Пролески

Весенний сад звенел птичьими голосами, будто тысячи невидимых колокольчиков раскачивались в ветвях. Он сидел у выхода, курил, и дым таял в воздухе, растворяясь в этом странном, манящем небе — не высоком и величавом, как бывает в дни ясных откровений, а низком, почти детском, игриво-весеннем. Облака бежали куда-то торопливо, бессмысленно, а его мысли, ленивые и неспешные, тянулись за ними, словно привязанные невидимой нитью.

Когда-то он думал, что дружба — это нечто прочное, как свод небесный, что есть люди, которые, подобно звездам, останутся на своих местах, даже если сам мир перевернется. Но теперь, глядя на пустую скамью у калитки, где прежде всегда сидел он, он понимал: ничто не вечно под этим небом.

Они были друзьями. Нет, больше — почти кровными. Долгие вечера за картами, когда свечи оплывали в подсвечниках, а за окнами медленно гасли огни города. Споры о Боге, о смерти, о том, есть ли в человеке что-то бессмертное — или лишь горсть праха. И смех, тот особый смех, который рождается только между теми, кто понимает друг друга без слов. А потом — тишина. Сначала редкие отговорки, потом долгое молчание, наконец — лишь сухие, чужие фразы. «Все хорошо, дружба непоколебима». Но слова эти звучали как эпитафия.

А вчера — день рождения. Не он сам пришел, не заглянул хоть на минуту, не улыбнулся той старой, доброй улыбкой, а прислал извозчика с открыткой, короткой, как пощечина: «С праздником, старина».

И вот теперь он сидел и думал: почему не тоскует? Почему не рвется сердце, не холодеют пальцы, не бегут в голове яростные, обличительные речи? Может, потому, что уже давно — где-то в глубине, под спудом мелких надежд — знал: дружба та была лишь тенью, миражом. Рассеялась, как эти весенние облака, оставив после себя лишь пустоту.

Но за миражом пришло одиночество.

— Кофе или чай? — раздался за спиной тихий, знакомый голос.

Он обернулся. Жена стояла на пороге, в руках — поднос. Солнце, пробиваясь сквозь ветви, играло в складках ее платья, и на миг ему показалось, будто она вся соткана из этого странного, весеннего света.

Он улыбнулся.

— Неважно, — сказал он. — Лишь бы с тобой.

И правда: неважно, кто был и ушел. Важно, кто остался.

А в небе, низком и манящем, все бежали облака, и птицы пели, и пролески, хрупкие и синие, качались под ветром, будто кивали ему в знак согласия.