Писатель, машинка и нежелательные гости

Семён Пафнутьевич Корыткин, мужчина средней упитанности и 55 лет, был писателем с фантазией шириной в галактику и терпением как у чайника без крышки. Город мешал его творчеству: соседи дрелью сверлили стены с упорством мраморного бульдозера, кот своей внезапной акробатикой выбивал ритм работы, муза капризно меняла настроение так часто, что Корыткин уже начал подозревать её в тайной связи с погодой, а супруга ворчала, словно была назначена официальным критиком его жизни. Каждая минута в городской суете отнимала драгоценные крупицы вдохновения, превращая работу в борьбу с миром, который упорно не хотел замолкать.
Поэтому он, чертыхнувшись и предварительно ругнувшись с коллегами, донимающими его критикой так же настойчиво, как комары в июле, уехал на дачу. Глухую, спрятанную в лесу, где даже деревья казались заговорщиками: шептали между собой листьями, а комары тихо шептали друг другу: «Потише, тут человек пишет — не жужжи под ухом и не соси лишнюю капельку крови». Тишина была плотной и сладкой, как густой мед, каждая птица выбирала момент, чтобы прокричать свой мотив, лишь если это было необходимо для симфонии утра. Солнце скользило по веткам, бросая мягкий свет на пыльные дорожки, а воздух был такой свежий, что вдохновение буквально оседало в лёгких, готовое превратиться в слова.
С собой Корыткин взял самое святое: сигару, коньяк «Багутти» неизвестного происхождения и печатную машинку «Олимпия-3000», проверенную временем и ударами судьбы, надёжную, как советская закалка. На ней он собирался выдать миру фантастический шедевр, который мог бы стать телесериалом «Мосфильма» или даже привлечь внимание Голливуда. Каждый ключевой звук клавиш, ударяющих по бумаге, отзывался в сердце писателя эхом будущей славы.
В тот вечер Семён Пафнутьевич принялся за идею, вынашиваемую уже месяц. Его пальцы трепещут над клавишами, глаза следят за кареткой, которая движется словно по собственному разуму. Вдохновение капает по капле, но он ловит каждую, превращая её в слова, предложения, абзацы. И вот — первая фраза оживает на бумаге: «На далёкой планете Ксеркос…»
И тут — жжжж-вжжж! — потолок распахивается, как консервная банка, и с неба спускается тарелка, сияющая всеми цветами спектра одновременно. Она переливается металлическим блеском, будто поверхность сделана из жидкого хрома, а по краям пульсируют неоновые узоры, которые сами собой то сужаются, то растягиваются. Свет необычного спектра заполняет всю комнату, и одновременно из динамиков тарелки раздаётся музыка во всех радиочастотах сразу: от низкого баса до ультразвука, от джаза до квантового ритма.
И из неё выходят… пришельцы. Точнее, трое. Все в строгих очках, с планшетами в руках, очень серьёзные и сердитые. Их кожа слегка полупрозрачная, сквозь неё просвечиваются сложные нервные схемы и свечение вен. Один держит карандашоподобное устройство, другой — планшет, третий записывает что-то на тонких цифровых свитках.
— Добрый день, Семён Пафнутьевич Корыткин, — пропищал главный, хлопая хоботом по семи ушам (точнее, он прожужжал, а квантовый переводчик перевёл): — Мы из Межгалактической Лиги Чтения, вторая спираль Млечного Пути. Хотим забрать ваш рассказ. Сразу.
— Но я только первую строчку набрал! — вскричал Семён, разозленный таким визитом. Он не ожидал, что даже в лесной даче его потревожат. — Вы вмешались в мой творческий процесс!
— Тогда быстрее, у нас квота. Иначе будем над душой висеть и жужжать двигателями! — пригрозил инопланетянин, и двое его коллег свернули свои хоботы в морской узел в знак согласия.
Вздохнув, Корыткин пообещал выслать черновик на e-mail, когда напишет. Пришельцы покивали, записали адрес и улетели, оставив после себя запах пластилина и озона, и реверсный след в тёмном небе. Писатель долго смотрел им вслед.
Потом Семён вздохнул, собрался мыслями и напечатал: «На далёкой планете Ксеркос обитали разумные слизни…»
Ш-ш-ш-ш… Лампочка мигнула. Воздух похолодел. Из зеркала на шкафу выплыли два прозрачных джентльмена в цилиндрах. Их силуэты были почти невесомыми, но строгими: сквозь них можно было видеть всё — комнату, листы бумаги, даже внутренние мысли писателя, мерцающие как кометы. Один гладил солидные усы, другой — стучал тросточкой по столу, оставляя лёгкие рябь в воздухе, словно жидкость реагировала на звук.
— Простите за вмешательство, — заговорил один, поглаживая усы. — Но вы своим вдохновением потревожили наш спиритический покой. Так нельзя!
— Мы тут живём с 1897 года, — добавил второй, тросточкой стуча по столу. — И предпочитаем тишину.
— Особенно по вторникам, — подчеркнул первый.
Конечно, сей визит был незапланированным и слегка озадачил писателя.
— Это машинка, — отмахнулся Семён. — Она либо громкая, либо бесполезная. Так что проявите терпение и толерантность! — и он сильнее застучал по кнопкам, превращая это в некую стрельбу.
Призраки, неудовлетворённые таким ответом, пообещали пожаловаться в загробный профсоюз писателей и испарились. Но их голоса ещё долго звучали то под полом, то на чердаке, то за окнами.
Семён нахмурился, но продолжил: «Слизни вели утончённые беседы, разливая чай тентаклями…»
Тук-тук-тук. Это уже никуда не годилось!
— Нет, — сказал Корыткин, побагровев от злости. — Не открою.
— Мы просто обсудить сюжет! — донеслось с другой стороны, тонкий с фальцетом.
— Слышали слово «утончённые беседы», это наше! — добавил второй голос, басом. — У нас претензии к тексту!
Семён Пафнутьевич выглянул — на пороге стояли два вампира в фраках. Их одеяния блестели, словно пропитанные лунным светом, а глаза горели багровым огнём. Клыки выпирали из губ, создавая эффект устрашающей улыбки, но движения были вежливыми. Подмышками они держали книги — явно с пометками и закладками, словно ходили на литературные дебаты вместо охоты.
— Мы критики. Без укусов. Только анализ и литературная рецензия, — успокоили они.
И вошли без приглашения. Корыткин вздохнул:
— Так я ещё не написал рассказ! — возмущался писатель.
— Мы знаем, что вы напишете, поэтому хотим опередить, — ответили вампиры, совершенно невозмутимо.
Через два часа они уже сидели у камина. Один тщательно критиковал темп повествования, другой предлагал добавить любовную линию между слизнем и астероидом, а третий (откуда он взялся, никто не понял) предлагал экранизацию с Томом Харди в роли слизня. Семён Пафнутьевич хватался за валидол, чувствуя, как кровяное давление колеблется в ритме их обсуждений.
Когда наступило утро, рассказ был дописан. Правда, жанр сместился: теперь это была романтическая комедия с элементами готики и случайной готовкой. Машинка после этого, словно устав от вмешательств, начала печатать продолжения сама. Видимо, она решила, что Корыткин слишком часто отвлекается и не способен держать литературную линию. Похоже, её кто-то одержал.
С тех пор Корыткин теперь пишет от руки. На чердаке. Под одеялом. И только карандашом. Боится, что привлечёт внимание посторонних.
Но всё равно, вчера заглянул оборотень. Принёс предложения по развитию арки главного героя и пакет печенья.
(19 апреля 2025 года, Винтертур)