de omnibus dubitandum 116. 460

    ЧАСТЬ СТО ШЕСТНАДЦАТАЯ (1915)

    Глава 116.460. САМА СЕБЕ КОРМ ДОБЫВАЛА, СТАРАЛАСЬ В ОБУЗУ НЕ БЫТЬ…

    Федька покачивал головой и, хныкая, осматривал коней, лазил под пахи, щупая бабки и коленные суставы. Мишка стоял рядом, широко расставив ноги и покачиваясь, подражая этим известному в станице щеголю и наезднику есаулу Брагину.

    У гнедой кобылицы Велигура вытащил камешек, застрявший между подковой и стрелкой. Федька уверял, что лошадь обязательно намяла стрелку, и провалиться ему на этом месте, если к вечеру не начнется нарыв.

    — Подвяжи сырой глины, — посоветовал Сенька, — разом вытянет, аль не знаешь, как набой да намятины лечить. Если жалко коней, не давал бы. Мы и без их слетали бы…

    — Мы из-за твоей колбасы чуть жизни не решились, а ты по пустяковине жалкуешь, — укорил Мишка и отошел в сторону.

    — Мишка, разводи огонь, начинай воду кипятить, — покричал вслед Сенька, — надо курицу варить, а то завоняет.

    — А ты?

    — Я Федьке помогу жеребчиков потреножить, мы ему должные.

    Табун пасся на виду, и возле него с деловитым видом ходили восьмилетние мальчишки, вооруженные кнутами. Мальчишек поименовали дневальными, и они, очарованные столь солидным чином, по-взрослому гаркали на лошадей, покуривали, ухарски сплевывали сквозь зубы. Костер горел, бурлила вода, отгоняя к краям солому и пепел.

    — Ошпарить в тазике, — распорядился Федька.

    Курицу втиснули в тазик, пригнули чешуйчатые лапки, опрокинули на нее кипяток. Потом обобрали перья. Сенька положил на колени сытую с желтыми прослоинами жира курицу.

    Указывая на явственные отпечатки клыков Рябка, Сенька поведал всему табору историю похищения несушки. Курица, поделенная поровну и аппетитно уничтоженная, разожгла предприимчивость мальчишек. Всем захотелось совершить какие-то подвиги, о которых можно было бы говорить так важно, как это делал их приятель — молодой батрачонок Батуриных. Ребята обсудили случай с котом. Все неожиданно решили, что волкодавов и быков дед Меркул натравил с нарочитой, предательской целью.

    Надумали досадить Меркулу. Но как это сделать?

    — Поймать Малюту, — предложил Федька.

    Все поглядели на него, точно впервые увидали его бледное длинное лицо, усеянное по носу и щекам коричневыми веснушками. Мишка ущипнул друга.

    — Неужели мы ее не заарканим?

    — Надо так изловчиться ее зацапать, чтобы она и не пискнула, — сказал Сенька, — вот убей меня цыган молотком, если она не бешеная.

    — Откуда она бешеная, — пробовал усовестить Мишка, — воду пьет.

    — А ты видел? — не сдавался Сенька. — Она не то что воды не пьет, а к посуде подходить боится, вот в глечики не полезла, а хомуты погрызла, колбасу уперла.

    — Уперла колбасу, — жалостливо поддакнул Федька.

    — Надо ее на испытание пустить, — предложил Сенька. — Полезет она с ведро или не полезет, тогда узнаем, бешеная она или не бешеная, иначе ее, тварь, никак не определишь, тут и фершал маху может дать.

    Предложение Сеньки было принято. Ребята мигом приспособили к дышлу ведро с веревочной петлей. Ловушка была устроена довольно удачно. Сенька лазил в ведро головой, и петля сама собой затягивалась на его шее. Но, чтобы поймать Малюту, нельзя было надеяться на естественную механику столь примитивного капкана, сука была осторожна. Установили дежурство. Для приманки пожертвовали куриными потрохами, а веревку вымазали кровью.

    Расположились на отдых. Дежурный, тихий мальчишка из семьи вахмистра Ляпина, проспал, но Малюта, аккуратно явившись в табор, сама запуталась в петлю. Рычание собаки и возня с гремящим ведром разбудили всех. Малюта пятилась, пытаясь освободиться, клацала зубами, не обращая внимания на дорожку потрохов, протянувшуюся по траве. Поимка Малюты была торжеством для всего лагеря.

    Поднималось солнце.

    Казнь, достойная проделок Малюты, придумывалась сообща. Малюта должна быть наказана, — способы возмездия были разнообразны. Утопление в Кубани отвергалось, как применяемое только к человеку, ибо воды реки очищали перед смертью. Можно было отрезать концы ушей и заставить собаку съесть их, но это был просто обычай: зачастую таким же образом резали уши щенкам и скармливали им же, чтобы сделать собаку злее. Наконец, решили высечь Малюту плетьми, а чтобы она не извивалась, Федька предложил привязать ее на весу к колесам двух бричек. Мишка еще не представлял, каковы будут мучения собаки, но, прикидывая в уме столь необычное ее положение, пытался опротестовать Федькину выдумку.

    — Давай, Сенька, что-нибудь свое придумаем, — прошептал он на ухо приятелю.

    — Чего придумывать, — удивился тот, — кнуты здорово влипать будут.

    — Влипать будут, а не мы догадались.

    — Задаваться, думаешь, будет Федька?

    — Может, и задаваться, он такой…

    — Нехай, — утвердился Сенька и направился к ребятам, скатывающим поближе повозки.

    — Я коней пойду погляжу, — прокричал вслед Мишка и пошел, прихватив корочки хлеба.

    По дороге бросил взгляд на пленную собаку. Малюта тихо лежала под бричкой, распластавшись пузом на траве, и воровато поводила желтыми глазами. Миша посвистал ей, она нерешительно вильнула хвостом.

    — Заработала, шалава, — сердито буркнул он.

    Когда Черва, шевеля теплыми губами, собирала с Мишкиной ладони последние крошки хлеба, Малюта подняла отчаянный визг, заставивший насторожиться табун.

    «Без меня», — с облегчением подумал Мишка.

    Визг вскоре замолк. Над табором поднялся редкий столбик дыма. Чувяки мокли в обросевшей отаве. Возвращаясь, Мишка думал подсушиться у разведенного костра. Запах паленой шерсти и горелого мяса ударил ему в нос. Он прибавил шагу. Огонь горел под Малютой, облизывая ее полуобугленное тело. Такими Мишка видел туши кабанчиков, осмаливаемых к рождеству.

    — Живьем? — подбегая, спросил он.

    — А то дохлую, что ль, — тоном победителя отозвался Федька.

    — Нельзя же так, — укорял Мишка Сеньку, стоящего тут же с несколько удрученным видом, — что Павло бы сказал?

    Сенька покривил рот:

    — Ехал Ванька на Кавказ… Павло?! Ничего б не сказал Павло, а по зубам бы, пожалуй, заехал, даром что никогда не дерется.

    — А ты чего ж? Чего глядел?

    — Федькина выдумка, а как я ему могу перечить? Не я ж атаман, да и он больше пострадавший. Колбаса-то его, не моя…

    Заметив жалость в глазах друга, положил ему на плечо руку, и в этом движении было какое-то превосходство не то старшего, не то умудренного жизнью.

    — Плюнь, Мишка, какую дермяку жалеть вздумал. Все табора спасибо скажут.

    Малюту отвязали и выбросили под кручу.

    Часам к десяти появился Меркул. Eгo сразу узнали ребята по примете. Над бугром выполз, как мачта баркаса, ружейный ствол, а немного спустя показалась далеко заметная борода, медью горящая на солнце.

    Казачата, приняв непринужденный вид, наблюдали с затаенным страхом и любопытством. Яловничий подвигался шагом на неказистом на вид «киргизе», помахивающем сонной угловатой головой. Дед ехал вольно, ленивой посадкой кочевника. Ноги, освобожденные от стремян, болтались и казались неестественно длинными. Стремена позванивали о подпружные пряжки. Меркул приблизился.

    Коричневый зипун по груди перехвачен широким ружейным погоном, расшитым восточной шелковой ниткой, матоватый ствол, точно перерезавший далекий силуэт Золотой Грушки, гнедая, под цвет одежды всадника, лошадь, с прекрасно развитой грудью и сильными ногами, — все это было отчетливо, выпукло и ярко на фоне светло-синего неба и влажных поблескивающих трав. У пояса, составленного из серебряных блях работы дагестанских кумыков, висел отшлифованный по краям рог с порохом — с медным носком, на котором висел на ремешке бархатный кисет, изготовленный искусными руками казанской просфорни.

    Меркул остановился, оглядел всех.

    — Легавую мою не заприметили?

    — Какую легавую? — невинно спросил Сенька.

    — Спрашиваешь?! — дед прищурился. — Малюту.

    — Малюту не заприметили, — отказался Сенька.

    Дед легко спрыгнул с лошади и, ведя её в поводу, подошел к ребятам. Снял ружье, поставил его перед собой, присел на корточки, упираясь о ствол большими руками, усыпанными ржавыми пятнами вечных веснушек.

    — Надо бы найти суку. Хорошая собака, — сказал Меркул, снова обводя ребят пытливыми глазами.

    — Ну и хорошая, — усомнился Мишка. — На дичь же не ходила?

    — Молодой ты, зеленый. Ни дать ни взять — огурец на огудине. С виду вроде и усики на нем и лупыришки, а куснешь — трава травой, выплюнешь. — Меркул старательно сдерживал гнев, и по всему было видно, что ему уже известны виновники.

    — Говоришь, на дичь не ходила. А ты знаешь ее историю? Нет? Что не знаешь, дело не обидное, всего сразу не узнаешь, а вот что знать не хочешь, стремление не имеешь, дело хужее. Спросил бы меня: дед Меркул, объяснил, почему Малюта такую ненормальность в своей природе несет? Я бы и пояснил: что была когда-то Малюта не Малюта, а Пальма, и гонял я на коне вместе с нею и с ее мамашей Атласной за волками. Когда за волком идешь, собака к волку и характер применяет, а как-то раз погналась она за зайцем, да на волка в бурьяне напоролась. Атласная-то, будучи постарше, ушла, а Пальма осталась, клацнул волк на нее зубами, она присела и навеки испужалась.

    Ребятишки переглянулись. Меркул сковырнул ногтем прилипшую к прикладу раздавленную букашку и продолжал тоном человека, повествующего о хороших качествах дорогого покойника:

    — Вот гонит зайца, прытко гонит, а когда в зрении его обозначит, нападет на нее родимчик, дернется, завоет и ни с места… Застрелить бы по охотницким правилам нужно было ее, да у меня рука не поднималась, потому что не в своем она уме, вроде болеющая. А что по таборам стала таскаться, так считает это она полезным хозяину. Сама себе корм добывала, старалась в обузу не быть. У нее тоже ум есть, у собаки промежду ушами шишка вырастает. Вот у дворняги кости этой нету, а у моей торчком, на половину вершка… А ее Малютой окрестили…

    Яловничий замолк, и казачатам стало мучительно стыдно.

    Мишка подтолкнул локтем друга; надо, мол, рассказать. Сенька выразительно моргнул на ружье: «расскажешь — застрелит». Меркул растянул шнур кисета, полез туда щепотью, заняв огромным кулаком широкое горло кисета. На лице Меркула, помятом глубокими стариковскими складками, Мишка заметил то, что тронуло его пуще брани, — горе, настоящее горе большого и сильного человека. У мальчишки покраснели уши, он наклонился к приятелю, но, пойманный взглядом Меркула, замер.

    Яловничий начал подбирать с ладони махорку широким концом закрутки.

    — Может, встречали собачку, а? Где она? — тихо спросил он.

    — Приходила к нам вчера какая-то собака, — признался Мишка, — да мы ее шибко перепугали, бросилась с кручи и, по всему видать… об камни разбилась.

    От этой новой лжи Мишка смутился, хотя на лицах ребят было заметно молчаливое одобрение удачно найденного выхода из неловкого положения.

    — В каком месте разбилась? — оживился Меркул.

    — Вон там, — указал Миша.

    Тронулись к месту гибели собаки. Дед торопливо шел, переминая в пальцах незакуренную цигарку. Остановились над кручей. С опаской заглянули. Собака повисла на камнях возле куста боярышника, закиданного снесенными ливнем бурьянами. Меркул, поручив коня, ружье и пороховницу Мишке, не раздумывая полез вниз по узкому руслу потока, рискуя свалиться и сломать себе шею. Под чувяками Меркула оползала и сыпалась галька. Дед, цепляясь за корни и кустики, добрался до Малюты и на минуту закрыл ее своей коричневой спиной, потом, взвалив ее на шею, тем же путем вскарабкался наверх.

    Опустив возле себя обгорелый труп собаки, покачал головой.

    — Вот вы натуральные Малюты, а не моя Пальма.

    Он поднял голову, и ребята увидели его влажные глаза.

    — Малюты, — еще раз произнес Меркул. — Как бессловесную тварину отделали. Помешала? Вот вы мешаете степовому спокою, я ж вас не трогаю…

    — Да это не Малюта, — выдвигаясь вперед, сказал Федька. — Твоя колбасу с чесноком не ела, а эта ела…

    Шутка Федьки не нашла отклика. Все притихли. Меркул поднялся, взял у Мишки ружье и пороховницу, перекинул поводья на шею «киргиза», захватил пятерней волнистую гриву и, покачнув лошадь, прыгнул на нее с размаху, животом, как прыгают на дичка заядлые объездчики.

    Он удалялся, и казачата недоумевающе наблюдали всадника, бросившего обгорелый труп собаки, с таким трудом добытый им из пропасти. Меркул оглянулся, погрозил пальцем, и почти над их головами просвистел аркан, ловко покрывший петлей Малюту. Вот она вздрогнула, повернулась на бок, потом легла на спину, подхлестнутая веревкой, и, как живая, покорно поползла на дрожащей тетиве аркана вслед за своим хозяином. Вскоре за бугром скрылся длинный меркуловский ствол.