Записки жены земского врача

1917 год. Петроград тонул в хаосе революции.
Мы совсем недавно вернулись из деревни Башкатова Мценского уезда. Дорога была трудная, веяло революцией из каждого самовара. Лица, некогда добрые и учтивые, стали озлобленными. Бывшие пациенты мужа едва сдерживались, чтобы не накинуться на нас. Пришлось бежать ночью, как воры, ничего не взяли, все дорогие сердцу безделушки так и остались в нашей комнате.

Петроград встретил нас холодом и непривычным шумом. Гул толпы, выстрелы, крики – это всё вдруг стало привычным фоном нашей жизни. Мой муж, Алексей, земский врач, решил, что оставаться больше нельзя. «Ради детей, Софья, мы должны бежать. За границу. Там будет безопасно», – говорил он, сжимая в руках наше скромное состояние. Несколько золотых монет мы зашили в подоле моей юбки. Несколько – в одежде младшей дочери.

Мы тронулись в путь ночью, опять как воры. Алексей, я и двое наших детей: восьмилетний Митя и пятилетняя Анюта. Митя, смышленый не по годам, всё понимал и старался помогать. Анюта же, как обычно, доверчиво смотрела на нас своими большими голубыми глазами, не осознавая всей опасности нашего положения. Ей всё казалось игрой.

До границы добирались окольными путями, избегая крупных городов и патрулей. Порой прятались в лесах, ночевали в заброшенных избах. Холод, голод, страх – всё это давило на нас с каждым днем всё сильнее. Но мы держались ради детей. Ради надежды на лучшую жизнь. Очень часто нас посещала мысль вернуться. Мы не знали буквально ничего. Может, восстание уже подавили, может, всё вернулось на круги своя. Но наше полное неведенье нас уже захватило и заставило подчиняться идее. Идее на лучшую жизнь, на спокойное будущее. Будущее ради детей. Алексей всё повторял: мы сможем, мы сильные, у нас всё будет хорошо. Мы кивали, соглашались, нам больше ничего не оставалось делать.

Однажды ночью, когда мы разбили небольшой лагерь в лесу, на нас напали. Бандиты! Они выскочили из темноты, словно черти из преисподней. С криками и угрозами они отобрали у нас все: еду, одежду и, самое страшное, наши последние золотые монеты. Алексей пытался сопротивляться, но их было слишком много. Я в ужасе прижимала к себе детей, моля Бога о спасении.

После их ухода мы остались ни с чем. Холод пронизывал до костей, а голод терзал желудок. Анюта начала капризничать и плакать. Я пыталась ее успокоить, но сама чувствовала, как силы покидают меня. Алексей, сломленный и подавленный, сидел, уткнувшись головой в руки.

Следующие дни стали кошмаром. Еды не было, и Анюта слабела с каждым часом. Она перестала играть и смеяться, только тихо стонала, глядя на меня своими больными глазами. Мы пытались ее согреть, укутывали в тряпье, но все было тщетно. Однажды утром она просто перестала дышать. Моя маленькая Анюта умерла от голода и холода вдали от дома, в чужом лесу.

Мир для меня рухнул. Я потеряла часть себя. Похоронив Анюту под старой березой, мы двинулись дальше. Теперь нас осталось трое. Боль утраты придавала нам сил, но и одновременно разъедала изнутри. Мы шли вперед сквозь мрак и отчаяние к неизвестному будущему. Сами не понимали, что делаем, просто шли и всё.

Добравшись до границы, мы с трудом перешли ее. Нас приютила добрая семья эмигрантов, помогли с едой и одеждой. Мы начали новую жизнь, но шрам потери Анюты навсегда остался на моем сердце. Я часто вспоминаю ее глаза, полные любви и надежды. И молюсь, чтобы ни один ребенок больше не пережил того, что пережили мы в этом страшном 1917 году.

Митя вырос, тоже стал успешным врачом, как отец. Мой Алексей так и не оправился до конца от пережитого, но всегда старался быть сильным ради нас.
А я... Я живу с памятью об Анюте и надеюсь, что однажды мы снова встретимся.
1935 год.