверхности земли в разные стороны покатились сверкающие золотые. Одна из поотставших крыс схватила монету в пасть, стремительно ринувшись наутек. Остальные помчались вдогонку за своей вороватой подружкой. Миг – и на площадке наступила тишина, а потом из проделанных в домиках-башмаках дверей принялись выглядывать любопытные носы гномов. Лепреконы осторожничали, однако вид, а самое главное, запах денег манил, притягивал, звал за собой.
 Увлекшиеся погоней крысы и не думали возвращаться. В округе стояла все таже тишь, нарушаемая натужным сопением лепреконов. Наконец жадины не выдержали. Самые смелые, а может, самые жадные, сделали первый шаг к заветному золоту, за ними устремились другие, образовалась куча мала. Сопение сменилось пыхтением, сдавленными криками злости, ударами кулаков и обутых в тяжелые башмаки ног.
 – Уф! Ай! Ой! Ох! На тебе!! Получи!! Отдай!!! Мое!!! – жадины и скряги позабыли обо всем, кроме денег – каких-то нескольких жалких монет. Вот так и мелкие, тщеславные душонки, вступив на дорогу великих дел, вдруг забывают о них в погоне за совершенно незначительным, но ярким и броским житейским пустяком. Они считают свой пустяк средоточием дела, однако ошибаются, и уже вскоре вынуждены соглашаться с тем, что великое ускользнуло, осталось не только не завершенным, но даже и не начатым.
 Наставив себе синяков и шишек, поделив гроши, гномы дружно всхлипнули безобразными носами и повернули к домикам. Не тут-то было! Сотни ощеривших пасти серых крыс отрезали глупцам дорогу к спасительной магии сокровищ. Лепреконы ошеломленно застыли на месте, но лишь на мгновение; вид деловито снующих в их жилье разбойников вывел жадин из оцепенения и бросил в бой. Гномов насчитывалось едва ли больше тысячи, крыс десятки и сотни тысяч, однако с яростью скряги, защищающего свои накопления, может сравниться разве что гнев вставшей на охрану ребенка матери! На площадке с небывалой силой вскипело кровавое побоище. Лепреконы с визгом набросились на воинство Деза. Они кусались не хуже крыс, душили серых, выдавливали заскорузлыми пальцами глаза, били острыми пряжками сапог. Мало того, каждый лепрекон имел при себе сапожный нож, который не замедлил пустить в дело. Серые зверьки отвечали тем же. Брызги крови стеклись в лужи, из луж побежали ручейки. Толпа крыс держалась стойко, и несмотря на это некоторым гномам почти удалось добраться до носков своих сапожных домишек. В дело пришлось вмешаться многоопытной Раттин. Ее рост почти равнялся размеру лепрекона и должен был делать королеву неповоротливей подданных, но нет, неимоверно ловкая и беспощадная бестия в считанные минуты завершила избиение.
 Вскоре о существовании собирателей сокровищ напоминали только сваленные в кучу совершенно несъедобные золотые пряжки башмаков, а у ног Деза возвышались горы монет и драгоценностей.
 – Ах, здорово! – не совсем остыв от боя, прохрипела восхищенная Раттин. – На это можно купить все на свете! Зачем нам еще какая-то власть, повелитель?! Разве не деньги управляют людьми и их миром?! Отнесем все это в Даркнесс и станем повелевать!
 – Глупая старая крыса! Ни одно богатство в мире не в состоянии заменить сладость безмерной власти! Деньги – всего лишь малая ее часть. Как, скажем, с их помощью ты станешь управлять не ведающими о золоте существами: титанами, лизаргами, демонами? Да и среди людей довольно часто попадаются неподкупные – бессребреники, а проще, идиоты.
 – Ну, мой повелитель, ты и умен! – не-то полуязвительно, не-то восхищенно фыркнула в длинные усы Раттин.

* * *

 Пещера инчей встретила Деза угрожающим молчанием. Варлок вошел в нее один, оставив крысиное воинство далеко позади. Ему не хотелось настораживать весьма подозрительных представителей гномовского народа.
 Среди многообразия мира гномов инчи были наиболее маленькими: самый крупный мужчина племени достигал размера едва ли больше двух локтей. Зато подземный народец отличали три основных качества, свойственные большинству низкорослых созданий: неукротимая злоба, чрезмерная обидчивость и неистовая мстительность. А еще – никто ни в Подземелье, ни в Наземье не мог соревноваться с инчами в искусстве стрельбы из лука, в котором их отличало непревзойденное мастерство.
 Итак, варлок неспешно шагал под сводами огромной пещеры, чьи утопающие в темноте стены были сплошь усеяны маленькими отверстиями, тысячами входов в тысячи уютных жилищ инчей. Тишина резала слух. Но вот навстречу Дезу послышались осторожные шажки. Ближе, еще ближе, еще. Они встретились на середине: сухой, как жердь, варлок и плотно сбитый, но изящный в движениях инч с острым носом и не менее острыми, колючими глазами под изогнутыми дугами тонких бровей.
 – Я король инчей Дейм, – с достоинством произнес карлик. – Кто ты, и зачем пожаловал в нашу пещеру?
 – Я не король, – хитровато сощурил и без того узкие глаза Дез. – Я простой варлок по имени Дез. А пришел я за помощью.
 – Зачем? Разве тебе не ведомо, что мое племя не любит попрошаек.
 – Я пришел не просить, а купить вашу помощь.
 – Купить? – коротышке, видимо, нравилось непрерывными вопросами удерживать дистанцию, оставляя собеседника с ощущением постоянной неуютности. – Чем? Не вижу рядом с тобой ничего, что можно было бы расценить в качестве оплаты услуг.
 – О, это поправимо, – по щелчку пальцев Деза штук триста внезапно появившихся из темноты крыс выкатили к ногам хозяина два туго набитых мешка. Острый ноготь варлока вспорол легкую ткань, по земле со звоном и хрустом рассыпались золотые монеты и драгоценные камни. – Сокровища лепреконов, думаю, достаточны для того, чтобы заручиться поддержкой остроглазых инчей. Или нет?
 Король Дейм задумался. Помимо обычной подозрительности стоявший перед ним незнакомец будил еще и явную неприязнь. Особую же настороженность вызывал небывалый факт овладения неизвестным сокровищами жадюг-лепреконов.
 – Ты одолел наших дальних соседей?! – поползли вверх тонкие брови инча.
 – Нет, скряги просто решили немного со мной поделиться.
 Откровенная ирония привела короля в ярость:
 – Может быть, варлок, именуемый Дезом, ты и богат, но с чего тебе пришло в голову, что, явившись к нам, ты и останешься столь же богатым?! Я прикажу просто забрать твое золото. Смотри!
 Мановение руки Дейма заставило тысячи пещер выпустить тысячи вооруженных луками воинов. Стрелы лежали на туго натянутой тетиве.
 Дез даже не шелохнулся.
 – Что касается меня, твои наконечники не язвительней укуса мухи для дракона. Теперь смотри ты, – Дез совершенно спокойно обнажил узкий длинный клинок и погрузил его в самое сердце, после чего достал кинжал, на котором не осталось и капли крови. – Убедился? Смотри дальше!
 Варлок щелкнул сухими пальцами, и за его спиной мгновенно вспыхнули десятки тысяч пар налитых кровью глаз, – это широкой волной вливалось в пещеру инчей неисчислимое крысиное воинство.
 – Допускаю, что ты можешь одержать верх, можешь даже отобрать мое золото, но какой ценой! Да и победа ведь отнюдь не бесспорна. Я предлагаю другую игру: ты просто возьмешь сокровища, но за это окажешь мне поддержку в борьбе с гномами.
 Последние слова вызвали прокатившийся под сводами пещеры глухой рокот недовольства. Сказать, что инчи просто не любили своих более крупных собратьев – гномов, было бы непростительным преуменьшением истины: инчи их ненавидели.
– Вот с этого и следовало начинать! – очень зло и коротко бросил Дейм.

* * *

 Предводителя горных троллей звали Бэддил. И настроение у него было преотвратное. По причине чего мрачный гигант восседал в такой же мрачной пещере у не менее мрачного, потухшего очага. Ну, огонь-то тролли вообще недолюбливали – слишком уж много страхов было связано с этой грозной стихией – однако дичь предпочитали жевать хорошо прожаренную, да и добрый эль без пламени не сваришь. Бэддилу же не хотелось ни есть, ни пить. Наблюдатели только что донесли своему повелителю о царившей в стане лесных троллей радости: добродушные великаны шумно отмечали праздник сбора ягод. В другое время весельчакам не миновать бы хорошей стычки с грозными соседями, но ныне, под защитой мерзкого волшебника Одинокой башни… Куда уж!
 Бэддила переполняла ярость, частью уже излившаяся в форме переломанных скамей, разбитой посуды и наставленных подвернувшимся слугам синяков, но все еще кипевшая и плескавшая через край. Вот именно в такой момент позади тролля раздался вдруг тихий, полный издевки голос:
 – Сидишь сложа руки, когда там веселятся? Обессилел что ли? – от вездесущих крыс Дез знал все перипетии событий последних лет, а уж задеть за живое – на это особого ума не требовалось.
 Взорвавшийся Бэддил даже не оглянулся на обидчика. Внешне неуклюжий тролль стремительно вскочил с места, подхватил замшелый валун, только что служивший ему седалищем, и кинул глыбу за спину, ожидая предсмертных стонов и воплей. Ничуть не бывало! За плечами гиганта царила тишина, не послышалось даже грохота падения глыбы. Мох на загривке Бэддила поднялся дыбом. На смену ярости пришел самый обыкновенный страх. Ссутулившийся забияка медленно повернул голову назад. Там, в трех шагах от него, стоял высокий тощий незнакомец, который без всяких усилий удерживал на расстоянии нескольких пальцев от своей странной золотой шапки брошенную троллем глыбу.
 – Точно обессилел, да еще и поглупел окончательно. На-ка, держи!
 Гранитный валун полетел в сторону Бэддила, свалив опешившего от неожиданности великана на землю.
 – Ой!
 – Вот тебе и «ой»! Ты на кого руку поднял, тварь мерзкая! – натиск незнакомца был стремительным.
 – На кого? – сдавленно прошептал поверженный тролль.
 – На великого варлока Деза.
 – Варлока? – неуверенность Бэддила пошла на убыль, и теперь уже в его голосе скользнула тщательно замаскированная ирония. – Откуда у нас варлок? У нас тут только волшебник Одинокой башни.
 Но насмехаться над даже не обретшим полную силу Дезом оказалось весьма опасно. Неведомая мощь приподняла каменного гиганта, сдавила грудь тролля и впечатала его в стену.
 – Все-все! Я все понял! – прохрипел Бэддил. – Отпусти!
 – То-то, – удовлетворенно хмыкнул волшебник.
 – Чего ты хочешь, великий варлок? – быстро пошел на попятную тролль.
 – Того же, чего и ты. У Трольхейма должен быть настоящий повелитель, а не слабак Озгуд, и этот настоящий король – ты! Ты, надеюсь, не возражаешь!
 Бэддил шумно проглотил слюну. Освобожденный от волшебных тисков он почти пополз к стоящему Дезу:
 – Я-то не против. Моя бы воля, от братца Озгуда и его неженок давно одни щепки бы осталась. Однако есть одно маленькое но…
 – Волшебник Одинокой башни?
 – Ага. Вот именно. Он самый.
 – Как раз его-то можешь больше не опасаться, – презрительный жест Деза внушал уверенность, однако не рассеивал всех сомнений.
 – Ты сумеешь его одолеть? – проворчал тролль.
 – Со временем. А пока…
 – Что пока?
 – Очень скоро защитнику добрых будет не до нас. Его вниманием целиком завладеют неурядицы таких милых сердцу волшебника гномов. Твои лапы будут развязаны. Надеюсь, с трухлявыми пнями, твоими сородичами из леса, ты справишься и без моей помощи…
 – Да уж не беспокойся! Дай только знать, а мои ребята себя покажут! – бесцеремонно перебил варлока Бэддил. – Когда нам выступать?
 – Через несколько дней, окончательный знак передадут крысы. Однако, король Бэддил, – можно мне тебя так называть? – кроме покорения Трольхейма и прилегающих территорий, тебе придется сделать кое-что еще…

* * *

 – Ну, вот, кажется, и всё, – удовлетворенно потирал руки Дез, беседуя с верной Раттин. – И все при деле. Если Эг не подкачает, то скоро наверху станет жарко. Наш же путь снова лежит в Подземелье: мне на северо-запад, в страну Корред, тебе в направлении Даркнесса. Будешь ждать меня там, а чтобы тебе было не слишком скучно, используешь его нынешних обитателей в одном весьма важном деле. Да смотри, оставляю все под твоим контролем, но с тебя же и спрошу!
 – Не изволь беспокоиться, мой повелитель! – бодро проскрипела старая крыса. – Не подведу!
 – Ну-ну, – усмехнулся варлок. – И уж, прошу тебя, не забыть в пылу рвения приготовить апартаменты, достойные ожидаемых нами в скором будущем «дорогих» гостей.
 – Конечно-конечно, хи-хи. Ничего не забуду.
 – И главное, – в голосе Деза натянулись стальные струны. – Пусть серые следят за каждым, слышишь, каждым их шагом. Своевременные сведения – это все.
– Да, повелитель!

3.

 Путь был неблизкий, и Весёлка торопилась, как могла. Она шла без всяких приключений, останавливаясь лишь на короткий ночлег, и даже ела на ходу, довольствуясь сухарями из заплечного мешка и водой встречавшихся повсюду ручьев. Заповедный лес кончился внезапно. Вечером пятого дня после начала пути Весёлка неожиданно очутилась прямо на его опушке. Дальше лежала степь, у едва различимого края которой темнела полоса чужого горизонта. Садившееся там алое солнце мешало разглядеть ожидавший славянку неведомый простор.
 Ночевать посреди открытой местности было страшновато, а лес, хоть и кончился, но оставался своим, родным, защищавшим от любой напасти, оттого-то Весёлка, повернувшись к ветвям столетних дубов, решила именно там устроить последний в русской сторонке привал. Руки ближайшего дерева простирались почти до земли так, что путница легко взобралась к корявому стволу, легла, запрокинув руки за голову, на еще теплую от солнца кору широкой ветки и устремила взор в быстро темневшую синеву неба. Усталые глаза ее мгновенно сомкнулись. Накатила дрема, сквозь которую прорвался вдруг близкий хруст обломленного сучка, на лицо женки упала чья-то тень. Веки испуганно дрогнули: из листвы сверху на Весёлку смотрела уродливая морда упыря, а растопыренные пальцы его синюшной руки уже тянулись к горлу.
 – А-а-а! – протяжно закричала Весёлка. Рука дернулась назад, и уже через мгновение подстегиваемая страхом славянка стояла в траве. От испуга она потеряла голову и бросилась не в спасительную степь, где могла легко скрыться от неуклюжих мертвяков, а в чащу родного леса. Впрочем бег ее оказался недолгим. Прямо перед собой Весёлка увидела грузно спрыгнувших с деревьев двух упырей. Растопырив руки, оба двинулись вперед. Беглянка повернула голову налево. Там, пригибая стволы белоснежных берез, спускались новые враги. Справа происходило то же. Она оказалась в смыкающемся кольце нежити.
 – Ма-ма, ы-ы-ы, – промычал неуклюжими губами упырь-подросток, в котором Весёлка с ужасом узнала одного из своих сыновей. Второй маячил за спиной брата, а тот, что спускался с ветвей дуба оказался ее превращенным в мертвяка мужем. Выдержать подобное оказалось выше сил несчастной, ее глаза закатились, и Весёлка медленно осела на покров мягкой зелени.

* * *

 Радовид раздумывал недолго. Он насчитал двадцать семь упырей; не много, но и не мало для честного боя. Первому лесовик просто размозжил голову, опустив увесистую дубину прямо на его волосатый затылок, превратил в месиво ухмыляющуюся рожу второго, откинул третьего, четвертого, пятого, и вскоре уже стоял рядом с потерявшей сознание Весёлкой. Нежить недовольно заворчала. Еще бы! Слабых да беззащитных бить легко, а вот, каково с тем, кто за себя постоять может?! Тут только скопом взять можно. Сошлись упыри в кучу единую, безголовые и те в строй стали, и двинулись к Радовиду. Ему же этого и нужно было. Запалил лесовик трут огненный, кинул в толпу. Объяло мертвяков пламя волшебное. Завыли они, лапищами замахали бестолково, но не долго: уже через несколько мгновений от врагов лишь кучки пепла остались.
 Вынес Радовид женку опять на опушку, прислонил к стволу дубовому, моха нарвал в изголовье, мешок заплечный рядом оставил, а сам поодаль в кустах спрятался – мало ли чего еще приключиться может! В заботах и хлопотах не усмотрел, как поднялись из травы морды крысиные, как за боем наблюдали, как потом тихонько во мраке ночном растворились. Да и разве усмотришь таких – серые, как тени, да шустрые больно.

* * *

 Весёлка очнулась с первыми лучами солнца. Услужливая память тут же подсказала события предыдущего вечера, да так явственно, что славянка очень долго боялась открыть глаза, прислушиваясь к творящемуся вокруг. Однако ничего страшного не происходило. Наоборот, весело щебетали птицы, колыхал пряди волос свежий утренний ветерок, по лицу ползло веселое тепло солнечных зайчиков.
 – Значит жива, и упырем не сделалась, – подумала Весёлка, вспоминая рассказы о том, что свет для нежити губителен. Наконец она решилась и приоткрыла веки. Лес зеленый на месте, дуб вчерашний тоже, степь колышется. Побродив по опушке и разглядев примятую траву да кучки пепла, Весёлка поняла, что все пережитое – правда, однако нашелся некто, во время пришедший на выручку. На душе стало намного веселее.
 Снова полетели под ноги версты пути. День, другой, третий. Окончилась степь. Опять начался лес, но чужой и неласковый: трава под ногами жесткая и колючая, ветки корявые, норовящие вцепиться в волосы или хлестнуть побольнее, сырость, затхлость. К ночи стала место для ночлега искать, да все никак не получается. Сумерки сменились потемками сплошными. В буреломе шорох послышался, а за ним то здесь, то там огоньки зажглись алые. Испугалась Весёлка, да и как не испугаться, не струсить – одна, чай, в чаще, ночь вокруг, и ведь простая женка – не воин. Кинулась бежать, что есть мочи, не разбирая дороги. Одной рукой мешок к груди прижимает, другой лицо от веток защищает, а огни-то все ближе и ближе. Совсем из сил выбилась. Вдруг остановилась в предчувствии нехорошем, но только сзади будто хватанул кто за подол юбки. Рванулась Весёлка вперед и ощутила, как ушла из-под ног твердая почва, как хлюпнуло болото, как стало с силой засасывать свою жертву. Бьется славянка из последней мочи, а трясина все глубже утягивает: вот по пояс, по локти, по грудь.
 – Ну, – тоской сердце сдавило. – Конец мой пришел.
 Ан нет. Показалась вдруг в неверном свете ночном прямо над головой ветка толстая. Кто протянул, неведомо. А и рассуждать некогда. Схватилась Весёлка, потянула на себя: крепко держится ветка. Так, раз за разом на берег вся и выползла. Тут и огни и шорохи пугающие вдруг исчезли, как не было; не стали больше морок наводить.
 Протряслась женка до самого утра от страха и сырости, только под солнцем и высушилась. Огляделась, ветку кем-то сломанную нашла, а больше ни следов, ни намеков. Опять в путь тронулась.
 Еще через три дня леса да луга холмами и горами сменились невысокими.
 – Видать, скоро и башня Одинокая объявится, – облегченно подумала Весёлка, зашагав с удвоенной силой. Так обрадовалась, что об опасностях и думать забыла, смело зашагала, без оглядки. А они, опасности, тут, как тут. В виде двух здоровенных мужиков, из-за поворота тропки горной выскочивших: рожи зверские, бородами заросшие по самые брови, в ручищах дубины отесанные.
 – Кто такая?! Куда путь держишь?! – прорычал тот, что повыше, а что пониже вырвал у странницы мешок дорожный и ну давай его вытряхивать. Выпало на траву два сухаря малых да плошка для воды – все, что осталось. Вытянулись у мужиков рожи поганые. Поняла Весёлка, что татей двух встретила, что разбоем на чужой счет промышляют, решила разжалобить.
 – Отпустите, дяденьки, сиротку нищую. Дорога моя дальняя, отсюда невидная, а взять вам с меня все одно нечего.
 – Нечего, говоришь? – ухмыльнулся здоровый разбойник. – Это, как сказать. Вон на тебе обувка вполне справная.
 Делать нечего, разулась.
 – И платок почти новый, – поддакнул маленький ростом.
 Отдала.
 – И тужурка.
 Сняла жакет безрукавный.
 – И юбчонка крепкая, грязновата только, однако ничего, продастся.
 Осталась Весёлка в одной рубашке только короткой, а здоровый и к ней лапищу тянет, отдать требует. Что делать? Отдать – голой остаться, не отдать – жизни лишится. «Где ж ты, помощник мой, невидимый?» – подумала женка, даже оглянулась. Никого. Вокруг горы пустынные. Отдала и рубаху да за камнями спряталась, срамоту прикрывая. А тати все не унимаются, мало им показалось, надругательство умыслили. Вырвалась Весёлка из похотливых пальцев и, как есть нагишом, помчалась вперед. Разбойники сзади топочут. Один поворот пробежали, другой, третий. Дорога под уклон пошла и вскоре внезапно переросла в широкий простор. Кончились горы.
 Впереди себя беглянка рассмотрела селение домишек в тридцать, кинулась к нему. Глядь, из-за домов всадники выезжают, отряд лошадей в пару дюжин. Заметили и женку и преследователей ее, разделились на две группы: одна к татям, разом поворотившим, поскакала, другая Весёлку в круг взяла. Присела славянка, стыдом зардевшись. С гнедого же коня соскочил воин в богатом, шитом серебром черном камзоле, снял с плеч длинный плащ, укутал им девушку. А у самого глаза веселые, любовью пылают. Отчего ж не влюбиться? Весёлке-то ведь еще и тридцати пяти годочков не исполнилось, обидно только, что волос сединой тронут, а в остальном – и стройна, и пригожа, и румяна, даром что пыль дорожная попристала.
 – Я принц Хенрик, сын короля Аллемании Херберга, – сказал воин. – Кто ты? Откуда и куда направляешься?
 Тут уж Весёлка таиться не стала, поведала свою полную приключений историю. Улыбнулся Хенрик, обнял женку легонько:
 – Теперь тебе бояться нечего. С пути к башне Одинокой ты правда сбилась немного, но ничего, лошади нас туда скоро домчат.
 Принц повернулся к своему отряду и скомандовал уже жестко и холодно:
 – Вы, двое, скачите в Шварцхерц! Передадите королю, что наши планы изменились – охота отменяется. Остальные со мной к границам Трольхейма, в Одинокую башню.
 Хенрик вскочил в седло, протянул руку Весёлке, легко поднял ее и посадил впереди себя, словно невзначай прижав к широкой груди.
 – Ну, красавица Веселина, в путь?!
 – А одёжа-то как же?
 – Не горюй, догонит нас «одёжа» твоя, непременно догонит. А пока, что время терять, на тебе и плащ мой ух как хорошо смотрится! Да и зачем одежда той, кому сама красота одеянием служит?!
 Снова зарделась Весёлка, стыдливо ресницы опустила и улыбнулась. Слово-то ласковое да нежное всякому приятно, женщине особенно!

* * *

 Если бы тропа горная так рано не кончилась, то и Радовид на помощь успел бы. А так, лесовик только услышал громкий голос принца Хенрика, да понял, что дальше Весёлка до Кукиша и без его участия доберется. Пора, стало быть, назад поворачивать. Повернул, почти до аллеманской границы добрался, и тут… Словно наваждение какое пало. Увидел Радовид перед собой знакомый морской берег, фигуры стройные увидел, что в лунном свете резвились – сельков увидел. Защемило в груди лесовика, воспоминания нахлынули. Попытался лицо любимое разглядеть, но безуспешно. Покрутил головой, чтобы морок прогнать. Не исчезает видение-то, но изменилось внезапно: заметались сельки испуганно, в толпу сбились, куда-то в даль берега вглядываясь. И вот тогда мелькнула перед ним Тилла, все такая же прекрасная, такая же юная, еще больше любимая. Понял Радовид, что в опасности она, шагнул вперед на помощь, но вмиг растаяло марево. Снова вокруг горы да леса аллеманские.
 Тут же все мыли о доме, о сторонке родимой из головы улетучились. Да и как иначе?! Если любит кто по-настоящему, – обо всем на свете забывает: родину любит – значит, нет ее дороже, и о друзьях и о семье не вспомнит, а полюбит девушку – впору родину предать.
 Поспешил Радовид к берегу сельков, и опять в суматохе не заметил серых наблюдателей. Крысы же постояли столбиками, убедились, что направление выбрано правильное и удовлетворенно скрылись в своих подземных норах.