Милость Императрицы - 11

… или перечитывая «Капитанскую дочку»

«Примерная казнь должна была бы постигнуть»

Драматическая судьба Михаила Шванвича —  изменившего дворянскому сословию и офицерскому долгу, из страха смерти служившего Пугачеву, - заинтересовала Пушкина.
Как сын лейб-компанца Александра Шванвича, Михаил был крестником императрицы Елизаветы Петровны и имел все возможности для блестящей офицерской карьеры, но не сложилось …
Вот как в одном из исследований, посвященных судьбам участников пугачевского восстания, излагается судьба Шванвича-младшего:

«Михаил Шванвич получил хорошее светское образование, знал языки, математику, рисование, фехтование и другие «указные науки», обязательные для служившего дворянина. По вступлении в военную службу способности молодого офицера были отмечены тогда ещё генералом  Г. А. Потемкиным. Потемкин взял Шванвича адъютантом в свою свиту. Все, казалось, сопутствовало быстрой и блистательной карьере Шванвича. Но был канун Пугачевского восстания, и судьба молодого офицера, как это часто случается в жизни, пошла иным путем. В октябре 1773 г. Шванвич был прикомандирован к корпусу карательных войск генерала В. А. Кара, который следовал к Оренбургу для разгрома собравшихся там отрядов Пугачева. Но в начале ноября 1773 г. передовые части корпуса Кара были внезапно атакованы повстанцами и окружены у станицы Юзеевой под  Оренбургом. Большая группа солдат и Шванвич с двумя офицерами оказались в плену у повстанцев. Шванвича, как и других офицеров, ожидала смертная казнь, но пленные солдаты заступились за него перед Пугачевым, сказав, что молодой офицер был добр и ласков к ним и ему надо сохранить жизнь. Приметив любовь и уважение солдат к Шванвичу, Пугачев не только простил его, но и оказал ему большую честь, назначив атаманом полка пленных солдат. Со своим полком Шванвич участвовал в боях под Оренбургом, показал себя исполнительным командиром. По показаниям Пугачева, Шванвич «служил ему охотно, бывал на сражениях под Оренбургом». Но Шванвич отличился в стане пугачевцев не столько боевыми делами, сколько секретарской службой в повстанческой «Военной коллегии».

На московском допросе 4-14 ноября 1774 г. Пугачев рассказал, при каких обстоятельствах произошло назначение Шванвича в «Военную коллегию» (сохраняется орфография оригинала): «Помянутой офицер Шванович ходил к нему почасту, и он, Емелька, в одно время, и имянно в Рождество Христово, увидя Шваныча, спросил, откуда он. И оной ему сказал: «Я де с Петербурга, и меня де государыня Елисавет Петровна крестила». И он, Емелька, зжалился по нём, и, видя, что на нем кафтан худ, дал ему шубу и шапку, а потом спросил ево: «Умеешь ли ты по-немецки?», Шванович сказал: «Умею». И он, Емелька, дав ему бумаги лоскут, велел написать по-немецки. И Шванович, написав, показал ему, Емельке. Он, взяв бумагу, хотя и ничево не смыслит, однако ж дал знать, что он бут-то читал, и потом сказал: «Хорошо пишешь. Так будь же ты в Военной моей коллегии. Как там што по иностранны случиться писать, так пиши».
Примерно подобные же сведения сообщил в своих показаниях на допросе в Оренбурге 17 мая 1774 г. сам Шванвич: «Призвал меня Пугачев к себе и говорил: «Я де слышал, что ты умеешь говорить на иностранных языках». На то я сказал: «Умею, надежа-государь». А он дал мне перо в руки и лист бумаги, приказал написать внизу, указав место пальцем, по-швецки. Но, как я не знал по-швецки, то написал по-немецки. А потом говорил: «Напиши еще, какой ты знаешь язык». То я написал ему по-французски. Писал же сии слова: «Ваше величество, Петр Третий». А Пугачев, взяв тот лист, и смотрел про себя, и сказал: «Мастер».
Любопытно отметить, что листок с «упражнениями» Шванвича сохранился среди документов Оренбургской секретной комиссии. Внизу листка рукой Шванвича написано по-немецки готической скорописью: «Ihre Majestete, Peter der Dritte»  и по-французски «Votre Majest;, Pierre le Grand» . Непосредственно над этим рукой Пугачева начертаны те самые знаки, которые неграмотный «государь Пётр Фёдорович» выдавал за иностранную скоропись. Свой «текст» Пугачев оставил на этом листе спустя некоторое время после упражнений Шванвича. Двойной автограф Пугачева и Шванвича был обнаружен вместе с двумя другими автографами Емельяна Ивановича в Бердской слободе в доме казака Ситникова, в котором в октябре 1773 — марте 1774 г. находилась ставка предводителя Крестьянской войны. Вскоре после того, как Шванвич был «проэкзаменован» Пугачевым в знании иностранной грамоты, он и составил «немецкий» указ к Рейнсдорпу.
В своих показаниях на следствии Шванвич признался также и в том, что он, находясь в штабе Пугачева, составил по просьбе М. Д. Горшкова и И. Я. Почиталина для нужд Военной коллегии французскую азбуку, перевел с французского захваченное повстанцами письмо от генерала князя П. М. Голицына к Рейнсдорпу, но категорически отрицал свою причастность к составлению каких-либо других бумаг от имени Пугачева и в простановке латинских подписей («Piter», «Petri») под его манифестами и указами, утверждая, что эти подписи делались, видимо, пленными польскими конфедератами, находившимися в лагере, повстанцев под Оренбургом . И в этом отношении показания Шванвича заслуживают большего доверия, нежели рассказ Пугачева, который на допросе в Симбирске 2-6 октября 1774 г. под явным давлением пристрастных следователей оговорил молодого офицера, заявив, что «под всеми злодейскими указами подписывался он, Шванович, вместо самого злодея по латыни «Петер». Сверх того, слышал он, злодей, от Горшкова, что оной думной дьяк злодейской коллегии обще с Шванвичем писали указ на немецком и французском языках, но куда оной указ послали, — злодей неизвестен».

В начале апреля 1774 г. карательные войска князя П. М. Голицына разгромили отряды Пугачева в битве у Сакмарского городка под Оренбургом, захватили в плен до 3 тыс. повстанцев. В числе их оказались видные сподвижники Пугачева, «генералы» его штаба: упомянутые в повести беглый капрал Белобородов и Афанасий Соколов-Хлопуша, а также и Шванвич.
Подпоручик понимал, что его единственной ставкой на жизнь могло быть только откровенное признание и чистосердечное раскаяние. На допросе 17 мая 1774 г. в Оренбургской секретной комиссии Шванвич не пытался скрыть что-либо из своих деяний в стане Пугачева, и его показания почти ни в чем не расходятся с показаниями видных руководителей восстания. Он откровенно признался, что истинной причиной его перехода на сторону повстанцев было не что иное, как страх за собственную жизнь. «Служил у него (Пугачева) из страху, боясь смерти, а уйти не посмел, ибо если бы поймали, то повесили».

Откровенность Шванвича так подействовала на следствие, что один из чиновников секретной комиссии, гвардии капитан-поручик С. И. Маврин, дал следующую характеристику Шванвича: «Взят (в плен) неволею, явился сам, и притом человек не из числа мудрецов. Мнится, что простить можно».
Но окончательное решение судьбы Шванвича было перенесено в Москву, куда были собраны для следствия и суда главнейшие руководители восстания во главе с Пугачевым. Все подследственные содержались в одиночных камерах Монетного двора, превращенного в тюрьму. Власти сделали единственное снисхождение для Шванвича, как бывшего офицера и дворянина, приказав содержать его без кандалов. По суду он был отнесен, к шестому разряду  преступников, которые, по лишении всех гражданских и политических прав, подлежали вечной ссылке. В приговоре по делу Пугачева и его соратников было определено; «Подпорутчика Михайлу Швановича, лишив чинов и дворянства, ошельмовать, переломя над ним шпагу», за то, что он, «будучи в толпе злодейской, забыв долг присяги, слепо повиновался самозванцовым приказам, предпочитая гнусную жизнь честной смерти».
10 января 1775 г. на Болотной площади в Москве были казнены Пугачев и четверо его сподвижников. Здесь же на площади палачи сломали над Шванвичем шпагу — символ дворянского достоинства, и в тот же день он был отправлен в ссылку в Тобольскую губернию. Конвойный офицер, сопровождавший Шванвича, вез указ к тобольскому губернатору Д. И. Чичерину, которым предписывалось «содержать его с возможною осторожностию, дабы иногда не сделал утечки, и никогда никаких доносов (т.е. просьб) от него не принимать».

Местом ссылки Шванвича тобольский губернатор назначил, было, город Сургут — «яко место, отдаленное от больших дорог». Однако Сенат не согласился с решением губернатора и распорядился сослать Шванвича в далекий Туруханск, «как в такой город, откуда уйти он не может и дать ему свободу питания своею работою» 
В те времена Туруханск представлял собою заброшенное поселение на «краю света», в болотистых низовьях Енисея.
В архивных документах от 1801 г. нашлись некоторые сведения о Шванвиче. Он прожил к тому времени в туруханской ссылке более 25 лет и, очевидно, не предполагал, что власти в Петербурге снова займутся решением его участи. Но в 1801 г., по восшествии Александра I на престол, была ликвидирована Тайная экспедиция Сената и для пересмотра участи лиц, осужденных по решениям этого учреждения, была создана Комиссия по пересмотру прежних уголовных дел. В ведомости, присланной в Комиссию из Сибирской губернии, были перечислены ссыльные, находившиеся в Туруханске, и среди них — Шванвич вместе с двумя другими пугачевцами — Семеном Толкачевым и Степаном Арзамасцевым. По поводу всех ссыльных пугачевцев Комиссия подала доклад Александру I, высказав мнение о том, что желательно оставить их в прежнем положении, без какого-либо облегчения участи. Согласившись с мнением Комиссии, Александр I утвердил доклад надписью: «Быть по сему». Согласно архивным данным, Михаил Шванвич умер в Туруханске в ноябре 1802 года».

Как дворянин, нарушивший данную Императрице присягу и служивший у Пугачева «атаманом» одного из солдатских полков, Шванвич заслуживал расстрела. Но вот ведь – был приговорен лишь к  лишению дворянского достоинства и бессрочной ссылке.
Не в этом ли состояла милость, а может быть и «благодарность»  Императрицы?! Сын Шванвича-старшего, имевшего на руках «кровь» свергнутого  мужа Екатерины II - Петра III, избежал казни …

О том, как должен был быть наказан «Шванвич», можно прочитать в последней главе «Капитанской дочки» и тем закончить наше скромное повествование:

«Прошло несколько недель... Вдруг батюшка получает из Петербурга письмо от нашего родственника князя Б **. Князь писал ему обо мне. После обыкновенного приступа, он объявлял ему, что подозрения насчет участия моего в замыслах бунтовщиков, к несчастию, оказались слишком основательными, что примерная казнь должна была бы меня постигнуть, но что государыня, из уважения к заслугам и преклонным летам отца, решилась помиловать преступного сына и, избавляя его от позорной казни, повелела только сослать в отдаленный край Сибири на вечное поселение».