Глава 2. Спустя 500 лет

В обветшалой избёнке, на старом кресле-качалке сидел, устремив свой уменьшившийся от возраста взор, старик. А любовался он на родную деревню из окна избы. Что в самой деревне, что в избе у старика – одна картина. Провинция, где стоит эта деревня, находилась в полном запустении; на улице царило небрежие, разруха, даже особняк господина Энтэя, её владыки, и тот подолгу не ремонтировали. Трава не косилась уже давно, заборов всюду видны были лишь остатки. Из труб не идёт дым – верный знак того, что в домах не топятся печи. А ведь дело-то к осени; уже наступил сентябрь, холодает, светает позже, чем летом, а темнеет – быстрее. Не видать нигде ни пастуха, ни рыбака, ни охотника, ни батрака – ни единого намёка на то, чтобы в деревне кипела жизнь, да и вообще что-нибудь происходило.
Сидит старик, качается, любуется на запустение, грустит. Не услышал сквозь скрип, как в избу кто-то вошёл.
- Здравствуй, дядя, - сказал вошедший в избу юноша.
- Здоров, - тихо ответил старик, не отводя глаз от окна.
- А я хлеба с салом принёс. И форели вязочку, серебра немножко, - тут юноша положил на стол небольшой мешок, что принёс с собой.
- Хозяйка расщедрилась?
- Да.
- Надеюсь, не через ложе?
- Да типун тебе на язык! Так дала, за работу.
- Похоть во всей провинции. Одна похоть, - охнул старик.
- Дядя, да что ты в самом-то деле?!
- А то… Жалко мне тебя, Лоддь. Вот надо было тому дураку, Энтэю, довести Чёрную монахиню до того, чтобы она прокляла эту землю… Что будет, что будет? Пропала провинция.
- Дядя, это же всё бабушкины сказки. Неужели ты веришь в это?
- Конечно, - тихо, но уверенно ответил старик. - Ветер просто так не подует. Лучше скажи мне, что там, в самой деревне говорят? Там-то, в провинции, какая молва ходит?
Названный Лоддем парень почесал затылок.
- Говорят, - молвит, - то это и не проклятье вовсе. В соседнем селе ходит молва другая. Якобы в провинции живёт то ли демон, то ли ведьма… Кто бы это ни был, он у мужиков силы через ложе сосёт. Не досуха, но всё-таки.
Старик погладил себя по сухому подбородку:
- Хм. Может, это и есть проклятье той монахини. Или…
- У, ты ещё про Кровавого зверя расскажи.
- И расскажу. И расскажу. Я не могу точно знать, проклятье это, или нет… ну да ладно, слухам верить нельзя… Что бы то ни было, но, поговаривают, что от этой напасти есть лишь одно средство. Когда я мал был, дед мой рассказывал мне, что проклятье Чёрной монахини древнее, посчитай, годков пять сотен, не меньше…
- Оно длится пятьсот лет?! – изумился Лоддь.
- То-то и оно, пятьсот. Неважно, что это на самом деле, но сказывал он мне тогда, что снять проклятье может лишь некто Кровавый зверь. Да. Тот, которого ты только что упомянул. Не знаю, кто это. Боюсь наговорить неправды, но всяк узнает его по первому взгляду. Те, кто его видел хоть раз, рассказывали, что внешне он - обыкновенный юноша. С виду юноша – как юноша, не ребёнок, одно загляденье. А на самом деле под личиной котёнка прячется зверь лютый. Кто ни противостоит ему, враз пополам сломает безо всякой жалости. Хорошо, он будет в добром настроении… А коли прогневает его что, так не жди от него добра… Да, пока не забыл упомянуть: три черты его выдают, три черты отличают его от других людей. Он ликом красив, он живёт очень долго, дольше людей, ибо никогда не стареет. Волосы его, как смоль, чёрные, блестят, как дорогие латы. И не два глаза имеет, как мы с тобою, а три. Третий глаз на лбу имеет. Охотники, видевшие его, называли Кровавого зверя ещё Трёхглазым… Трёхглазый юнец, Трёхглазый мальчик, Трёхглазый юноша, просто Трёхглазый – вариантов, что звёзд на небе или капель в океане, множество, но смысл у них один… Да, и Кровавым его называют не только за жестокий и суровый нрав. После бойни или вместо неё Кровавый зверь пьёт потирами кровь, и не болеет, как если бы простой смертный её пил: кровь – его пища. Иногда кровью своих жертв Кровавый зверь окропляет одежды, руки, лицо, и никогда не вытирает её с оружия, если такое имеет, а носит он его нечасто. Этим он запугивает тех, кто остался в живых, мол, в назидание – чтобы видели, кому дорогу перебежали, с кем опасную игру затеяли…
От рассказа своего престарелого дядюшки Лоддь то морщился, то негодовал.
- Дядя, - говорит, - хватит. Таких историй наслушаешься, потом ночью чертовщина всякая снится.
Старик, пожав плечами:
- Так, по крайней мере, гласит предание. Не я их сочинял…
Вдруг старик покосил взор на полку, на которой стоял посеревший от пыли кувшин с белой каёмкой.
- Кстати, об этом, - сказал он, после чего не без труда встал с кресла-качалки, доковылял до заветной полки. Снял с неё запылившийся кувшин и опрокинул его горлышком вниз. Тотчас же из кувшина посыпались золотые монеты. От такого зрелища у Лоддя загорелись глаза, руки раскрылись веерами.
- Дядя, откуда у тебя золото?!! – вскричал, удивившись, Лоддь. – Ты же всю жизнь был перевозчиком!
- Я копил это годами, - отвечал старик. – Не только охотникам и косарям нужно переправляться по реке. Они ещё надобны и тем, кто сидит повыше нашего (он символически показал пальцем наверх). У меня бывали и те, кто был очень щедр, и не скупился на перевозку. Кроме того, я ещё зарабатывал на жизнь, продавая рыбу, которую ловил при любом удобном случае. Это золото я откладывал по временам понемногу, берёг его на самый крайний случай в жизни. И вот, считаю, что этот самый случай настал.
Старик собрал все лежавшие на полу монеты и протянул их племяннику.
- Поди с утра к хозяйке, скажи, пусть даст тебе добро да отпустит в Канну. Найди там штаб-квартиру адептов, спроси их главаря, чтобы прислали своих специалистов сюда. Пусть хоть они решат нашу проблему.
Молодой человек удивлённо:
- В Канну? Так далеко?! Это же двухдневная поездка.
- Ничего, ты молодой, дойдёшь, если не доедешь. Сам я это не сделаю: года мои уж не те, чтобы по горам скакать. Ты, главное, до города дойди, а дальше – вопрос времени… Золото тебе понадобится. Ну, а нет – себе оставь…
На следующее же утро Лоддь, припрятав отданное ему дядей золото за пазуху, направился к помещице, и бурмистра местного позвали. Возле ворот у входа в её поместье Лоддь пояснил своё намерение. И удачно: помещица и сама жаждала, чтобы древнее проклятье оставило её землю и подчинённых в покое, а потому Лоддь очень скоро получил дозволение сначала от бурмистра, а затем – от самой Эйцур. У неё же Лоддь получил ещё монет на случай, если не хватит.
Взяв у помещицы адлеры, Лоддь снарядил лодку, нагрузил её провизией дня на четыре, и, принеся духам воды дар да помолившись, отчалил от родного берега.