Бытие и Ничто

Как-то приятелю моему N. довелось пожить в одной из стран Юго-Восточной Азии, кстати сказать, весьма развитой (население принадлежит к монголоидному типу, доминирующие духовные традиции – буддизм, даосизм, конфуцианство; начало распространения христианства в протестантском его изводе – вторая половина XIX века; влияние, судя по всему, незначительное, поверхностное), и вот что он, вернувшись, рассказывал.

       Начал он с самого близкого ему предмета: – N.: – И ты, Михаил, друг мой, и вся компания наша прекрасно знает: супруга моя законная R. R., как всему миру известно, записная умница и красавица, в силу этих своих имманентных ея качеств и свойств привыкшая всюду и везде, где бы не появилась, пребывать в фокусе всеобщего внимания, ловить восторженные, восхищённые взгляды, благосклонно принимать комплименты и славословия, царственно покоиться, будто Господь Бог Саваоф, пребывать над миром в сияньи славы своей и величия, в обрамлении всех сил небесных, ангельских чинов бесплотных, херувимов и серафимов – ну, что тут поделать? Такой характер! Да женщинки, чего уж там, они почти все такие! Матерью-природой, генетически заложено!

       Я: – Точно! Если женщинка как-то по-другому себя ощущает и преподносит – это, ей-богу, уже подозрительно выглядит, значит, что-то у неё с психикой не в порядке.
 
       N.: – Скорее всего. И, как видно, за прегрешения наши кармические суровое всем нам, мужичкам, испытание. – Ну так вот, я продолжаю. R. R., попав в совершенно новое для нас всех общественное, так сказать, и культурное пространство, в иноприродную духовную среду, поначалу была просто шокирована: из местного населения – никто не благоговеет, не восторгается. Вообще никак не реагируют, даже не смотрят! – в метро, в супермаркете, в лесопарковых зонах, ещё где – никак, ни вот столечко!

       Я: – Да, нелегко ей там было, представляю. Но я должен сказать, что она у тебя очень хорошая: и красивая, и умная, и добрая. И ты ей, между прочим, очень многим обязан. Сам знаешь, чем, перечислять не буду. Круто тебе повезло с нею, братан, цени. А что характер такой – так это они почти все такие. Это у них, у женщинок, общеродовое, природное, генетическое, оно же биологическое. Или видовое? Я всё время путаю.
 
       N.: – Да кто ж спорит-то?! Всё глубоко верно: и первое, и второе; я что, отпираюсь? Всё так и есть. И третье тоже, про женщинок, про характер их.
 
       Я: – Ну вот и славно. Не зря мы с тобой дружбаны вот уж бог знает сколько лет. Во всём друг друга понимаем. – Кстати, а ты-то как себя там чувствовал?

       N.: – Знаешь, внутренне я над нею дружески подхихикивал – не всё, мол, коту масленица, гордость свою непомерную, матушка, чуток поубавь-ка, амбиции с гонорком прикрути, хотя и сам, чего греха таить, пребывал в немалой растерянности: я-то ничуть не хуже! И молод, и умён, и красив, и высок, строен, широкоплеч, и типаж совершенно иной – всем, как говорится, взял, всё при мне [* Примечание], а на меня ведь тоже не глядят, откровеннейшим и циническим образом игнорируют! – Понимаю, друг мой, о чём ты сейчас подумал. Сразу же отвечу. Очевидные, казалось бы, соображения, что неизбежные возрастные изменения далеко не всегда благотворно сказываются на внешнем виде товара, что, в свою очередь, ведёт к заметному снижению его рыночной привлекательности, падению на него спроса, я, любезный друг мой Михаил, категорически отвергаю как вопиюще оскорбительные, несправедливые и политически некорректные. Ты просто обязан со мной согласиться, если не утратил ещё способности объективно смотреть на вещи.
       [* Примечание – Приятель мой, действительно, молод, статен и хорош собой.]
 
       Я: – Ты излишне мнителен, друг мой. Помилуй боже! Ничего такого мне и в голову не приходило.

       N.: – Тем лучше. – И только детишки лет пяти-шести, знай, всё посверкивают тёмными глазёнками, не стесняясь, тебя ими буравят, особенно в метро: что за дядька здоровенный, что за чудище диковинное нависает над ними, маленькими, – до чего ж любопытно да интересно! А чуть постарше – всё: пустой взгляд поверх, мимо, сквозь. И так у всех возрастных категорий. – Разве уж совсем древние дедушки и бабушки, ближе к девяноста, те вообще могут подойти, за ручку взять, погладить – не меня, конечно, жизненную спутницу! – участливо так в глаза заглянуть. И улыбаются всё ласково, душевно, и что-то приветливое на непонятном своём наречии непременно скажут. Но тут уж ничего удивительного: возрастные полюса, мы знаем, нередко смыкаются.

       Я: – Очень интересно. Продолжай, пожалуйста, я тебя внимательно слушаю.

       N.: – Ну вот, какое-то время так и ходили сбитые с толку, потерянные, вниманием коренных жителей не обласканные, а потом я ей, R.R.-то своей, и говорю: “Ты, это самое, слышь, Мать, расслабься: не в тебе дело. Они не только на тебя или на меня не смотрят. Они и друг на друга-то особо не реагируют”.

       Я: – То есть как это? Поясни. Пока не совсем ясно.

       N.: – Я долго потом думал, “как это объяснить?”, и, наконец, понял, что здесь нужно хотя бы по минимуму сравнить, сопоставить религиозные, философские представления Запада и Востока. Я, конечно, не специалист, расскажу просто, как всё это ощущаю, как понимаю. Собственно, у нас чисто дружеский разговор, никого ни к чему не обязывающий, ни на что не претендующий.
 
       Я: – Я тоже так думаю. Давай же, к делу.

       N.: – Непременно. Сразу же центральный пункт: где-то, когда-то что-то такое слышал, в каких-то брошюрках читал, что философско-религиозные доктрины, системы, учения можно квалифицировать и по такому признаку, точнее, по оппозиции таких признаков, как Бытие и Ничто. Есть такие, кои зиждутся на понятии Бытия, а есть и такие, которые, им в противоположность, фундаментом своим полагают Ничто, сколь бы странно и парадоксально это ни звучало. Могут быть варианты: Великое Ничто, Великая Пустота; смысловой акцент, как ты сам понимаешь, на определении “Великое”. Линия раздела между Бытие и Ничто – это, грубо говоря, Запад – VS. – Восток.

       Я: – Извини, тебя перебью. Я тут недавно одну книжку про Якоба Бёме встретил. Был такой немецкий философ-самоучка, в конце XVI-го начале XVII-го века жил. Там, значит, говорится, что основное понятие его философии – это Ungrund, бездна или, можно ещё сказать, безосновность, беспочвенность – тоже своего рода Ничто, пустота.  И у Сартра есть работа, “Бытие и ничто” называется, я не читал, правда. Вот это, наверное, интересно и важно: Ничто здесь у нас, и там, “у них”, они чем-то отличаются?

       N.: – Блин, какие мы образованные, начитанные стали… Мне аж страшно. – Значит, короче, про какое я Ничто говорю – оно какое надо Ничто. Ты посмотри внимательно в глаза какого-нибудь азиата, в зрачки – вот и обнаружишь там Ничто, ихнее, восточное. И в наши вглядись – там Бытие увидишь, яркое, многокрасочное, разноцветное, переливающееся. – Вопросы?
 
       Я: – Боже упаси, никаких! Всё абсолютно ясно! И убедительно – в высшей степени! – А ещё, знаешь, я вспомнил, тоже что-то такое на одной лекции слышал, давно уже, но запомнилось. Вот про твой главный пункт, что европейские системы произрастают из и на почве Бытия, а восточные все или почти все вытекают из Ничто.
 
       N.: – Спасибочки, успокоил. Мы на верном пути. – Короче, главное в том, что есть такая традиция, и я уверен, очень давняя, не сам же я это придумал. В основе западных религиозно-философских систем и представлений лежит концепция Бытия, а восточных – Ничто. Значит, что нам говорит Запад: Мир есть Бытие, в основе мира – Бытие, некая материальная, вещная, чувственно воспринимаемая, объективно существующая субстанция. А Восток, этот наш буддистско-даосистско-конфуцианский Восток? Мир – это Ничто, Великая Пустота. Метафизически, онтологически – это первооснова, базовый элемент мира; всё видимое, ощущаемое нами возникает из этого Великого Ничто и в Нём же в свой срок бесследно исчезает. И не только метафизически, но также и на уровне наличного бытия, то есть, можно сказать, повседневности. К примеру, Конфуций (или Лао Цзы? – впрочем, неважно) поучал: главное в жилище – пустота между стенами, полом и потолком; она делает возможной жизнь в доме; главное в колесе – это пустота между ободом и спицами, благодаря ей повозка приводится в движение. Да, наверное, и все эти хлопки одной ладонью – ну, ты, должно быть, помнишь эти восточные коаны, все эти буддистские загадки-кунштюки типа “Известно, как звучит хлопок двумя ладонями. Но как звучит хлопок одной ладонью?” – из того же ряда: Пустота, Тишина, молчание “у них” – VS. – Бытие, Речь, Звучание, многоглаголание и т. п. “у нас”. Например, Господь-Бог является Моисею на горе Синай в огненном облаке, в шуме и грохоте, в раскатах грома, в блеске молний. – А Будда всё больше медитирует “в звенящей тишине” и на абсолютном “расслабоне”.

       Я: – Да, “у них” основной упор типа на медитации, а “у нас” главное – молитва, непосредственное обращение к Богу. Причём в православной, например, традиции молитва – это напряжённое духовное “делание”, процесс сродни тяжёлой физической работе.

       N.: – Вот именно! Благодарю, коллега. Или, скажем, “Апокалипсис”, что мы видим, и, что не менее важно, слышим? – Тщательное изображение вселенской катастрофы с массой подробностей, художественных деталей, сопровождаемое выразительнейшим звуковым рядом; буквально каждая глава индивидуально и весьма богато “инструментирована”. Можно прямо брать текст и выписывать звуковые образы и метафоры – несколько страниц точно наберётся.

       Я: – Кстати, ты вот упомянул Моисея и его беседы с Богом на вершине горы Синай. Так вот, хочу сказать, этот Синай по описанию в Библии до странности похож на Везувий – к чему бы это? А тот небольшой холмик, тот пригорочек, на который нынче в Святой земле указывают, говоря: “Вот же он, Синай-то, туточки вот Моисей с Господом и беседовал”, вулканом никогда не был, это геологический факт.

       N.: – Понятно, это ты за своего Морозова [* Примечание] топишь. Давай об этом как-нибудь в другой раз, а щас меня с мысли не сбивай. Думаешь, легко на такие темы трындеть?
       [* Примечание – Морозов Н. А. (1854–1946) – выдающийся русский учёный-энциклопедист]

       Я: – Да, извини, брат, не подумал. Давай, конечно, дальше.
 
       N.: – Разница хорошо видна из священных текстов, бытующих “здесь” и “там”; об этом мы уж начали говорить. Библия, например, самое начало. Книга, между прочим, как называется? – “БЫТИЕ”, совершенно верно! По крайней мере, в русском переводе. Всё в ней наглядно, чувственно осязаемо, материально, вещно: вот она, пожалуйста, твердь земная, вот свод небесный, вот человек, созданный из праха земного и глины, вот райский сад, едва отличимый от некоего ухоженного дачного владения и т. п. А с другой стороны, открываешь “ихние” священные тексты, и сразу на тебя изливается какая-то муть, какая-то махровая хрень и заумь: какие-то, блин, лотосы, лепестки, алмазные сутры – сложнейшие, сверх всякой меры запутанные иносказания. Нашему сознанию, привыкшему к иной традиции, совершенно не на что привычное, материальное опереться, чтоб хотя бы первая ступень понимания была. – Нет, ни черта не понятно. – Кстати, канонического свода тех же буддистских текстов, насколько известно, не существует, или всё же есть? Я ничего о таком не слышал. Но, видно, сами тексты настолько сложны для восприятия, что от затеи отказались или канон этот широкого распространения не получил. Их, наверное, одни только монахи и понимают, работа у них такая.

       Я: – Скорее всего, его, действительно, не существует. Я слышал, что у буддистов чуть ли не каждый монастырь имеет своё собрание текстов, которые монахи почитают священными, образцовыми, каноническими. Но от монастыря к монастырю набор текстов может весьма разниться.

       N.: – Отлично, понимают, но каждый по-своему! Профессионалы, и те консенсуса не испытывают! Между прочим, и вторая ваша реплика, коллега, снова в точку! Слушатель вы, однако, весьма подготовленный.

       Я: – Стараемся, грешные. Хоть и крайне жёсткое время на дворе, буржуазное, но нельзя же и опускаться, об духе и индивидуальном просвещении заботиться надобно. И вообще, саморазвитие, личностный рост – это сейчас в тренде.
 
       N.: – Знаем мы вас, скромников. – Ладно, что у нас дальше? Да всё просто: у нас Бога родила земная женщина, Он у нас воплотился в человеческой плоти и крови – уж куда дальше-то?! Человеческое тело – причём единственное, данное от рождения раз и навсегда! – остаётся неизменным вместилищем души и духа, сколько бы ни пришлось дожидаться решения своей участи на Страшном Суде. Короче, никаких реинкарнаций! У Г-да нашего Иисуса Христа было одно тело, тем более и нам, убогим, одного за глаза хватит. – Точнее, так, я немного погорячился: смерть в христианстве – это, конечно, разъединение души с телом, но перед Страшным Судом они вновь воссоединятся, и человек в таком прежнем целостном виде предстанет перед Верховным Судиёй. – А “у них” телесная оболочка не то чтобы случайна – нет, кармически, ещё как всё это обусловлено, но она не абсолютна, глубоко факультативна: этакое временное пристанище, нечто вроде ямской станции, постоялого двора на пути невесть скольких перевоплощений да инкарнаций.

       Я: – Знаешь, необыкновенно интересно, правда! Я тоже смутно что-то такое ощущал, но специально не думал. Так сказать, в “светлое поле сознания” не выводил, это всё как-то законченно, вербально не формулировал. А ты молодец, многое уже продумал.
 
       N.: – Верю на слово. – И, дальше, смотри, конечные цели тоже куда как отличны. Христианство: обретение подлинной индивидуальности и свободы человеческой личности, воссоединение бессмертной души, духа с преображённой, не ведающей более смерти и разрушения плотью, – но той самой, изначальной, пребывающей от века! А Восток: окончательное развоплощение, упразднение личности, человеческой индивидуальности, растворение её в некоем Абсолюте. А для нас они, личность и индивидуальность, не будем ни на секунду забывать, мыслимы только в воссоединённости, так сказать, в цельнооформленности, целокупности тела и духа и составляют едва ли не абсолютную ценность. Идеал, к которому каждый христианин обязан стремиться. – Не знаю, меня эта восточная перспектива с этим её “растворением” как-то совершенно не бодрит, но различия дай бог какие, сам видишь.

       Рассказ захватил меня. Я слушал со всё возрастающим вниманием. Приятель между тем продолжал.
 
       N.: – Ага, и отсюда, наверное, в западной культуре такой страстный, пристальный, всепоглощающий интерес к внешнему миру, к его формам, цветам, краскам, запахам и проч.; интерес к бытию Другого; отсюда такое разнообразие, к примеру, живописных, литературных, музыкальных, архитектурных форм и стилей – должно быть, много ещё можно привести примеров. И сравнительная бедность всего поименованного на Востоке. Но это сейчас для нас не главное. Главное – Дети Ничто, порождения Великой Пустоты, внешнее, материальное, наличное бытие иного человека воспринимается ими весьма слабо, если вообще как-то воспринимается – возможно, как и своё собственное. Поскольку в господствующей философской традиции вовсе не это признаётся доминантой. – Нет, безусловно, воспринимается, но не столь остро, пронзительно, заинтересованно, эмоционально, как “у нас”. – Надо, конечно, всё это аккуратнее продумать и более внятно изложить, но что-то важное, касающееся неких принципиальных философических и “социокультурных” отличий, здесь, думается, зафиксировано, хотя бы на уровне первичных интуиций.

       Я: – Разумеется! Можешь не сомневаться.

       N.: – Благодарствую, для меня очень важно, что ты меня в этом пункте как-то особо поддерживаешь. – Опять же, не забудем, разговор ведётся сугубо в метафизических категориях. А во-вторых, и это для меня ещё важнее, вот тезис, который сейчас скажу. Ведь, в самом деле, сколь бы заурядным, “обыденным” ни казался человек, всё равно, какой-то экзистенциальный, метафизический, высший бытийственный пласт невидимо в нём присутствует, ведь так же? Как-то в него – через генную, родовую память, духовно-религиозную традицию, незримо в атмосфере присутствующую, – внедряется, каким-то высшим смыслом его биологическое существование насыщает, и какие-то особенности его поведения, хочет он того или нет, всё же предопределяет – верно? Коллективное бессознательное и ещё, как нынче модно говорить, нечто глубинное, хтоническое, тянущееся из тьмы веков, хочет он того или нет, но неосознанно, независимо от воли и желания человечишка в себе хранит, и оно так или иначе в нём проявляется, периодически “вылезает” – это же ведь тоже в расчёт принимаем? Вот так и сидят в метро, имею в виду “ихнее” метро (тут приятель назвал столицу азиатской страны, в которой несколько лет проработал), пялятся каждый в свои гаджеты, но так, будто не только никого вокруг, но и их самих, по большому счёту, не существует вовсе – отметим ещё, не прилагая к тому никаких усилий. Иль устремляют невидящий взор – кто ж его разберёт, куда? Пронизывают разверзшуюся пред ними Пустоту? Отслеживают цепочку перевоплощений? Вспоминают былые существования? – Из Бунина сразу приходит на ум, как это там? – “Мечтай, мечтай. Всё уже (sic!) и тусклей / Ты смотришь золотистыми глазами…” – И не сказал бы, что как-то особенно меня занесло, вот это “уже / Уже” для меня совсем не случайно здесь появилось, хотя я понимаю, что автор ничего такого не имел в виду, ни про какой разрез глаз, это с моей стороны “по-любому” подтасовка… А стихотворение, как ты, возможно, помнишь, вообще “Собака” называется.
 
       Я замолчал даже несколько потерянно. Всё-таки многое из сказанного моим приятелем было для меня совершенно внове. А N. подошёл уже к ответу на им же поставленный вопрос.

       N.: – В общем, на вопрос “Отчего не смотрят, никак не реагируют? – обидно, право же, и странно как-то…” я бы так ответил: “Мы для них не просто Чужие или Не Такие, как они. Потому что мы иной духовно-религиозной, культурно-исторической традиции. Мы для них прежде всего Никакие. Даже так: абстракция, фикция, пустота. Никто и Ничто. То, Чего Вообще Нет. Не существует. Как, впрочем, и они сами друг для друга”.

       Метафизически или как-то там мистически они в силу ведущей духовно-религиозной традиции вообще нас никак не воспринимают. Мы для них вообще Ничто. Друг друга – воспринимают, конечно, но как-то вяло, “прохладно”, поверхностно, что тоже неудивительно, ведь в основе всего у них Пустота.

       Я: – Прекрасно! Законченные, отточенные формулировки! Я тобой горжусь!
 
       N.: – Благодарю, друг мой, я глубоко тронут, растроган. – Тогда уж ещё расскажу один случай, он мне показался интересным. Значит, периодически я там на стадион ходил типа тренироваться, форму спортивную поддерживать. А там среди прочих такая штука была, кажется, рукоход называется. Ну, знаешь, метров 7–8, может, 10 в длину, прямоугольная, четыре столбика, соединены справа и слева длинными продольными перекладинами, а между ними на расстоянии сантиметров в 50–60 перекладины поперечные, штук 10–12, может, больше, не считал. Сначала цепляешься за одну правой рукой, затем рывок вперёд, цепляешься левой – и так до конца снаряда. Но я там не “ходил”, а подтягивался – тоже удобно. Берёшься за соседние перекладины, и голова свободно между ними просовывается. Ну вот, значит, в один прекрасный день стал подтягиваться, и тут какой-то местный пацанчик лет 10-ти – 11-ти залезает, цепляется, перебирает ручонками и двигается прямо на меня. А я подтягиваюсь! Вот он уж совсем рядом! Я ему, мол, ты что, совсем всё попутал? Видишь же, люди подтягиваются! И только тут что-то в его глазёнках вспыхнуло, какое-то понимание, осознанность, или видимость, не скажу, не знаю. Но спрыгнул и отошёл.
   
       Мне это выгодно так представить: он меня просто не видел – в прямом смысле. Потому что я другой веры, другой традиции и культуры, из другого “эгрегора” – называй как хочешь. Просто у него внутри нет функционала, такой “опции”, чтобы воспринимать что-то вне рамок своей культуры и традиции – там, религиозной, метафизической, какой угодно. Вот я для него и был пустое место, ему казалось, что на “рукоходе” никого нет, можно “пройтись”.
 
       Я: – Знаешь, ты рассказывал, а я вспомнил. Недавно мне попалась одна статья, там такой эпизод описывается. Вот Колумб открыл Америку в 1492-м году, и вслед за ним устремились испанцы и прочие европейцы на своих кораблях. Так вот, утверждают, что аборигены, индейцы эти корабли просто-напросто не видели. То есть их глаза в прямом смысле не распознавали кораблей. Они смотрели, но ничего не видели. Потому что в их голове, в их общей “картине мира” не было образа или “картинки” корабля. Нет “картинки” – да и откуда ей было взяться? они по морю не плавали – нет и корабля. Вот им и казалось, что эти белые рыжебородые люди и есть те самые боги, о которых говорилось в их древних легендах и мифах. И они спустились к ним прямо с небес.
 
       Вроде бы даже в психологии есть такой феномен. “Индейцы не видели кораблей” называется. Мне кажется, это в каком-то смысле близко к тому, что ты про “инцидент на рукоходе” рассказал.

       N.: – Да, что-то общее есть. Правда, может быть и куда более “реалистичное” объяснение. Мальчонка, надо полагать, единственное чадо в семье, этакое божество для родителей и прочих родственничков. Привык, что все любой его каприз, любое желание тотчас же исполняется, что все перед ним так и расстилаются. Вот, наверное, и решил, что этот “мутный” иностранец должен немедленно спрыгнуть, чтобы дать ему дорогу.

       Я: – Да, вполне может быть. Но давай лучше “метафизическое” объяснение оставим. Оно очень хорошо в общий, так сказать, контекст и атмосферу нашего диалога вписывается.
 
       N.: – Хорошо, оставим, пусть будет. Мне не жалко. Хотя мы оба прекрасно понимаем, что на основании всего одного факта или примера нельзя делать какие-то глобальные обобщения. Это люди, в вопросах культуры мышления и дискурсивной логики, мягко говоря, не самые искушённые, с огромным удовольствием “обобщают”. Типа “Да все мужики одинаковые! / Да все бабы такие!”. Ну а мы-то как юноши с “верхним” образованием, с “духовными запросами”, с широким кругозором, где-то даже начитанные, эрудированные, курс логики в универе прошедшие – мы себе такого никак не можем позволить, ведь так же?

       Я: – Ни в коем разе! Но это просто как рабочий вариант у нас будет, только для удобства, чтобы сподручнее дальше двигаться было. Потом что надо подправим.
 
       N.: – Ну, не знаю, у меня, скорее всего на это времени не будет. Можешь сам как-нибудь.
 
       Я: – Хорошо, я подумаю. – Однако послушай, друг мой, я слышал, что страна, где тебе выпало жить и работать, она не только, там, буддистская или конфуцианская, в ней и христианство достаточно распространено, прежде всего, в протестантской версии. Так по крайней мере я где-то читал или слышал.

       N.: – Не обольщайся, это всё поверхностное, наносное. Ну да, натыкано везде и всюду стандартных бетонных коробок, единственное отличие от офиса, магазина или ресторана – торчит шпиль с крестом; такой, значит, оборудован сервисный центр предоставления религиозных услуг, пункт отправления религиозных надобностей. Но всё это несерьёзно; поверь мне, никаких глубоких христианских традиций в стране нет, всё это лишь в пику японцам, чтобы не заставляли молиться их божествам и духам. Хватит того, что джапаны столько лет хозяйничали, измывались. – А так, в плане бытовом – метафизику пока отставим – ощущение “бытия Другого”, разумеется, присутствует, отсюда и коллективизм, и поддержка, и социальная сплочённость, солидарность – всё в таких формах и объёмах, что нам, наверное, в чём-то и позавидовать можно, кое-что перенять. И детишки, знаешь ли, рОдятся, хотя они и сетуют, что в недостаточных количествах, следовательно, и телесные контакты вполне определённого рода также имеют место.

       Я: – Да, с поддержкой и солидарностью у нас всегда как-то непросто, неоднозначно было. То рубаху последнюю для ближнего готовы с себя снять, то, глядишь, донос на соседа накатают.
 
       N.: – Сейчас тоже пописывают, не беспокойся, в налоговую, например, но, конечно, меньше. Да и помогут, если видят, что тебе совсем уж худо, не без этого. Но я сейчас не об этом. Просто ещё отступление. – Извини, ты часом не устал? Я понимаю, за всем этим непросто следить, но я скоро закончу, честное слово!

       Я: – Господи, ну о чём ты говоришь?! Интересно до крайности!
 
       N.: – Лесть хотя и грубая, однако, не скрою, приятно. Ещё немножечко. – На Западе я тоже какое-то время жил, это не секрет. Там на улице, в метро или в кафе на тебя тоже не особо глядят, но за этим безразличием, нарочитым невниманием чувствуется какое-то внутреннее напряжение, насильственное сдерживание: и хотели бы, и любопытно, но не положено – буржуазный индивидуализм! священное право личности на “частное, приватное пространство” и всё такое – и ещё боязно. Всё-таки современные человеческие существа на Западе – порождения несколько иной, уже модифицированной философской традиции, нежели та, изначальная, библейская: что-то вроде Лейбница с его монадами (хотя в её основе тоже, разумеется, Бытие – несомненно). Монада – она как одноместный космический корабль: оболочка надёжно защищает обитателя от всех неблагоприятных, губительных внешних воздействий, внутри оптимальный температурный режим, всё необходимое для длительного автономного существования. Возможно, поэтому сближаться с другими монадами – и хочется, и страшно вместе: а ну как слишком близко, а вдруг вообще столкнутся, а ну, не дай бог, трещина, а то вообще всё разрушится – милая, привычная, уютная атмосфера мгновенно испарится – и далее что? Остаться нагим и беззащитным, открытым всем космическим ветрам? Вот и утишают страсти, глазами особо не стреляют, осторожничают. У нас, православных, к слову сказать, такой оболочки нет, поэтому мы ничего не боимся.

       Я: – Да, и в этом ты, должно быть, прав. Православному бояться нечего. Вот он родился – и всё самое страшное с ним, считай, уже случилось, далее только радость сердечная и ликование. То есть, я хотел сказать, вера наша истинная, православная, наилучшая нам защитница, утешительница.

       N.: – Я не батюшка, передо мной можно так и не стараться. Да, а в возлюбленном Отечестве нашем, согласись, несколько по-другому: обсмотрят с головы до ног, глазами жадно ощупают, обшарят, облапают, все маломальские дефекты-изъяны отметят, тотчас им порадуются, подобающие слова и комментарии произнесут (бывает, что и вслух). – Наивные, непосредственные, смешные, трогательные дети Бытия, что с них взять? – Правильно: ничего! И какой с них спрос? – Да попросту никакой!

       Я: – Да, это ты совершенно верно подметил! Так к ним, как к детям малым, неразумным, и следует относиться. Не обижаться, не раздражаться и негодовать, а понять, простить, полюбить.
 
       N.: – Согласен. По крайней мере, в теории. Нужно будет как-нибудь попробовать. – И, наверное, самое последнее. Про это тоже не могу не сказать. Я, Михаил, считаю, все эти россказни про “Свет с Востока” (“Ex Oriente lux”), все эти учёные уверения, будто всякие там буддизмы-индуизмы-даосизмы зарождаются на Востоке в незапамятной древности, за несколько тысяч лет до возникновения христианства – всё это историко-филологические бредни, гуманитарные благоглупости, детские сказочки, побасёнки. На самом деле всё обстояло с точностью до наоборот: именно христианство – самая первая цельная, законченная религиозно-философская система: вырастает из язычества, многие его черты до сих пор в себе хранит, отталкивается от чувственно осязаемых, всеми органами чувств воспринимаемых, близких, понятных каждому вещей. А затем – совсем по марксизму – надстраивает над этим материальным “базисом” свою “идеальную”, мистическую, метафизическую, “духовную” “надстройку” – но тоже вполне внятную, понятную даже “простым людям”, поскольку она, эта “идеальная”, сверхчувственная конструкция далеко от своего “базиса” не отрывается. – Зарождается в Средиземноморье, затем начинает распространяться по всему миру, доходит и до Востока (то, что Кришна – это Христос, лишь в иной огласовке – что, будем отрицать, спорить, говорить о случайном звуковом совпадении?). Там, естественно, подвергается всевозможным переработкам, “усовершенствованиям”, обрастает дополнениями и уточнениями; главным образом, очищается от всего “земного”, материального, “человеческого”, “слишком человеческого” – и так являются в конце концов изысканно-рафинированные, такие “идеальные”, такие космически-возвышенные (и ведь до того, что ни хрена не поймёшь!) “религиозные учения Востока”. Но даже рассуждая о столь “тонких материях”, не будем забывать про человеческий здравый смысл и нормальную логику: первотолчок всем этим “духовным штудиям“, изначальный религиозный, культурный, мыслительный импульс (и мощнейший!) пришёл именно с Запада, из Греции, Рима, и, скорее всего и главным образом, из Византии. – Восток, положивший своим основанием Ничто, Пустоту, не знает идеи развития – она рождается только из интереса к Бытию, из наблюдений за Бытием, пребывающим в постоянном движении, развитии, изменении, а оттого он, этот наш Восток, едва ли мог быть первооткрывателем: понятие Бытие ему, в сущности, неизвестно, предмет особого интереса не составляет. Истинная последовательность такая: сначала Господь Бог создаёт наш мир, творит Бытие, затем самые пытливые и беспокойные из возлюбленных чад Его с пылом и страстью предаются наблюдениям и пристальному изучению Бытия – и так и только так рождается идея Бога и основополагающие религиозные представления. А “из ничего ничего и проистекает”, помнится, академик Ландау говорил. Да и, кстати, ещё один возможный первой книги Библии – “Происхождение, развитие, cтановление”, в смысле “Генезис”.

       Я: – Помилуй, теперь уже ты сам почти как Морозов излагаешь!

       N.: – В самом деле? Тоже, наверное, где-то от кого-то слышал, а теперь вот к слову пришлось. Да уж не от тебя ли, мой дорогой? Это ведь ты у нас адепт- неофит-прозелит шлиссельбургского сидельца. Смотри, с этим поосторожней. Малознакомым интеллектуалам не признавайся, “нерукопожатным” станешь, ха-ха! – Короче, хватит об этой фигне. Извини, что так сильно загрузил. Давай лучше о тебе. Как на работе, всё нормально? Маменька как себя чувствует? С пацанами видишься? Когда в последний раз общался? Что у них вообще новенького? etc. – И более в разговоре с N. мы этих тем не касались.
 
* * * * *     * * * * *     * * * * *

       Вот какие впечатления вынес мой приятель от пребывания на Востоке. Всё им сказанное надолго погрузило меня в задумчивость, а затем подвигло к самостоятельным размышлениям. Плоды их я записал в тетрадку и позже показал приятелю. Он одобрил и великодушно разрешил дополнить ими свой рассказ. И теперь в надежде на её благосклонность выношу на суд публики собственные мысли и рассуждения.
 
БЫТИЕ и НИЧТО_02

       (1.0.) Итак, будем исходить из того, что в основе западной, иудео-христианской цивилизации лежит Бытие – и само по себе, и как понятие. (Это отправной пункт наших рассуждений, принимаемый в качестве аксиомы, что избавляет от необходимости приводить какие-либо доказательства в пользу его истинности). Сразу же определим значение термина. В Священных текстах находим вполне определённый ответ: Бытие – это наш мир, то есть мир, созданный Богом, и человек, живущий в этом мире. Мiръ Божiй, поскольку он дан во владение человеку (а человек – это единство его тела и души; см. ниже), материален, чувственно осязаем, вещественен (земная твердь, морская стихия, небесные светила, деревья, птицы, животные). Разумеется, присутствует в нём и духовное, мистическое начало: всякая частица мира, всякая субстанция Бытия одухотворена, наполнена живым присутствием Господа, однако воспринимаемо оно далеко не всеми. Вместе с тем предметом нашего внимания выступают сейчас некие всеобщие свойства и характеристики; конкретных личностей и особенностей их восприятия и мирочувствования мы касаться не будем.

       (1.1.) Важнейший элемент Бытия – это тело человека. Через него он обретает своё собственное бытие и воспринимает Бытие мира и иных людей. В известном смысле Бытие – это человеческое тело и то, что человек воспринимает вокруг себя (благодаря наличию у него тела с его органами чувств). Тело – необходимое элемент, звено, которое связывает человека с миром и с другими людьми. Человек воспринимает и реагирует на Бытие посредством того элемента, который ему ближе и понятнее всего, – это его собственное тело, а оно, в свою очередь, единственно есть условие его индивидуального, личностного бытия.

       Таким образом, в основе христианского вероучения, то есть особого взгляда на мир, специфического понимания мира лежит Бытие, а в основе Бытия – во многом человеческое тело. Бытие в христианстве непредставимо без и вне человеческого тела. Наличествует тело – актуализировано и Бытие (с точки зрения единичного субъекта, то есть, в нашем понимании, личности, индивидуальности). Не представлено тело – Бытие отсутствует (либо становится неактуальным). – Нарочито упрощаем, но “зерно истины” в данном утверждении, безусловно, имеется; субъективно мы в этом глубоко убеждены.

       (2.0.) Всё христианское учение о Боге, мире и человеке пронизано материальностью, живой, осязаемой вещественностью. Примеры обнаруживаются едва ли не на каждой странице Священного Писания. Сразу же отметим, что библейским текстам, как ни банально это прозвучит, свойственно прежде всего такое качество, как мудрость. Они понимают, что имеют дело не со взрослыми по своему умственному и духовному развитию людьми, а фактически с малыми, неразумными созданиями, а потому начинают с близких и понятных всем вещей.
 
       (2.1.) Первые страницы: Легенда о сотворение мира вся построена, вся соткана из чувственно осязаемой материи. Все важнейшие вещи, все первоэлементы и формы Бытия, без которых, вне и помимо которых Его не существует – все названы их именами в прямом значении. Все составляют единый ряд и помещены во главе списка. Все суть вещные, чувственно воспринимаемые субстанции, каждая из которых отличается своей существенной материально-конкретной определённостью: свет, тьма, звёздное небо, земная твердь, море-окиян, птицы, звери, животные и человек. (В противоположность христианским текстам, к примеру, у буддистов при рассуждении на подобные темы преобладают сложные метафоры, иносказания и прочие фигуры речи высшего порядка, едва ли доступные сколь-нибудь внятному пониманию).
 
       Кратко о человеке, главном предмете нашего интереса. Он является на свет, как повествует книга “Бытие” (sic!), на шестой день творения. Поначалу Господь сотворил его тело из уже имевшейся субстанции (“из праха и глины”), а затем одухотворил его Своим дыханием [* Примечание]. Последовательность, заметим, важна и символична, как и всё в Библии, особенно на первых страницах!
       [* Примечание – То есть, говоря современным языком, сначала создаётся hard-wear, а затем в него “загружается“ soft. Хотя сразу же оговоримся, что излишне увлекаться “компьютерными” и прочими технологическими метафорами, “обогатившими” наш язык в последнее время, не стоит. И приводимая здесь далеко не самая удачная.]

       Могут, правда, возразить – “В начале было Слово”. (Это уже, кстати, не Ветхий, а Новый завет, Евангелие от Иоанна). Ах, кто бы ещё чётко, внятно определил, что значит это “Слово”. Да, собственно, и не Слово в обычном его понимании, а Логос – и тогда всё проясняется: люди и природа в целом, весь видимый материальный мир – это порождение той или иной невещественной, нематериальной силы, идеи, воли, что находит затем отражение в так наз. “идеалистических” философских учениях и доктринах, взглядах и представлениях о мире. Далее, в христианстве люди суть порождение Бытия, явление, феномен Бытия; человек есть двуединство плоти и духа. Восток: люди (как, впрочем, и видимый нами мир) – порождение Пустоты, Великого Ничто, ввиду чего и отношения между плотью и духом, согласно восточным учениям, во многом иные. – Подробнее об этом ниже.

       (2.2.0.) Утверждаем: основные постулаты, сюжеты христианской религии могут быть доходчиво представлены, объяснены через изменения, “трансформации” человеческой плоти. В известном (хотя, наверное, и еретическом! бог нам судья!) смысле христианство можно рассматривать как рассказ о метаморфозах, “падениях и восхождениях” человеческой плоти, о многочисленных её переходах из одного “агрегатного состояния” в другое. Вся история и основные догматы христианства могут быть раскрыты и наглядно проиллюстрированы через обращение к этим трансформационным, трансмутационным переходам. Выход из тупика, предлагаемый христианством человеку, это, по существу, ряд “волшебных изменений”, последовательных превращений человеческой плоти на пути к спасению и “финальному решению вопроса” о бессмертии рода человеческого. – Здесь необходима оговорка важнейшего свойства: не дОлжно быть сомнений, что главенствующими факторами всегда и везде были “идеальные”, духовные. Всё-таки религия в первую очередь нематериальный феномен, не будем забывать. Изначальный импульс к трансформации плоти задавался духом, прежде всего, его послушанием / непослушанием. Сигнал поступает из сферы духа; точнее, “знаковые события” в сфере духа непосредственно вызывают изменения в “агрегатном состоянии” плоти. Например, своеволие Адама и Евы, нарушение ими запрета Бога-Создателя оборачиваются изгнанием их из Рая и повреждением их телесной природы (из бессмертной она у них стала бренной). Напротив, в Страстную Неделю Христос являет Собою безусловное смирение и послушание воле Отца, и в день третий по Его кончине свершается чудо Воскресения: плоть Его, как некогда ещё до Грехопадения, вновь нетленна.

       Это универсальное правило, применимое ко всем “знаковым”, “поворотным” событиям Библейской истории, поэтому специально акцентировать на нём внимание мы далее не будем. Пока нас более всего интересуют изменения в плотском, телесном составе, примеры которых во множестве встречаем в священных христианских текстах. Истина, скорее всего, одна, но двигаться к ней вполне возможно разными путями.

       Одним словом, бывают “приключения идей”, а у нас получаются “приключения плоти”, её трансформации, пресуществления, всевозможные “алхимические свадьбы”; и это, по существу, вся библейская история, и старо-, и новозаветная, её кульминационные моменты. Коротко их проследим.
 
       (2.2.1.) ТРАНСФОРМАЦИЯ № 1 (“Начальная”, “из неживого в живое”, причём не подверженное упадку, разрушению, следовательно, глубоко “положительная”) – создание плоти из праха земного. Эта новая субстанция не ведает смерти и разрушения, поскольку одухотворена Творцом. Согласно Его замыслу, плоть перволюдей, Адама и Евы, нетленна; как и любое Его создание, они наделены даром вечной жизни. В таковом качестве они и пребывали вплоть до Грехопадения.

       (2.2.2.) ТРАНСФОРМАЦИЯ № 2 (“Отрицательная”) – Грехопадение. Адам и Ева ослушались запрета, отведали плодов с Древа познания добра и зла, за что и были изгнаны из Рая, отлучены от Создателя. Как следствие, произошли катастрофические изменения в их телесном составе: плоть утрачивает свою бессмертную природу, становится бренной, приговорённой к исчезновению с лица земли. – Так через непослушание, своеволие, человеческую гордыню в некогда совершенный Мiръ Божiй проникает, в нём укореняется смерть.

       Грехопадение повлекло за собой и повреждение материальной природы всего видимого мира: растения, животные, горы, реки etc. из вечного и неизменного также вошли в ограниченный по времени цикл существования, включающий в себя рождение, развитие, достижение высшей точки, затем упадок, деградацию, разрушение, исчезновение.

       (2.2.3.) ТРАНСФОРМАЦИЯ ПЛОТИ № 3 (“Положительная”) – Рождение Иисуса Христа от земной женщины. Плоть принимает новое – богочеловеческое – качество, воплощённое в Иисусе Христе. Бренная, земная плоть, соприродная телесному составу обычных смертных, становится вместилищем Божественного духа. Это начало земной жизни Иисуса Христа и первое, отдалённое провозвестие будущего спасения рода человеческого, смысл которого (= провозвестия) был открыт пока лишь немногим (волхвы, Иоанн Креститель, старец Симеон и некот. др.).

       Смысл этот космически грандиозен ещё и в том отношении, что некогда повреждённая человеческая плоть, оказывается, тем не менее, способной гармонично – нераздельно и неслиянно! – существовать вкупе с Божественной ипостасью Спасителя.

       С приходом в мир Богочеловека Иисуса Христа человеческая телесность была поднята до высшего в земных приделах качества. Христианский Бог-Сын создан из той же плоти и крови, наделяется той же телесной природой, что и простые смертные, среди которых Он жил и проповедовал.

       Важнейшие, как нам видится, следствия из этого великого события: (А) Общение Бога с человеком обретает форму диалога Равного с равным. Человеки, признавая в Иисусе Сына Божьего (хотя и далеко не все), возможно, не отдавая в том себе полного отчёта, видят в нём “своего”, “такого же человека, как и они сами”, поскольку Ему присуще то же естество, что и им, простым смертным. И это немало облегчает им понимание Божественных истин и откровений. (Б) В любом ином случае были бы невозможны Его предсмертные муки и страдания и сама физическая смерть на кресте, без чего христианство как религиозное учение и нравственно-философская система попросту непредставимо.

       (2.2.4.) ТРАНСФОРМАЦИЯ № 4 (“Положительная”) – Преображение, Богоявление Господне на Горе Фаворской. (В текстах Евангелий упоминаются и другие). Лицо Его сияет, подобно солнцу, одежды делаются белыми, как снег, ученикам видится золотой ореол, сияние вкруг тела Христа, осеняющий Его свет Фаворский, свет невечерний (= извечный, богосотворённый), и они восклицают: “Учитель, хорошо нам здесь быть!”. – Данное Преображение Христово – также большей частью телесное, внутренне Он остаётся таким же, что и прежде: Его мысли, слова, речения, поучения, проповеди – те же. Суть в том, что, наблюдая внешние изменения в облике Христа, ученики открывают для себя Его божественную природу. Более того, в известном смысле можно говорить и о псевдотрансформации. Именно такая формулировка кажется наиболее точной. Это скорее субъективная, имеющая место в сознании Его учеников трансформация, нежели объективная: что Божественная, что человеческая ипостаси Христа остаются прежними; на самом деле изменяется лишь восприятие Учителя Его учениками. В человеческом обличье ученики распознают Христа именно как Сына Божьего, то есть удостоверяются в единстве Его человеческой и Божественной природы. Соединение в Христе Божественной и человеческой ипостасей, данное от века, свидетельствуется небесным гласом Бога-Отца “Сей есть Сын мой возлюбленный”, то есть мысль об этом выводится в “светлое поле сознания” поначалу Его учеников, а затем и всей христианской паствы. Безусловно, это один из основополагающих моментов для всего христианского миропонимания и по-своему уникальный случай, начало непосредственного диалога человека с Богом, принявшим человеческий образ [* Примечание].
       [* Примечание – Прецеденты прямого общения человека с Богом на страницах Священного Писания, безусловно, имеются, но форма диалога была не столь полноценна и менее приспособлена к человеческому восприятию. Обычно это глас с небес либо, например, Моисею Бог являлся в огненном облаке, в грохоте и блеске молний. Напрямую, из уст в уста донести Слово и Откровение Божье до всех и каждого – такого намерения у Господа в ветхозаветную эпоху, по-видимому, не было. Для этого существовали уполномоченные лица, посредники – Авраам, Моисей, пророки и т. д. Это было их поручение, их забота.]

       Одним словом, и Преображение Господне мы для пущей убедительности также проводим по графе “алхимических, агрегатных трансформаций”. Без этого вся “сюжетная цепочка”, иллюстрирующая основные постулаты христианской веры, не может считаться полной.

       (2.2.5.) ТРАНСФОРМАЦИЯ № 5 (“Отрицательная”, “из живого в мёртвое”) – Крестная смерть Иисуса Христа. Умирает только плоть, на какое-то время добычею тленья становится лишь телесная ипостась Богочеловека. Спаситель же в его духовной ипостаси, если верить богословским сочинениям, эти три дня, пока душа Его была отделена от тела, совершал странствия по всем кругам и чертогам Ада, отменяя нерушимость царящих там законов, даря надежду всем заключённым там душам.

       Один из краеугольных камней христианства – телесные муки, страдания Христа во искупление грехов человеческих. – Душевные, разумеется, тоже: “Отец Мой, для чего ты меня оставил?”. Эта богооставленность, переживаемая самим Богом, – ещё одно такое человеческое, такое близкое и понятное смертным чувство. Однако упор, как явствует из текстов Евангелий, делается именно на физических муках и страданиях. Много и подробно говорится о той страшной, невыносимой физической боли, которую пришлось испытать Богочеловеку; перечисляются все пытки, которые Ему суждено было перенесть, в деталях описывается процесс умирания на кресте, предсмертная агония и, наконец, тот момент, когда душа покинула тело.
 
       (2.2.6.) ТРАНСФОРМАЦИЯ № 6 – Пожалуй, окончательная и фундаментально, незыблемо, неотменяемо “Положительная”, как никакая иная, утверждающая истину и торжество христианской веры. Плоть возвращается к тому её состоянию – свободному от тлена, увядания и разрушения, что изначально, по замыслу Творца, было ей свойственно от сотворения человека и предполагалось во веки веков, но было утеряно в событии Грехопадения. Первочеловек Адам – совершенный человек, созданный Творцом. Христос своей искупительной жертвой восстанавливает полноту и совершенство божественной по своему происхождению человеческой личности. Утраченное было равновесие обретено вновь и теперь уж навечно. Ранее бессмертная душа заключалась в бренном теле, но отныне в восставшем со смертного ложа Христе дух и плоть – обе эти ипостаси идеальны и каждая сама по себе, и в их нераздельной соединённости.

       И, должно быть, мы особо не покривим против истины, если скажем, что душа и дух Христа остались прежними; недоставало лишь преображения Его плоти – иначе пришлось бы признать, что духовной Его ипостаси присущ был некий изъян, но подобное допущение немыслимо. В этом мистическом представлении, в этом таинстве плоти и духа протагонистом вновь являет себя телесная, материальная субстанция: чудо Воскресения и Спасения от смерти вырастает из телесных страданий, из трансформаций, изменений телесной ипостаси Богочеловека – из “живого” в “мёртвое”, а затем “из мёртвого” в “живое”. Дух Иисуса совершенен, неизменен, всегда равен Самому себе. Крестные муки, смерть Спасителя и затем Его Воскресение из мертвых, окончательное провозвестие спасения и грядущего бессмертия для всех праведных есть прежде всего фантастическое, небывалое, уникальное преображение Его плоти. – В самом деле, ведь как иначе ученики и все прочие поверили бы в чудо Воскресения, в то, что “смерти больше нет”? – И уж тем более, если бы дух Христа после его земной смерти, согласно восточным “теориям реинкарнации”, вселился в иное тело, то это – неловко даже и говорить – был бы и не Христос вовсе, а совсем другой человек, и веры в Воскресение и в победу над смертью не было бы уже ни у кого никакой.

       (2.2.7.) ТРАНСФОРМАЦИЯ № 7 – “Из мёртвого в живое”; относительно оценки “Положительная / Отрицательная” полной ясности нет. Для праведников – безусловно “положительная”, для всех остальных – едва ли. Речь о воскрешении из мёртвых как начале Страшного Суда. Об обретении всеми, некогда умершими, их первоначального телесного состава, о повторном единении плоти и духа. И уже в таком восстановленном, целостном образе все когда-либо жившие предстают пред грозным Судиёй.

       Выдержавшим испытание уготовано вечное блаженство в их первоначальном земном, но преображённом облике – телесно он родственен самому Христу. (Если быть точным до педантизма, то, по всей видимости, праведники поначалу обретают бессмертную плоть (с душами у них, надо понимать, давно, ещё в пору земной их жизни, всё было в порядке, раз сложнейшее испытание успешно пройдено), а затем уж в качестве высшей награды за все свои добродетели навек поселяются в райских кущах).

       Прочим же уготовано окончательное отделение души от тела, “тьма кромешная”, вечная темница для души и полное физическое исчезновение.

       (2.2.8.) Таким образом, Священное Писание – во многом – с описания тела и телесности человеческой (фактически) начинается и телесностью же и завершается: преображением, пресуществлением плоти Иисуса, а затем и всех праведников при переходе их в “жизнь вечную”.

       Телом, его всевозможными и разнообразнейшими переходами из одного “агрегатного состояния” в другое всё объясняется, всё нагляднейшим образом, чуть ли не пальцах растолковывается. Грехопадение, “происхождение смерти”, её “приход” в наш мир, равно как и преодоление смерти через телесную смерть Иисуса Христа – все важнейшие, ключевые моменты Священной истории и христианского вероучения неотделимы и невозможны вне тех трансформаций, которые происходят с человеческим телом, с его материальным естеством. В этом, возможно, самое крепкое основание веры: переходы, изменения, прямо скажем, немыслимые, фантастические, и оттого, как знать, неотразимо убедительные? Человеческому уму такого не выдумать, не измыслить! Тогда что, и впрямь божественное многомудрие, чудо предивное, изобретение превеликое?! Credo, quia absurdum? Верую, ибо абсурдно? “Вера есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом” (Ап. Павел Послание к евреям, 11:1).
 
       Примеров уже было немало, ещё только два или три. “Сие есть тело Моё, сие есть кровь Моя” – только тело и кровь могут подлинно скрепить союз Бога и человека, стать нерушимым обетованием. Слова и обещания тут мало что значат, необходим символический телесный акт в виде хотя бы еды и питья. – Затем, по мере распространения христианства в мире, эта метафора становится вселенской: сама Святая Церковь есть Тело (sic!) Христово.

       Средневековые подвиги по умерщвлению плоти, возможно, были ошибкой. Либо можно узреть в них и такой смысл: истязания плоти – ради её же спасения всё в том же виде и форме, ради её же бессмертия, согласно “концепции” Страшного Суда. Даже мученики или сознательно умерщвляющие плоть при жизни (отшельники, монахи-аскеты и т.д.) предаются этим занятиям во имя того, чтобы обрести то же самое (!) тело, но уже нетленное, преображённое, то есть во имя и телесного и духовного своего спасения и бессмертия.

       Культ мощей тоже где-то близко здесь находится, хотя, если честно, это, на поверхностный взгляд, трупопоклонничество. Но в русле “основной тенденции”, базового теоретического положения (“Вне тела нет и человека, потому нет и Спасения. Не могут тело и душа спастись отдельно, в отрыве друг от друга, но только вместе”) вполне понятно и объяснимо – как и многочисленные рассказы о нетленности плоти умерших святых, божьих людей и праведников. (Например, вскрывают могилу или раку, а тело упадком не тронуто – надо понимать, уже сейчас готово ко Страшному суду; душа – тем более).

       (3.0.) ВЫВОД. Христианство во многом – религия человеческого тела, человеческой плоти.

       Важнейший христианский посыл, способ пробуждения религиозного чувства в человеке: апелляция к плоти и пробуждение в ней Духа и затем трансформация плоти под влиянием возросшего духа. Сюжет, как правило, един: дух в своём развитии исподволь, незаметно “возвышает” тело до идентичного с ним состояния, затем следует стремительное, едва ли не мгновенное преображение плотской субстанции, чудесное, таинственное обретение плотью нового качества. Либо ещё проще: послушание воле Отца Небесного. – Восток же, буде он к слову помянут: апелляция неизвестно к чему (по нашему, христианскому разумению).

       В общем, по всем рассуждениям получается, что тот, кто испытывает непреодолимую привязанность к тёплому, осязаемому веществу мира сего – само собой, за каждым себе подобным провидя лик Божий, в каждой “частичке бытия” ощущая животворящее дыхание Господа, это Азбука Веры – тот и есть христианин. (Традиционно считается, что “язычник”, но ведь и говорят также, что христианство вырастает из язычества, многие его элементы в себе сохраняет – ясно, для чего: чтобы быть понятным народу и им пОнятым, усвоенным, прочувствованным и искренне, всем сердцем и душой принятым).

       Христианство понимает, что ближе и роднее собственного тела у человека вообще ничего нет. И других он может воспринимать только через собственное тело, и разговор о каких-то важных и насущных вещах необходимо с человеком именно с обещаний телесных выгод и начинать.

       Идеи становятся материальной силой, когда они апеллируют к эгоистическому интересу, к чему-то тёплому, близкому, сулящему телу непосредственные и скорые преференции. Только такие идеи и побеждают. Великая Французская революция (1789 и последующие годы) – отмена сословных привилегий, введение всеобщего равноправия; доступность “социальных лифтов” для представителей всех сословий и социальных групп. “Мир народам, заводы рабочим, землю крестьянам!” (Россия, 1917 г., партия большевиков). Обращение к телу, обещание его нетленности, вечной жизни и несказанных блаженств человеческому духу и телу для нас из этого же ряда (ересь, прости господи, и, пожалуй, ещё бОльшая). Это и приносит победу христианству. Эта его правда, возможно, не всеми понималась и понимается до конца на рациональном уровне, но сверхчувственно, в сокровенных тайниках души эта “благая весть” усваивается недвусмысленно.

       Будем предельно откровенны и честны: любви, сочувствия, душевной приязни – всего этого жаждет человеческая душа, заключённая в телесную оболочку. Отдельно от него, вне его душе, сердцу, духу – называйте как угодно эту вторую человеческую ипостась – едва ли всё это необходимо.

       Любовь, доброта, милосердие, сердечное сочувствие, внимание – все эти и прочие возвышенные чувства становятся близкими нам и понятными, такими “тёплыми” и желанными, лишь будучи пропущенными сквозь призму человеческого тела, сквозь сито тёплой и живой человеческой плоти. И только пройдя сквозь тело, как сквозь волшебный изумруд, они начинают играть подлинно человеческими “смыслами”, красками, оттенками.

       А вот в буддизме каком-нибудь или в индуизме этого фактически нет ничего. Чем там чувствовать, воспринимать, являть милосердие и т. п.? – Да вроде бы “есть чем”, конечно, и упомянутые чувства там, разумеется, присутствуют, но острота, сила восприятия и переживания, напряжённость всех внутренних процессов должны быть существенно ниже, так как “тел” “много”, и вся энергия, отпущенная на эти процессы, между ними как-то неявно “размазывается”. “В буддизме нет трагедии” (Вячеслав Иванов) – глубоко верно, поскольку эмоции, порывы “приглушены”, смикшированы, сил и страстей на полноценный конфликт и тем более трагедию явно не хватает.
 
       Действительно, есть ли хоть одно произведение подлинной трагедийной силы и мощи, выросшее из буддизма, индуизма, даосизма и проч.? Вопрос риторический? “Махабхарата”? “Рамаяна”? Если и есть, то, быть может, своими художественными достоинствами критериям всё же не отвечает? Или это в нас говорит невежество и тенденциозность? – К этим вопросам ещё вернёмся.
 
       Итак, ещё раз, в завершение главки: христианство – это религия человеческого тела. Не станет тела, а всё, кажется, идёт именно к этому – см. успехи точных, естественных (нанотехнологии, генная инженерия, клонирование и т.п.) и computer science наук – прейдёт, упразднится и религия – как повседневная практика, как великое “духовно-нравственное делание”. Останутся лишь священные тексты, произведения искусства и литературы, памятники архитектуры, так или иначе ими вдохновлённые, но сам Б-гъ, Его заветы и обетования станут уже совершенно не нужными.

       (3.1.) Тело в христианстве гарантирует человеку сохранение и расцвет его индивидуальности в грядущем Царстве Божием. На Востоке, где, по западным меркам, нет тела [* Примечание], нет и человеческой индивидуальности, и цель духовного развития состоит в том только, чтобы, восходя от ступени к ступени, в конце концов полностью утратить свою личностную, качественную определённость и раствориться в Великом Ничто, откуда неизвестно как и когда всё однажды вышло. (“У нас” всё очень хорошо известно: в начале благообразно-вдохновенный седовласый старец, как он изображён, к примеру, на куполе Храма Христа Спасителя, а в конце времён – “пылающий праведным гневом” Христос, грозный Судия) И это (“Восток”), заметим, более поздняя система и доктрина. Первоначальные религиозные учения едва ли не начальным пунктом своих рассуждений имеют человеческое тело и материальность мира. По-другому и быть не должно, учитывая, в сколь далёкие времена всё зарождалось, общий уровень развития науки и образования (нулевой) и философских представлений в ту мифическую, легендарную эпоху, младенчески наивную и непосредственную.
       [* Примечание – Либо тела “значительно меньше“. Парадокс: количественно больше – кто их знает, сколько суждено человеку на его веку пережить реинкарнаций, телесных перевоплощений? кто сосчитает? – но его “удельный вес” значительно меньше, именно в силу того, что их, тел, так “много”. Ведь, и в самом деле, их у человека на протяжении всех его “странствий“ должно быть, минимум, несколько, а то и вообще “много”, десятки штук. Следовательно, ценность тела, его роль и значение значительно снижаются, всё как-то недифференцированно, в духе советской уравниловки между этими несколькими / многими телами распределяется.]

       (3.2.) Христианский Бог напрямую общается с человеком – см. бесчисленные примеры в Библии; все Евангелия – повествования, если угодно, отчёты, протоколы об общении Бога с человеком – в земном обличье и на ясном и понятном человеческом языке. Да что там, вся история христианства – непосредственный диалог человека с Богом. (Здесь повторим наш излюбленный тезис – Бог явился, пришёл в наш мир, чтобы сказать человеку правду о мире и о нём самом. Никого другого человек просто не стал бы слушать). – Ещё, наугад: “Вдруг у разбойника лютого (= у атамана Кудеяра) / Совесть Господь пробудил” – несомненно, что напрямую, без каких-либо посредников! На мой вкус, две эти строки перевешивают все эти алмазные сутры, бриллиантовые колесницы и прочую заумь. – А “на Востоке” какое общение человека с Богом? В лучшем случае, имитация. Бога-то фактически нет (как существенной, качественной определённости), взамен нечто расплывчатое, умозрительное, полноценного общения, надо понимать, тоже. Как-то это всё не очень привлекает… Особо, если честно, и не тянет… душа не лежит…
 
       ХРИСТИАНСТВО: вечная жизнь – это преображённое тело, не подвластное старению и умиранию, потому что западный, “иудео-христианский” человек знает, что без тела никакой жизни, никакого Бытия, никакого, наконец, Бога попросту нет. Дух уже вполне может быть готов к вечной жизни (молитвы, аскетические упражнения, помощь и забота о ближнем, прочие благодеяния), а вот тело пока отстаёт, тянет его к земле. Надо теперь и его возвысить, уравновесить возросший дух новым качеством плоти.

       ХРИСТИАНСТВО: без тела нет человека (“Для них”, на Востоке, есть). Душа, дух без тела – это не человек. (“Для них” – человек). Христианство это хорошо понимает, поэтому начинает прямо с главного пункта: сотворение человека и т. п. Об этом уже так много, пусть и сумбурно, путано было нами сказано.
 
       Формула христианства: “Тело и Дух /Душа” в их неразрывном единстве, целокупности. Формулы восточных религий: только “Дух / Душа”. Тело лишь временный спутник, попутчик. (На наш взгляд, это заведомый проигрыш, какая-то усечённость, однобокость).

       Христианство – религия плоти (естественно, в нераздельности и неслиянности её с духом / душой), от неё отталкивается, исходит из неё в качестве отправной точки. В прочих религиозных учениях сразу как-то излишне напирают на дух, а тело всячески третируют, подвергают остракизму, чуть что, сразу отбрасывают, как рухлядь ненужную, смотрят, как на что-то лишнее, обременительное, сковывающее дух. Не понимают или не придают значения тому, что без тела нет ни духа, ни души.

       Так что тело вовсе не зло, отвлекающее человека от жизни его духа, а непременное условие, чтобы человек смог проявить себя во всей полноте, во всём своём качественном разнообразии, во всём богатстве индивидуальности.

       В христианстве о теле никогда не забывают, относятся к нему, в сущности, с величайшим вниманием и заботой: Христос кормит народ хлебами, поит его вином (“Свадьба в Кане”, первое евангельское чудо (sic!)); врачует ветхих телом и скорбных умом, воскрешает умерших – в прежнем их облике etc. – Вообще, по поводу соотношения духа и тела христианство не оставляет места для двусмысленных толкований: “Разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живёт в вас? Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог: ибо храм Божий свят; а этот храм – вы” (1-ое послание Коринфянам, 3:16-17).

       “Вот поэтому я и христианин”. Тело в христианстве везде и всюду, на каждом шагу – в том мудрость и здравый смысл создателей вероучения, их “близость к простому народу”, демократизм, если хотите.

       Высшая награда (в христианстве): Воскресение в единстве бессмертного духа и преображённой, нетленной плоти, но плоти сугубо индивидуализированной, уникальной, “моей и только моей”, благодаря которой я и в земной жизни обретал уникальную качественную определённость, сохранял свою индивидуальность и столь дорогую мне, как, наверное, и каждому человеку, неповторимость.

       (4.1.) МУДРОСТЬ ВОСТОКА И ПУСТОТА. В одном только восточные теории безоговорочно правы: человек сам по себе есть Великая Пустота (= в смысле “очень-очень” большая), и весь вопрос в том, как и чем он эту Пустоту заполнит.

       Основная характеристика (абсолютная) человека как элемента, единицы Бытия и как материального, телесного образования – Пустота, постоянно требующая заполнения. Отсюда и основные подходы к “заполнению”, предлагаемые религиозными учениями. Запад, христианство – Господь Бог, создающий человека и заполняющий его Пустоту (Христос в сердце). Восток – переход от одной Пустоты, бесформенности, неопределённости к другой. (А определённость Пустоте придаёт только тело – носитель, оболочка Пустоты – но при известных условиях и “сосуд драгоценный” (когда, например, Христос в сердце человека)) [* Примечание].
       [* Примечание – Или, как, например, превозносили современники одну из образованнейших и художественно одарённых дам в шекспировскую эпоху: “… (её) высокий разум, подобно золотому сосуду, содержит в себе все дары и драгоценности небес”.

       Также: “Звезда дрожит среди вселенной... / Чьи руки дивные несут / Какой-то влагой драгоценной / Столь переполненный сосуд? / Звездой пылающей, потиром Земных скорбей, небесных слёз / Зачем, о Господи, над миром (= “большое” Бытие) / Ты бытие моё (= “малое” бытие) вознёс?” (И. А. Бунин)]

       Заполняя пустоту внутри человека Истиной, христианство подготовляет его подлинное, совершенное воплощение в Боге; пробуждает его истинную индивидуальность. Восток же, напротив, эту пустоту всячески культивирует, усугубляет и окончательно развоплощает человека, нивелирует, уничтожает его индивидуальность. Вот почему я христианин и уж никак не сторонник индуизма, буддизма и тем паче елен-рериховства, агни-йоги и прочего сатанизма и восточных бесовств.

       В христианстве вырисовывается такая последовательность: “Бытие – Тело – Пустота – Заполнение – Дух – Христос”. Это и есть совершенное воплощение человека в Боге, формула подлинной человеческой личности, в живой связи с Богом обретающей равное Ему достоинство.

       (4.2.) “У них” в основе Ничто. “У нас” вещь, предмет, едва ли даже не человек – в общем, что-то тёплое, мягкое, близкое, родное и понятное [* Примечание]. Отсюда (закономерно) и любовь, и привязанность, нежность, прочие чувства, столь значимые в христианстве, которые вне и помимо плоти, без участия плоти, хотя бы органов чувств, выразить весьма сложно, попросту невозможно, а тем более их испытывать.
       [* Примечание – Но я вручить хочу душу невинную // ТЁПЛОЙ (sic!) заступнице мира холодного… (М. Ю. Лермонтов).]

       В нашем христианском “дискурсе” всё вещно, осязаемо, наглядно: человек рождается от земных родителей и в конечном счёте от Адама и Евы – поэтому, должно быть, столько в нём любви, милосердия, сострадания, жалости – хотя бы пропагандируемых, тщательно акцентируемых – то есть Святая Мать Церковь настаивает, что “надлежит сему” в христианине “быти” – гораздо более, чем “у них” (= настаивает; говорим, правда, о текстах, не о “практиках” и “реалиях”, тем более социальных).

       Буддисты (например): это вы, христиане, хотите очень многого, фактически “всего и сразу” – любви, спасения, милосердия, участия и т. п., а мы, буддисты, не хотим практически ничего. И то правда, столько в христианстве страсти, нетерпения, порыва! – несмотря на все поучения и увещевания Святых Отцов и старцев об утишении страстей и прочие призывы к благоразумию и смиренномудрию.

       В основе “христианского дискурса” – Бытие и тело, плоть человеческая как один из первоэлементов Бытия. Отсюда непосредственно выводимы такие “ключевые концепты”, как любовь, надежда, спасение (тела и души – вместе, нераздельно, целокупно!). И ещё забота, помощь, милосердие, доброта, служение ближнему, понимаемое едва ли не в первую очередь как забота о его теле, – накормить, напоить, приютить сиротку etc.), как помощь ему в его телесных недугах. Или, например, сёстры милосердия, сестринское дело как едва ли не высшее проявление христианского милосердия и заботы о ближнем (бинтовать раны, откачивать гной, вдыхать смрадные испарения больного тела, подносить-выносить сосуды с выделениями организма и т. п.).

       (5.1.) Закономерно зиждется христианство и на величайшей в истории трагедии (земная жизнь Иисуса Христа), и само существование христианина по определению глубоко трагично. Упрощённо: корень и источник трагедии во многом в том, что тело отчаянно не хочет умирать, ведь оно прекрасно понимает, на сей счёт не обольщается, что с его смертью погаснет всё – и сознание, и психика, и все органы чувств. И неизвестно, когда все функции вновь будут обретены, будут ли вообще? А если всё чудесным образом и восстановится, воскреснет, то перспективы и шансы безболезненно миновать Страшный Суд не то чтоб велики. Не хочет тело заниматься самообманом и самообольщением. И одолевают его нехорошие предчувствия, что со Страшным Судом может быть всё непросто. И посещают смутные сомнения, что, возможно, свершится всё не “по писаниям” Святых Отцов, а как-то совсем по-другому, безжалостно и грубо, то есть вообще “больше ничего не будет”: “Не жизни жаль с томительным дыханьем – / Что жизнь и смерть? А жаль того огня, / Что просиял над целым мирозданьем / И В НОЧЬ ИДЁТ, И ПЛАЧЕТ, УХОДЯ” (А. А. Фет) – Несмотря на тысячелетние старания Церкви, не у всех нас вера незыблемо крепка, надо откровенно признать.
 
       Совсем коротко: трагедия человеческого существования в том, что тело рано или поздно прейдёт – отсюда все беды, страхи и отчаяние. А “в буддизме нет трагедии” – и в этом смысле, и ещё во многих иных.

       (5.2.) Может, “у них” тогда и помирать не так тяжело и страшно, как “у нас”. “У нас” всё неизмеримо сложнее: привязываешься к этому “миру дольнему” всеми органами чувств, всеми рецепторами и нервными окончаниями, до слёз и сердечной дрожи, вмуровываешься намертво – так и тянет сказать: “Всяк живущий образует с миром некое органическое единство, гармоническую конструкцию” – в высшем, экзистенциальном, метафизическом смысле; но рано или поздно тебя насильственно, с мясом и кровью будут из этого тёплого, привычного, родного “континуума” извлекать, а это, увы, больно, мучительно, невыносимо – и телесно, и нравственно, психологически. Даже искренняя вера в виде обезболивающего не всегда помогает.
 
       Но, с другой стороны, смерть в христианстве – это очень важно. Где-то читал: когда при соловецких старцах кого-то начинали хвалить – вот, мол, какой он добрый, милосердный, набожный, благочестивый, ещё что – те только посмеивались: – Посмотрим, как он будет умирать. “У них” факт смерти – это далеко не столь важное событие. Сам этот факт мало что означает и уж совсем ничего не решает.

       Отличия во всём, в том числе и в погребальных обрядах: “у них” в основном кремация – много ли проку в том, чтоб с трупами носиться? – VS. – “У нас” тело всё больше в матушку сыру-землю, ведь, кто знает, не на этом ли самом месте воскресать ему в день Страшного Суда! Всё до последней жилочки, косточки важно сохранить!
 
       (6.0.) Всеми выдающимися научными открытиями и достижениями, а также великими художественными произведениями мир едва ли не исключительно обязан христианской науке и христианскому искусству.

       (6.1.) Христианство – это помимо всего прочего ещё и великое искусство, великие сюжеты. Выдающиеся образцы искусства – они “идут” от человека, существуют для человека и мира, в котором тот живёт. Всё замыкается в человеке и на человеке. Отсюда и великое искусство.

       В Восточных религиях фокус не на человеке, а на Ничто, на Пустоте, на некоей демонстративно, вызывающе обезличенной, заведомо антиантропоморфной субстанции. Нет человека, нет тела – нет и трагедии. Нет трагедии, нет и искусства. Умирание, смерть тела – величайшая трагедия в христианстве; трагедия рождается, вырастает из этого умирания. А, например, для буддизма в этом нет ничего особенного, ничего особо страшного, вроде того, что, подумаешь, не в первый раз и не в последний.
 
       Христианство, одним из столпов своих утверждающее человеческое тело, фактически породило всю человеческую духовную культуру, все её величайшие образцы и проявления [* Примечание].
        [* Примечание – В этом, кстати, видим ещё один аргумент в пользу “первородства” христианства как законченной религиозной схемы – первой на оси времени – задолго до всех остальных. А все эти якобы “древнейшие” религиозные учения Востока, возникшие будто бы за тысячи и тысячи лет до христианства, ничего особо выдающегося, соизмеримого с достижениями западного искусства, в смысле художественном, а уж тем более психологическом, ничего, на наш взгляд, “не дали” и “не породили”. – “Чем вообще всё это время занимались?” – Ах да, выходили в астрал, погружались в нирвану, отдавались медитированию, гундосили мантры, вслушивались в “хлопки одной ладонью”…]

       Действительно, это интересно и очень важно: вся духовно-религиозная проблематика западного искусства, все, как говорится, “вершинные проявления” человеческого духа и творчества (“Реквием” и проч.), весь его, искусства, глубинный психологизм рождается во многом из того, что тело, тёплое, мягкое, живое тело, то бишь человек, не хочет, боится умирать; тело содрогается при мысли, что скоро и неизбежно станет “добычею тленья”. Что следует далее, хорошо известно, уж всяко не Воскресение в день третий: “Тогда (= после упокоения на кладбище) лобзаньями испепелит вам тело / Червей прожорливых клубок” (Ш. Бодлер; участливо доводится до сведения любимой женщины; ей же, чуть выше, предназначаются и эпитеты-олицетворения “Звезда моих очей, подательница света, / Мой ангел и мечта моя”; “чудо грации” etc. – видимо, в порядке своеобразной моральной компенсации). И мятущееся, жалкое, слабое, трясущееся от страха, ужаса и отчаяния тело бескрайне стимулирует и “одухотворяет” всю эту тематику.

       Тела в христианстве “необыкновенно много”, отсюда великие полотна (особенно сильное, глубокое впечатление производят те, где запечатлены крестные муки, страдания, смерть, положение во гроб и т. п., а в музыке жанра “Страстей…”); все высочайшие образцы литературы, искусства, музыки, религиозной философии. И по глубине проникновения и раскрытия внутреннего мира человека, по убедительности и мощи психологизма все остальные, основывающиеся на иной религиозной традиции искусства, прости господи, нашему родному христианскому и в подмётки не годятся.

       На Востоке “всего этого” значительно меньше – где муки, где страдания (да нет же по существу органа, который мог бы страдать, мучиться!), где рождающаяся из этого великая живопись, литература, музыка, философия? (С последней, конечно, лучше, тут и “тысячелетняя мудрость Востока”, и прочие трюизмы и клише). “В буддизме нет трагедии” (Вяч. Иванов) – ещё и потому, что тела как такового нет (или очень мало) – нечему страдать, мучиться, отчаиваться, любить, уповать, молить и т. п. Нет этих сильнейших, “предельных” по накалу и интенсивности человеческих чувств – нет и большого искусства.

       (6.2.) Христианство – это нескончаемое богатство и разнообразие сюжетов. Можно сказать, что Священная История – это одно большое развитие сюжета в пространстве и времени, дробящееся на множество “средних” и “малых”, а это и есть прообраз, архетип, готовый инвариант для произведения художественной литературы. – Без тела, без его страданий и удовольствий нет человека вообще, следовательно, нет и предмета искусства, нет и искусства как такового. А где, позвольте, хоть один значимый сюжет и его воплощение, вдохновлённый некоей буддистской / индуистской / даосистской и прочей концепцией бестелесности и упирающей всё более на дух фактически в отрыве его от тела? – Или всё дело в нашей неосведомлённости, в нашем полном невежестве относительно религий и искусства стран Востока?
 
       Все прочие религии, кроме христианства, откровенно педалируют “духовность” в её чистом виде и отбрасывают тело прочь, и оттого какие-то пресные, скучноватые; в плане художественном, психологическом – малопродуктивные либо неимоверно абстрактные, едва ли способные “задеть за живое”. В качестве награды обещают человеку: сотрёшь в себе последние человеческие черты и свойства, станешь безликой частицей некоего абстрактного Ничто, Абсолюта, без следа в них растворишься, впадёшь в состояние глубочайшего – вечного! – транса. Так получаются все эти их Нирваны, ещё что, для нас совершенно невразумительное; полнейший отказ от личностной, качественной определённости (= отказ признавать тело столь же значимым элементом, как и дух / душа, столь же “крупным, полноправным игроком”, что и дух). Упрямо ведут к тому, чтоб извести под корень человеческую индивидуальность. Правильно: нет формы, нет тела, нет заключающего в себе дух телесного корпуса (оболочки), нет и индивидуальности. Нет индивидуальности – нет повода, нет почвы для искусства и даже подлинно глубокого религиозного переживания.

       Исчезнет тело (выше уже говорилось) – исчезнет всё (литература, искусство, философия) – или, по крайней мере, станет ненужным, “неактуальным”.
 
       (6.3.) НАУКА. ИДЕЯ РАЗВИТИЯ. Пристальный, жадный интерес к Бытию в христианстве имеет следствием ещё и то обстоятельство, что основной формой духовного освоения мира становятся, помимо религии – но на её основе, если не всегда, то очень часто! – наука и искусство. Наука – это стремление узнать, понять, объяснить, как устроен мир Божий (пусть некоторые / многие учёные и объявляют себя атеистами). Вскрыть замысел Творца и лишний раз восхититься его продуманности и совершенству. Искусство – тоже понятно: это радость, изумление, восторг, благоговение перед красотой Божьего мира и стремление создавать образцы, достойные самого Творца [* Примечание].
       [* Примечание – Стихотворение М. Ю. Лермонтова “Когда волнуется желтеющая нива…” – классический пример Богопознания путём наблюдения и созерцания видимых природных форм.]

       Христианство рождает подлинное искусство, волнующее и прекрасное. Путь человека к Богу – захватывающая драма, великая трагедия.
 
       Основные же формы духовного освоения мира на Востоке (насколько можно судить) – в первую очередь всевозможные психо-ментальные практики (медитации, проникновения силой “чистого сознания” в астральные и проч. сферы, etc.). Искусство носит преимущественно созерцательный характер, разнообразием форм не отличается. Главное – следовать, в мельчайших деталях воспроизводить канон, сложившийся столетия, возможно, тысячелетия назад, в том и состоит мастерство, высочайшее искусство художника.

       Для западного взгляда на мир характерно пристальное внимание к деталям мира, отсюда колоссальное внешнее, формальное разнообразие, свойственное западной цивилизации, – и в видах деятельности (экономической, промышленной etc.), и в обустройстве быта, и в искусстве. И ещё непрерывное преодоление устоявшихся, сложившихся форм организации (социума, хозяйства etc.), а в том же искусстве постоянная ломка канонов в пользу новых форм и средств выразительности. А “у них” на Востоке социальная и экономическая динамика до самого последнего времени была выражена крайне слабо (до тех пор, пока не стали активнейшим образом перенимать западные принципы и технологические формы развития), а, к примеру, выдающийся художник в их понимании – не откажем себе в удовольствии повторить эту мысль, настолько она показательна – тот, кто в совершенстве и в мельчайших деталях, не отступая ни на миллиметр, ни на мазок повторяет сделанное его предшественниками, великими мастерами древности. Восточное искусство – это торжество, это царство строгих канонов, не меняющихся веками.

       Науки как таковой (за исключением врачевания) на Востоке вплоть до XVIII-го–XIX-го веков не существовало вовсе; вузов, университетов в западном понимании не было – или очень мало, как исключение – просто не знаю, руководствуюсь “смутными ощущениями”. Наука если и была (начиная века с XIX-го), то развивалась исключительно в западных формах и под руководством и при колоссальной помощи западных учёных – а можно сказать, и под их неусыпным присмотром.

       Исходная позиция ясна: раз неизвестно, как и когда “всё это” – мир внешний, материальный – было создано, откуда возникает, – условно говоря, оно всегда так и было – тогда особого интереса к Бытию и нет. – Чего всматриваться-вглядываться, исследовать, открывать законы, раз не это самое важное. Нужно обращать свой взор и познавать Ничто, Великую Пустоту – конечный пункт всех этих космических странствий духа, всё норовящего избавиться от тела. А для этого как раз и существуют изощрённейшие духовные экзерсисы – все эти нирваны, медитации, “выходы в астрал” и прочая, на мой взгляд, невообразимая чепуха (“реникса”, по Чехову).
 
       (6.4.) Восток, в отличие от Запада, не знает трагедии (уж тыщу раз говорено) и, по большому счёту, идеи развития – допустим, в искусстве как возникновения, становления и смены художественных форм, стилей, течений, и тем более в сфере научного познания. В западном искусстве, например, в музыкальном, развитие – это основной принцип симфонической и вообще классической музыки, в литературе эта идея проявляет себя в смене литературных жанров и стилей; в архитектуре также наблюдаем постоянное движение, изменение средств и форм выражения и т. д. Восток вообще не знает идеи развития в западном её понимании.

       Кстати, откуда на Западе берётся идея развития? – Из более пристального и заинтересованного всматривания в Бытие – поскольку Оно есть основа мира, цивилизации. (На Востоке Бытие таковым не признаётся, поэтому на него взоры особо не обращают, анализом его устройства специально и тем более чтобы “долго” – не занимаются). Из всматривания рождается диалектика: оказывается, всякая вещь в своём существовании, бытии проходит некие стадии – сначала развития, далее, по достижении пика, всё идёт по нисходящей траектории. Диалектика – учение о развитии и, так сказать, о всеобщем модусе бытования вещей, всего сущего. Христианство вырастает из Бытия и в хорошем смысле этого слова диалектично по своей природе.
 
       Появление человека как важнейший момент в истории Бытия, затем отпадение человека от Бога, грехопадение – следующая важнейшая, поворотная точка. Долгий-долгий путь человека к Богу через все мыслимые и немыслимые тернии, испытания. И, наконец, воскрешение человека, ещё одно его рождение в духе, воссоединение с Богом, обретение гармонии и единства с Ним. Диалектическая спираль во всей её законченности и совершенстве.

       Вот именно, от диалектики хорошо бы – и вполне логично, в её же, диалектики, духе – перейти к её отрицанию, сразу к Царству Божиему, где несть уже “ни смерти, ни сокрушения”, всё сплошь ликование и слава в вышних Богу, а эти её беспощадные законы совершенно прекращают своё действие. Это будет уже новая, высшая форма Бытия – и человеческих существ, и мира в целом. В сущности, весь “Апокалипсис” именно об этом. (Обетований, “незыблемых клятв и уверений” там не счесть). И в целом получается такая стройная, изящная и “очень красивая” (в шахматах говорят “этюдное решение”) диалектическая конструкция; желательно, чтоб ещё и истинная.
 
    Религия, как видим, при любых конфигурациях и взаимоотношениях между науками всё равно остаётся царицею в духовном мире. Она, слава Богу, даже диалектику перерастает, преодолевает; по крайней мере, предлагает альтернативу. (Хотя, справедливости ради нужно сказать, до сих пор эти её претензии ничем существенным толком не подкреплены).
 
       ВОСТОК: поскольку внешний мир (= то, что для Запада составляет едва ли не абсолютную ценность) есть во многом фантом, иллюзия, некая субъективная проекция во многом неведомых сущностей (либо плод деятельности всё той же богини иллюзии Майи или ещё что), то стоит ли в него столь жадно и подолгу вперяться пытливым взором? Пытаться проникнуть в его механику, объяснить его внутреннее устройство? Пустое это и бесплодное занятие, да и, по большому счёту, малоинтересное.

       (6.5.) Возможно, русский народ “самый христианский” ещё и в таком отношении (помимо его пламенной, неискоренимой привязанности к алкоголю): по своему страстному, жадному всматриванию в Бытие, его дроблению и дифференциации на мельчайшие составляющие и присвоению каждой особого имени. (Надо бы развить тему, но это уже “чистая” лингвистика – подождёт).
 
       (6.6.) Что бы ни говорилось, но иудео-христианство – безусловно, первая завершённая в своём исполнении – от предпосылок, базовых истин, постулатов до следствий и этических предписаний, – целостная религиозно-мировоззренческая система. Все последующие – индуизм, буддизм, даже магометанство отпочковываются от христианского учения и развиваются по сходному сценарию: первоначальные “смыслы”, “концепты”, понятия освобождаются от чувственно воспринимаемых элементов; возрастает “удельный вес” абстрактных представлений – например, вводится отказ от изображения самого Г-да Б-га, ангелов, вообще людей etc. Сравнительная бедность, скудость изображений, архитектурных форм и элементов (все буддистские храмы как одна мама родила, все королевские дворцы в Юго-Восточной Азии будто одна артель строила) и т. п. – всё сюда же ещё одним доводом.

       (7.0.) SUMMARY – Таким образом, западная религиозная концепция немыслима без понятия, без идеи человеческого тела. Суть её (= концепции) может быть выражена простейшим силлогизмом: Дух, душа человеческие вечны, бессмертны и неуничтожимы. Тело – храм, вместилище души и духа. Следовательно, тело также должно стать вечным и бессмертным (в каковом состоянии оно некогда уже пребывало; это просто-напросто действие по прецеденту, в том ещё одно оправдание концепции).
 
       Дух, сколь бы ни возвысился он в своём развитии, тело не забывает, не покидает, не отбрасывает, как ненужную ветошь – наоборот, неимоверно привязан к телу как к блудному сыну, неразумному дитяти. И при первой же возможности бросается его спасать, точнее, восстанавливать до первоначально бессмертного состояния (см. концепцию Страшного Суда).

       ЗАПАД: Есть Бытие, есть и плоть, тело человека. Есть тело, есть личность, индивидуальность. Есть личность, есть и Спасение. Есть (смертный до поры) человек, есть трагедия, есть искусство. Есть Бытие, есть наука.

       ВОСТОК: Нет тела, нет и личности. Нет личности, нет и Спасения. И наоборот: нет Спасения, нет и личности. Нет тела, нет и трагедии. Нет трагедии, нет и искусства. Нет понятия Бытие, нет и науки.

       (8.0.) Собственно, мы подошли к конечному пункту наших рассуждений.

       Итак, мы, условно, западники, – дети Адама и Евы, дети Бытия, мира Божьего, (он же, фактически, и “дольний”, то есть всё тот же горний, Божий, но подпорченный по вине человека (= см. Историю грехопадения)). Мы Его, Бытия, сокровенные манифестации, ярчайшие полномочные представители. Они, которые на Востоке, – дети, порождения Ничто, Пустоты и, соответственно, их репрезентанты.
 
       Но самое главное: дело совсем не в том, кому в итоге больше повезло или “кто лучше или хуже”. Важно зафиксировать, насколько мы друг от друга отличаемся, и больше ничего.

       (8.1.) Есть мудрость Востока и есть мудрость Запада. А дальше, понятное дело, “Запад есть Запад, Восток есть Восток. / И с места они не сойдут” (Р. Киплинг). И ничего, конечно, не надо объединять, одну мудрость с другой не скрещивать, принудительные им свидания в видах создания брачного союза не устраивать. Пусть всё остаётся как есть, пусть всё идёт своим чередом.

* * *      * **     * * *      * **     * * *

СООБРАЖЕНИЯ, не вошедшие в основной корпус (фрагменты)

       Мудрость Востока: бессмысленно цепляться за телесную оболочку, главное – жизнь духа. Мудрость Запада: этим уверениям о жизни духа отдельно от тела особо не доверяться; держаться трезвого взгляда на жизнь: пока есть тело, есть и дух, и душа. Нет тела – нет человека, нет ни тела, ни души, вообще ничего нет. Поэтому тело надо всячески ну не то чтобы ублажать, холить его и лелеять, но относиться к нему со вниманием и пониманием, не забывая, что оно есть сосуд драгоценный, вместилище души и духа.
 
* * *      * **     * * *      * **     * * *
   
       В противоположность Западу, в основе восточных религиозных доктрин и учений – Ничто (вар.: Великое Ничто, Великая Пустота). На Востоке могут сказать и так, что всё это (= преодоление смерти) может и “без участия тела”, “вне тела” состояться – каким-нибудь, там, сверхчувственным путём либо как следствие исключительно духовных упражнений.

ВОСТОК

       А Восток – какое там, господи, тело, сразу какие-то лотосы, лепестки, алмазные сутры, небесные / огненные колесницы и прочее не пойми что. А Коран – это как Устав внутренней службы (как и Талмуд) – нет никакой истории, никакого движения, развития сюжета во времени, сплошные предписания, инструкции, наставления.

       ВОСТОК: оторвать душу от тела и пустить её в странствия, “в свободное плавание”, по всяким ступеням восхождения-нисхождения, уровням иерархии, а периодически сменяемые при этом телесные оболочки – лишь некие гавани, “пункты материально-технического снабжения” для пополнения запасов горюче-смазочных материалов, пресной воды и продовольствия.
 
       ВОСТОК – отказ от личностной, качественной определённости (= отказ признавать тело столь же значимым элементом, как и дух / душу, столь же “крупным, равноправным игроком”) = отказ от личностной, качественной определённости, человеческой индивидуальности. Правильно: нет тела, нет заключающего в себе дух телесного корпуса (оболочки), нет и индивидуальности. Нет индивидуальности – нет трагедии: и человеческого существования, и как важнейшего жанра в искусстве.
 
       “В буддизме нет трагедии” – правильно, потому что тела нет, то есть, конечно, есть, но пребывает где-то на вторых ролях. А нет тела, нет и трагедии, потому что телу отчаянно не хочется умирать.

* * *      * **     * * *      * **     * * *

       Да даже то, что на Западе прежде и более всего пьют, а на Востоке большей частью прибегают к наркотическим средствам (речь в плане историческом, диахроническом, а не синхронном) в нашу “концепцию” также “органично” вписывается. Алкоголь необычайно обостряет восприятие внешнего мира, ощущение физического, наличного бытия (если соблюдать известную меру), а наркотические препараты сразу “выдёргивают” сознание человека из его тела и погружают в какую-то бесформенную, абстрактную муть (суррогат, надо понимать, нирваны, путешествий по “астралу”). Изменённое вследствие воздействия наркотиков состояние сознания необыкновенно этому способствует.

* * *      * **     * * *      * **     * * *
         
       Обе системы сходятся в одном: что будет “там”, безусловно, важнее того, что происходит “здесь и сейчас”, на то они и религии. Однако христианство категорически настаивает: посмертная участь, то есть что ожидает человека “там”, решается исключительно “здесь и сейчас”; в решающей степени – нет, единственно! – зависит от того, как живёт, как поступает человек в сей час, в сию минуту. Жизнь одна, попытка тоже. Любая ситуация, в коей оказывается человек, любое его действие, любой поступок жёстко и напрямую влияют на посмертную участь.

       Восток: что ждёт человека “там”, тоже зависит от происходящего “здесь и сейчас”, но не столь однозначно и обострённо, трагедийно, что ли. Перевоплощений чёрт знает сколько, баллы накапливаются как-то постепенно, незаметно. Поди определи, когда свершишь непоправимое иль безоговорочно усмиришь порок. Глядишь, в следующей жизни, через две, через 10-ть или N жизней всё ещё и наладится. Поэтому в текущий момент времени можно особо не напрягаться, или, как принято нынче выражаться у наиболее продвинутых пользователей “великомогучего”, “не париться”.