Гапландия гл. 6

                6.
             Один дома. Это замечательно. Настроение – изюм, шепчет телевизор, кофеек шипит, извилины шуршат – есть над чем подумать, взметнуть меткие мысли, построить выводы-доводы. Как добывают асфальт? Наверное, бурят континентальный шельф. Это я потом разберусь. А вот перетащить ноутбук из кабинета на журнальный столик в гостиную определенно стоит. Поближе к балконной двери, чтобы курить выходить. Можно бы и на диване тянуть-тянуть сигаретку, только Норма заругает. Я и сам раньше не любил, когда в квартире накурено, но теперь уже не вонь, назовем: ассоциативный аромат. После романистической конуры в Айсберге многое изменилось. Как говорят слабоумные блогеры-корреспонденты, мир изменился навсегда, мир никогда не будет прежним. Я в работе такой пошлятины себе не позволяю. А в работе я – зверь. В сексе тоже, как оказалось. На старости лет растворится в адюльтере с броским шипением, как аспирин в стакане, ну да, что такого? Бывает. Все-таки, каким образом добывают асфальт? Политзаключенные в каменоломнях, кирки в изможденных руках, а на вышке консьерж Пригорин нежно гладит пулемет… Всякая дичь в голову лезет! И песенка: тра-ля-ля-ля-лай. Пойду, с балкона в туман поору.
          Так-так-так, какие планы. Постою, покурю на этаже, он же балкон, он же эшафот во мгле. Потом выложу статейку о живописи (буду просвещать своих читателей), а потом рвану в бильярдный клуб, дабы выявить некоего Федора Вайса… стоп! На первом допросе Кассин упоминал это имя. Упоминал наряду с неизвестной мне Анжеликой, то есть эти пользователи изначально привязаны к убийству. Неужели служба опеки до сих пор не установила Федора? Лохи бездельные. А я его найду! Даже если придется неделю сидеть под бильярдом. Ни хера себе! Твою мать-то!!
            Шокированные пальцы сжали сигарету, кропаль впился в ладошку, ожгло, как того патриция на жертвенном огне.  Все потому, что в сизом тумане выплыл дракон. Полосато-красные крылья взбивали сумрачный воздух, чудовище летело прямо на меня. Испугался я так, будто самый кошмарный сон, усиленный в сто раз, сдавил, привязал, уничтожил, проснутся – никак. Птеродактиль! Дактиль – это стиль, амфибрахий ему в рот, невероятно. Из пасти чудища торчит нога. Босая. И летит нога в меня.
           А ведь дракон не так уж невозможно, но парашютист – строжайше запрещено. Купол трепыхается, человек вцепился в стропы. Летит во смоге человек. Охренеть! Качнулся туда – сюда, кричит:
           - Руку!! Дай руку!!!
           Я с опасливым восхищением хватаю его под колено.
           - Держи! Тащи!
           Пришелец ухватился, перевалился ко мне на балкон. Парашют, собственно, парит. Человек тянет веревки. Его тянет обратно.
            - Помогай, - хрипит он.
            Патрульных попозже вызову. Я помог. Притянули это дело, парашютист давай сминать ткань, и по кусочку, по участку сворачивал купол, наполняя им балкон, как ванну мыльной пеной. После с размаху уселся в полосато-алый ворох.
            - Благодарю, - сказал он.
            У молодого человека было скуластое лицо, синяя лента на лбу прижимала длинные угольно-черные волосы, глаза, как лазерной указкой, светили филигранным добродушием. Парашютист, закатал рукава спортивной ветровки, протянул мне руку, представился:
            - Гарик.
            - Александр, - сказал я, опустившись на корточки. – Крувраги.
            На руках Гарика ромбились татуировки абстрактного сюжета, на обоих запястьях завязаны нитяные стяжки.
           - Хорошо полета-ал! – эйфорично объявил пришелец. – Ух! Еслиф крыло не подвело, а так хорошо полетал.
           - Заходите в дом, - пригласил я. – Отменная провокация. Высшего балла достойна. Так и передайте Николаю Анатольевичу. Надо же, заморочился!
           - А кто это? – весело спросил парашютист, входя в комнату.
           Я зашел за ним и плотно закрыл балконную дверь.
           - Не стоит, уважаемый Гарик. Извините, не знаю в каком вы звании.
           - Ты, мужик, чего-то попутал, - без всякой злобы сказал провокатор. – Ой-ё, язви тя! Зомбоящик, чур меня чур! – он вытянул в сторону телевизора скрещенные пальцы. – А это чего? Компутер. А чего с кнопками? Говорят, сервиты силой мысли все это делают.
           Сервиты от слова Сервер, надо думать. Или консервы. Как сказал покойный Вжик, мы – даже без «кон».
            - Вызываю патрульных, - предупредил я, демонстрируя телефон. – Звоню.
            - Звони. Мне сок томатный закажи. Ах-ха! Еще говорили сервиты электроникой в бошках общаются, - Гарик сыграл разочарование. – У него смартфон всего-навсего.
            Конечно, я обязан немедленно кинуться в службу опеки. Парашют вам не шутки, серьезное преступление. Но что-то меня тормозило.
            - Ты, мужик, не знаю какого лешего себе придумал, - Гарик беспардонно улегся на пропылесошенный диван, закинул руки под голову. - Бейсджампинг согласован вашим главным. Лично принимал ваш принц, илиф как его? Принцидент ваш, – он зевнул ноздрями. – Мерзкий тип, между прочим. И старушками пахнет.
            В самом деле, такую провокацию замутить сложно, это надо предвидеть, что я выйду на балкон именно в это время, что не спрячусь, а помогу. С телефона зашел на сайт президента.
            - У вас искусственный интеллект всем рулит илиф как? – спросил Гарик. С издевкой спросил. Илиф нет?
            «Спортсмены из Великой Чедры посетили нашу страну. В программе соревнований: бадминтон, водное поло, парашютный спорт…так… Поспособствует установлению добрососедских отношений…». Трижды несравненный Президент в окружении патлатых парней, фотка маленькая, но с краю можно разглядеть.
             - Это вы? – показал экран Гарику.
             - С-с-собственной персоной!
             Звонить в опеку смысла нет. Действительно, стечение обстоятельств. Спортсмен из Чедры! Ничего себе! Внешняя политика опять поменялась. Они нам теперь не враги, чедры теперь «добрососедские». Ступни у Гарика разлапистые, пальцы в стороны, как у лягушки.
             - Порфирианская церковь? – спросил я.
             - Чего? А, -  увидел, что я смотрю ему на ноги. – С-само с-ссобой. Только у вас в резервации живой земли – днем с огнем. Голимый бетон везде.
             Я скопировал снимок с президентского сайта, сфотографировал полулежащего чедра. Бомба будет! Статья всех статей.
             - Чего он делат-то? – артистично воскликнул Гарик, обращаясь, как бы, к зрителям.
            - Выложу в Сеть. Статью напишу. Вы против?
            - Да нет. А зачем в Сеть?
             Дикари, они и есть. Что это за страна Великая Чедра, если там не понимают смысла Интернета?
             - Работа у меня такая, - сказал я и сфотографировал сквозь стеклянную дверь свернутый на балконе парашют. – Платят за лайки, за подписчиков, а для этого нужны интересные посты. У вас в Чедре разве не так?
             - Было, - кивнул он. – Но эта поябень прошла. Не интересно с-совсем. – Гарик кажется не болен заиканием, а по приколу свистит на букве «с». – И как дела с подписчиками?
             - Миллионов двести есть, - преувеличил я. – Правда, у Корифеев по двадцать миллиардов, но я расту.
             - Скажу тебе, мужик, по секрету, - ухмыльнулся чедр. – Нет столько сервитов во Вселенной, сколько у вас подписчиков.
             Как там? Есть в обществе большинство Зет, а есть пользователи Икс, которые регистрируют в Сети три имени и больше. Так говорил Пашка Кольцов-Вжик.
             - У меня, кстати, есть томатный сок в холодильнике. Хотите?
             - Тащи, - согласился пришелец.
             «Главенство Сети у них прошло. Вот дикошарые, - думал я на кухне. – А о нас в Чедре слишком с-славно думают: искусственный интеллект приписывают, трансгуманистическую телепатию и прочие аспекты вершин научного прогресса. А ничего из фантастических допущений, благо Серверу, не достигнуто. Сизов Корифей прав тысячу раз в объективной оценке ситуации, при этом с субъективной стороны вполне обосновано некоторое разочарование в добровольно созданной стагнации нашего великого общества. Что ж… нам хватило военной мощи, чтобы разгромить чедров, а это само по себе великолепно. Первоначальная идея по истреблению дикарей как вида, так получилось, не реализована. Но данная цель слишком кровавая, слишком садистская, поэтому к лучшему».
             Гость выпрыгнул с дивана, как с батута, взял у меня из рук стакан и сказал, кивнув на телевизор:
             - Ишь вещают! Кто такие клауфилы?

             По девятому каналу транслировали агитационное ток-шоу. Не самая изящная пропаганда, здесь спикеры глуповаты. Хуже бывает только на канале «Сражение». О клауфилизме я отвечаю в легкую.
             - Клауфил это тот, кто обожает свою родину и готов пожертвовать всем для дома- человейника. Преданность жилищному комплексу взращена во всех пользователях. А некоторым, за особые заслуги, позволено любить не одно, а несколько зданий. Или даже весь квартал. Таких у нас называют патриотами.
             - А у нас говнорями. Но это больше про музыку.
             Гарик осушил стакан, а я взял со столика пульт и переключил телек на музыкальный канал. Знаете, что играло? Убей ублюдка, убей ублюдка. Конечно!
             - Экая бездарность, - оценил чедр, и я с ним, скрепя сердце, вынужден был мысленно согласиться.
             Он снова растянулся на диване (у дикарей нет представлений о приличиях), а я бросил нейтральный вопрос:
              - Значит у нас теперь добрососедство?
              - Ах-ха, - отозвался пришелец. – На время ремиссии. Потом у вашего начальства снова рецидив в форме шибко желанной войны, и кончилось соседство, тем более добро. Неужто нравится дюлей получать?
              - Получили, полагаю, вы, - с достоинством заметил я.
              - Да ну!? – он, вращаясь, устроился сидя. – У тебя, мужик, ложная память. По последней войне победа за степью. Не ваши ли прынцы подписали капитуляцию, а потом платили репарации. И это еще совет старейшин Чедры скидку сделал! Ваши умоляли: только не бейте наше технократическое королевство.
              - Все было ровно наоборот. У вас, как я погляжу, пропаганда работает в три смены.
              - Да? Тогда почему сервиты живут в резервации, а чедры – вольный народ?
              - Какая резервация? Чепуха, – отрезал я, сел на диван рядом с Гариком, захлопнул крышку ноутбука. – Ложь и лажа.
              - Ну возьми, приедь ко мне в гости. Выпустят?
              - В Чедру? Ни за какие деньги!
              Он по виду немного обиделся.
              - Зря ты так, - Гарик стал немного отстраненным. – Зря. Зеленеет степь весной, ни конца, ни края. Идешь к горизонту, планета вертится тебе навстречу. И ленточный лес через степь, воздух там – с ног сшибает. Ляжешь на мох, птахи поют, а вдалеке речка журчит. Ты когда-нибудь неводил? В речной заводи, да с бредешком? Ясно, что нет. Сидишь в компьютер долбишься. Зачем так жить?
                Привлекательно. Зажигательно. Привкус чего-то родного и забытого. Но мир урбанистичен, это так же неотвратимо, как взросление подростков.
                - Взросление, - начал я.
                - Оно! – перебил Гарик. – Взосление! Неужели нравится? Хорош ослить уже! Бросайте свою виртуальную клетку, сливайтесь с природой. В этом счастье и спасение, - он перешел на вкрадчивую апостольскую интонацию. - Очистится, прозреть и паче снега обелиться. Освободится. Воля есть главный приз в краткосрочной жизни. В жизни единой, пребывающей во всем. Созидай свободу и добро. Идет благодать, поет благодать, льет благодать. Мы не хотим войны… Думаешь, я тебе? Я и вашему принциденту тоже самое сказал.
                - И что ответил его превосходительство?
                - Он говорит: каждый вечер в бассейне плаваю.
                Я помню, чувствовал свободу, когда вышел из тюремной камеры. Восхитительно было. И это в городской теснине. А каково тогда в степи? Наверное, еще глубже и острее. Я представил, как свежий ветер мне моет лицо чистым потоком.
                - И что, в Чедре совсем нет городов?
                - Есть города, есть, - сказал Гарик. – Города из золота и роз.
                - Образно?
                - Буквально. Старые люди их из эфира ткут.
                - Города?
                - Городки. Только ваша полоротая армия их не нашла. Заблудились в степи, постреляли друг друга. Если воевать – ваше самое лучшее ремесло, то тогда, я не знаю, как у вас с остальным.
                Знакомо. Доблесть армии преувеличена, но так было всегда и везде. Мы обязаны поддерживать наших защитников на фронте – и мы поддерживаем – какими бы они не были: добрыми ли злыми, умными или глупыми, но тут весь вопрос в местонахождении фронта. Если фронт в чужой степи, если он в чужом ленточном бору, где на речке чедры ловят рыбу…
                - Не знаю, не знаю, - сказал я. – Мы отмечаем день победы.
                - Мы отмечаем день мира. У меня дядька – ротмистр, так в этот день полстакана обязательно примет.
                А в Википедии ясно сказано: порфирианская церковь запрещает алкоголь. Ее адепты в теории – беззлобные овечки. Босоногие недоумки шарабанятся по лесу и здороваются с каждым деревцом, и не дай Сеть на муравья наступить.
               - Порфириане! - я попытался сказать с легкой презрительностью. – Дядька водку пьет. Еретик получается.
               Гарик почесал мизинцем кончик носа.
               - Понимаешь, в Чедре есть свобода слова. Инакомыслящим ничего не бывает. В отличии от резервации. У нас можно встать на косогор и последними словами хаять совет старейшин.
               - Я, допустим, тоже могу встать и хаять ваш совет старейшин. 
               Он хлопнул меня по колену.
               - Хороший ты мужик!
               - С чего такие выводы?
               - Так я вчера летал, чуть ли не по бошкам сервитам ходил. Никто вверх не глянул, зарылись в тротуары. Мусоров, конечно, вызвали, как и ты собирался. А сейчас, вон там напротив, тоже мужик стоял на лоджии и вниз харкал. Я ему: помоги, брат! Он скрылся в ужасе.
               - Напротив? Там недружественный корпус, там предатели и ублюдки все поголовно, - сказал я и подумал, что консьержи должны сейчас искать парашютиста вокруг Гапландии. Ко всем моим проблемам еще и укрывательство чедрского десантника.
                - Так вот, - Гарик заговорил опять миссионерским тоном. – Мужик ты здравый, скажу тебе, как своему: гнилая обстановка в резервации. Страх, злость, ненависть, больше всего страха, я его чувствую. И бестолочь жизни. Спячка, как у сусликов. Патриотизм какой-то к норам своим, кузнечика поймать, одуванчик обглодать, вы реально как суслики. Когда сюда собирались, тренер дал литературу по устройству резервации. Я прочитал, здесь сравнил – все в цвет. Гнилая обстановка.
               - Я тоже самое скажу о Чедре.
               - Да не скажешь! – он махнул рукой, чуть не сбив ноутбук со столика. – Не скажешь, по глазам вижу. Ты хоть и сервит, а все ж человек. Если вам в бренное тело вживили аппаратуру, так людское этим вытравить.
              Зачесалось запястье в районе вшитого чипа. Когда я проходил обряд подключения в детстве, тоже об этом подумал: пусть электроника будет в руке, человеком я быть не закончу.
              - Думаешь, мы с вами непримиримые враги? – продолжал Гарик. – Думаешь, мы вас ненавидим? Так скажу тебе по секрету, в Чедре ваших сторонников – каждый четвертый. Не именно резервации, а технологического пути. Экскурсии сюда им надо делать. Те же как думают? Вот сервиты, они двигают науку, пусть прикладную к убийствам, но военная промышленность тащит за собой гражданскую, то есть химия, физика, биология тоже вверх развиваются. Медицина развивается! Это самое оно. Ваши поклонники из чедров думают здесь такое! Ходить никуда не надо, ездить не надо, потому что телепортация. Заходишь в кабинку и сквозь нуль-пространство летишь к океану. Потом в горы. Мгновенно. А у вас, ребята, этого нет ни хера! Шибко хорошо мы за вас думали. Сервиты зарылись по норам и залипают в компьютер, никаких побед в физике и медицине нету. И не предвидится!  Вам тут нужно все менять в корне, зачем так жить? Или валить куда подальше у кого мозги еще свои.
              И что на это скажешь? При том, что… притом.
             - С парашютом страшно? – спросил я.
             - А ты как думаешь?
             - Безумство.
             Гарик улыбнулся, крестообразно раскинул руки.
             - Премудрость зовет к себе безумных. Это же небо, Александэр, чистый полет! Оставь страх на пороге, в доме дивном прилеж человеку безумие, неверие и слепота. Поет благодать, льет…. Природа построила дом, вытесала семь столбов его, налила вино и приготовила трапезу. Вверься миру единому, бо разумея премудрости… - он резко замолчал, закатил глаза.
             Чедр беззвучно шевелил губами, а я думал, что, если бы предатели-чиэсы были похожи на этого парня, снесли бы они нашу властную вертикаль, как апрельскую сосульку – вдребезги оземь и талой водой в канаву. В целом, нам повезло, что оппозиция тоже суслики.
             - Зовут, - сказал Гарик. – Я погнал.
             Он встал офицерски прямо, сделал короткий поклон подбородком.
             - Крыло пусть пока у тебя полежит, потом заберу. Сейчас не с руки.
              - Пусть полежит, - согласился я.
              - Глянешь и поймешь, что я тебе не приснился. А то, о чем сказано было, подумай, Александэр.
              - Вы меня не завербовали.
              - Оно мне надо?
              - Если дядя ротмистр поручил, - сострил я.
              - Еслиф дядя такое поручил бы, - засмеялся Гарик. – Мы б тебя, мужик, выкрали, как цыгане коня, и шито-крыто.
              - Цыгане?
              - Скитальцы. Клауфилы наоборот. Другим разом расскажу. Порфирианский космополитизм, где ни эллинов, ни чедров, ни сервитов.
              - Другой раз это когда? Просто у меня сыновья и, когда вы будете забирать, не нужно им видеть.
              Чедр быстро взглянул на тумбочку под телевизором.
              - Сыновья. Двое. Один взрослый, второму лет десять.
              Я поежился, набухла пенка страха, как на кипяченом молоке.
              - Откуда вы знаете?
              Гарик криво дал высокомерия.
              - На полке конструктор, в вазе презервативы. Двое. Вот и думай, мужик, - он протянул мне руку. – Нужно ли пацанам свой шаблон передать? Или сломать эстафетную палочку.
              Я пожал ему татуированные пальцы.
              - А как же вы… вы не выйдете, там охрана, консьержи.
              - Да ты че…
             Я и моргнуть не успел, как чедр исчез из квартиры.
             Конструктор, допустим, видно в приоткрытую дверцу тумбочки. Но кондомы в вазе? Испарина залипла на спине. Как так?

***
             К обеду в нашей великой державе многое изменилось. Все чедрские разведчики переквалифицированы в североамериканских шпионов, самые тупые – просто в северных. А я надеялся, что бывшего соседа отпустят по амнистии. Подошел бы к нему во дворе и, гладя местную собаку, спросил, как там живут в лагерях. Но это пустяки. Существенно то, что домком МВД по представлению президента уволил шесть генералов службы опеки. По мнению политологов, в произведенной чистке отчетливо видна мохнатая рука Госпрома. Скопидомные интриганы снова пилят власть и деньги. Аналитики пищат на весь Интернет, что мир изменился навсегда (а как же!), что трижды благословенный президент затеял тасовку элиты не просто так (он ничего не делает просто так, даже в сортире сидит политически грамотно), и значит… тут мнения блогеров разнятся: одни считают, что будут закручены гайки по горло, другие видят послабление режима, приводя как аргумент замирение с Чедрой. И те, и другие сходятся в том, что схватка пиарщиков с консьержами выгодна никому иному, кроме как всевидящему Цензурному комитету. Да и Сеть с ними! Не буду голову забивать.
             Прослушал запись беседы с Гариком (естественно, писал, а вы как думали?), ничего сенсационного, но, в принципе, хайпово. Вечером сочиню предисловие и выложу. «На полке –конструктор, а в вазе…». Ой, млть! Я пока сок наливал, ушлый джампер обшмонал гостиную. А я по наивности приписал ему экстрасенсорные качества.
             Просмотрев в Сети несколько роликов о бильярде, собрался в «Пирамиду». Скрипучий ремень сумки-мессенджер закинул через плечо, внутрь сунул книжку с полки и квитанции из секретера, чтобы прикрыть кухонный нож с широким лезвием, которым Норма стругает капусту в ким чхи.
             Выходя из квартиры, велением Гарика оставил страх на пороге. В лифте пахло жареной рыбой, а консьерж в вестибюле склонился влево над своим столом. Его глаз заплывал на глазах. На диктофоне было: «Вы не выйдете, там консьержи», - «Да ты че!». Не удержали парашютиста.
             Бильярдный клуб располагался по адресу: жилищный комплекс «Антей», который представлял собой конусообразный небоскреб, как мухами облепленный рекламными плакатами. Машину я припарковал поближе к входу в главный корпус, где меня встретил консьерж - немыслимое совпадение! – консьерж со следами побоев на рожице. Гарик успел и здесь побывать?
             - Куда? – вскричал консьерж петушиным фальцетом.
             - Крувраги. Я бы хотел в бильярдный клуб попасть. Дубль-гис показал, что здесь.
             - Здесь, - он подбоченился, как кухонный халдей. – Третий корпус, в подвале. От входа налево.
             - Благодарю, - я собрался идти обратно.
             - Стоять! – взвизгнул консьерж. – Документы!
             Мы подошли к стойке, похожей на барную, но не столь привлекательной. Я приложил чип к терминалу.
             - Сожитель Шэлтер, вынужден оформить протокол за нарушение директивы от ноль четвертого третьего.
             - Простите?
             - Для люмпенов поясняю: штраф за небритость.
             Ё-моё! Забыл! Административный протокол сам по себе не страшен, не хочется время терять. И халдей будто услышал мысли мои.
             - Можем договориться, - тихо проговорил консьерж.
             - Какая сумма?
             - Щадящая, - сказал он, быстро набирая на терминале ряд цифр.
             Ничего не оставалось, пришлось провести рукой по датчику. Сразу же завибрировал телефон в кармане, я прочитал сообщение – ну, не то, чтобы мелкая была сумма, что ушла на личный счет консьержа.
             - Кунзеп келигер, - сказал довольный стражник.
             - Что?
             - Добро пожаловать. В переводе с чедрского.
             Слышал я сегодня чедрский язык. Ничего похожего.
             Вышел и отправился налево, к третьему корпусу.
             Надкусанный клуб в подвале без окон. По углам пробитые столы, укрытые сукном зеленым. В зубодробительном треске мечутся шары, три бильярда не освещены.  Из полутора десятка игроков, среди которых были две анорексичные девушки в плоских водолазках, на меня обратил внимание один – седовласый мужчина с бейджиком на белой рубашке, который стоял ближе всего ко входу. 
            - Кругом враги, - обратился он ко мне.
            - Дело правое, - выдохнул я.
            - Чем могу помочь?
            Я понял, что Шандор здесь что-то вроде менеджера. Фамилии на бейджике не было, но и так понятно, что это не Федор Вайс. Искомого пользователя не видно и среди остальных бильярд истов. Бильярдеров? Кий-геймеров? Сеть его знает, как правильно.
            - Знаете, хочу научиться играть на бильярде. Видел ролики и заинтересовался. Вот.  Это возможно?
            Менеджер заметил, что «на бильярде» - это сленг, правильно - «в бильярд». По его лицу я понял, что дифференциация предлогов «на» и «в» для подвала принципиально важна. Шандор предложил оплатить членский взнос, после чего он лично мной займется.
            Оплатил. Взял из автомата две банки таджикского пива, одну из которых предложил сенсею. Шандор засомневался: «я на работе». Мой ход: «клиент всегда прав». Боевая ничья скреплена алкоголем.
            Не очень трудно играть в бильярд, но сильно сложно в него играть. Попыток сорок ушли в борта, ударов десять – за стол и на пол, киксую по первости, туши – не в зачет. Наконец, закатил «дурака». Это надо отметить.
            - Глазомер у вас есть, - с блогерскими жестами сказал Шандор. – Опыт наживается, надо только чаще играть.
            - Давайте мне фору, - предложил я, открывая банку. – Сыграем партию.
            - Можно попробовать.
            Я только разбил, Шандор закатил свои восемь. Партия. Делал он это красиво, с оговорками: «третий в центр», «два борта в угол» и тому подобное. Я собирал шары в треугольник, и у нас появился зритель – грустный игрок, стругающий пальцем из носа.
            - Новенький? – спросил он.
            - Начинающий, - ворчливо ответил я.
            - Шандор, скатаем потом партейку?
            - Я за наставника, видишь. Если только Алек не против…
            - С удовольствием посмотрю, - сказал я. – А Федор Вайс здесь появляется?
            За азартом игры совсем забыл о своей стратегической цели.
            - Теперь редко, - сказал ковырятель козюлек.
            - Вы знакомы? - спросил Шандор.
            Кажется, спросил без подозрительности.
            - Шапочно. Я его даже не сразу вспомнил. Увидел на сайте вашем, долго еще вспоминал. Он меня тоже забыл, скорее всего.
            - Он тут проживает, в «Антее».
            - Ух ты! – обрадовался я. – Сходить что ли, пока профессионалы партию играют. Вы пиво берите, - предложил я незнакомцу. – Это за мой счет.
            - И уксус сладок, когда за ваш счет, - расплылся довольный игрок.
            - А какая квартира у Федора?
            - Позвонить не проще? – сказал Шандор.
            И опять же не углядел я подозрительности. Но может статься, бильярдисты предупредят, и встретят меня недружественно.  Есть такая вероятность? Есть. Ну, как Пашка, я не сдамся. У меня есть ножик в сумке.
            - Квартиру я не знаю, - сказал Шандор.
            - Один-два-три его квартира, - сказал подкупленный незнакомец. Он смачно всосался в пивную банку. 
            - Вы мне потом покажите удар, - попросил я Шандора. – Когда биток бьет по шару, и сам катится за ним.
             - Конечно.
             - Я к Федору и вернусь.
             - Привет ему, - передал пивохлеб.
             Накинул сумку через шею, как будто по запарке взяв бильярдный шар, я пошел в главный корпус. Волнуюсь? Не то слово. Поет благодать, идет благодать, останьтесь страхи за порогом.
             - К Вайсу, - сказал я консьержу, подбрасывая на руке тяжелый выщербленный шар.
             Побитый коррупционер из-за стола махнул рукой в направлении лифта: иди.
             На каком этаже сто двадцать третья квартира? Если шесть дверей на площадке, то получается, э-э… сто двадцать первый. Наверное, так. Лифт, раскачиваясь в шахте, взобрался вверх. Створки кабины разъехались. Между площадкой и лифтом – щель с ладонь толщиной. Я сплюнул вязкую слюну в шахту и подошел к двери с номером сто двадцать три.
              - Кто там? – спросил домофон после звонка.
               - Федор, ты? – пьяно воскликнул я. – Пойдем, сыграем.
               Я показал в камеру руку с бильярдным шаром. В квартире – заминка.
               - Не узнаю, ты кто?
               - Да ты че, ё-моё! Забыл? Шандор нас познакомил. Ты еще такой: заходи, типа. Квартира вот эта.
               Для достоверного образа пьяного бильярдиста я слегка покачивался.
               - Илиф я обшибся?! – проорал я. – Извиняй, мужик, мне в соседнюю. Ща постучу.
               Изобразил намерение ломиться в другую дверь.
               - Не надо. Открываю.
               Щелчок. Я вошел внутрь, в прихожей встретил Федор Вайс – один в один с телефона Анны. Ну вот и встретились, дистрофик!
              - Здорово!
              - Привет, - руки Вайс не подал. – Ты из клуба?
              - Н-но! – я подбросил шар. – Ты один?
              - Один…
              А чего тянуть кота за яйца? Жизнь и без приличий неприлично коротка. Церемоний я не разводил. Пашку вспомнил. Фотку мертвого Пашки. С размаху врезал Федору по голове. Вот для чего шары на бильярде такие тяжелые! Если в лоб прилетит – сразу вырубает. Вайс упал без сознания. Я поднял его под мышки и отволок в комнату. Квартира класса ниже среднего, это я сразу отметил. У компьютерного стола, на котором горел ноутбук, стояло офисное кресло, туда я тело Федора и возложил. Пробежался по квартире, в соседней комнате увидел раскладную сушку для белья – то, что надо. Нож капустный достал из сумки, срезал веревочки с этой приблуды. Ими связал бесчувственное тело Федора Вайса, сначала руки, потом ноги, потом за пояс к креслу.
              Пока Федя смотрит сны я немного осмотрел квартиру. Глупо было полагать, что документы Кольцова лежат на видном месте. Среди белья в шифоньере и под ванной папки не было, как и в посудомоечной машине. На кухне я набрал стакан воды, вернулся в комнату, вылил холодную жидкость на голову Вайса. Он не очнулся. Там же на кухне я взял зубочистку – откуда я это знаю? Кинобоевик, наверное, - острым кончиком которой уколол Федора в верхнюю губу. Он застонал.
              - Ты кто? – невнятно простонал он, дергая связанными руками. – Что надо?! Это ошибка!
              - Нашинкованный пенис заказывал? – я помахал ножом. – Доставку. И вот я здесь, Федя.
              У Вайса дергается кожа вокруг глаза. Кажется, я довольно страшный. Хотя внутри волную-усь…
              - Что вам от меня надо?
              - Кое-какая информация.
              - О чем?! – с надрывом выпалил Федор.
              - Ой, слушай, о многом. О краденных документах, об организации чиэсов и их участии в убийстве Павла Кольцова.
              - Какого еще?.. а, Кольцов. Профессор. Мы его не убивали!
              Ну вот, думаю, организацию не отрицает. Уже продвинулись.
              - А кто убил?
            - Известно кто, известно кто, - Федор шмыгнул носом. – Государственный промоушен, кто еще? Их люди. Охранка.
            - Давай по порядку. Кольцов состоял в организации?
            - Да какая организация? Какая организация?! Нет никакой… Компания схожих взглядов. Разрозненная! Без лидеров. Развяжите, пожалуйста. Я все скажу.
             - Успеется, - я почесал ножом щеку, и Федор закатил глаза. – Ты прекращай сознание терять. Проясним. Я не казенный, к власти отношения не имею. Был знаком с, как ты сказал, профессором, последний кто с ним общался. Меня подозревают в его убийстве, я защищаюсь.
              - Вы… Шэлтер? – обалдел Федор.
              - Без фамилий! Продолжим. Значит, чиэс не структурированная организация? 
             - Нет организации, нет! Это в ЦК себе придумали – с врагами бороться. Сообщество в Сети. На стене нарисовать, комменты оставить. Даже ублюдки активней чиэсов. Мы политикой не занимаемся. Раз в год акцию на улице. И все! Профессор на такой акции и подошел.
             С Анной я тогда сдержался от клише, а здесь не выдержал. «С этого места поподробней!» - говорю. И ножичком по столику скрип-скрип-скрип.
             С этого места, с этого места, а место было на новогодних аттракционах. С готовностью вспомнил Федор тот случай. Перед Новым годом на одной из площадей делают из снега разные фигурки, ледяные лабиринты, карусели, ну все знают – традиция. Чиэсы тоже праздник отмечают. Тут списались и договорились антивоенную акцию сделать публично. Потому что Новый год и на камерах запишут, то бишь многие увидят. Протест против насаждения милитаристских настроений, сначала только идея. Как ее воплотить? Лозунги писать, транспаранты вешать уже непродуктивно, заезжено. Надо что-то такое. Решили, сжигание чучела. Эффектно и зрелищно. Месседж понятен. На новогодней площади арендовали десять квадратных метров. В управе спросили: зачем? Ответили, что реклама. По большому счету, так оно есть. Один сооковник служит на стройке…. Что? Сооковник, так принято в чиэс. Синоним «товарищ». У быдла – «сожитель» и «гражданин», у нас – «сооковник». Все мы в веригах, все в кандалах не материальных… На стройке, да. Там набрали фанеры, там же в мастерской сделали муляж БТРа. Или танкетки, военной машины. Нарисовали на ней госрегалии, флаги, гербы, пятикрылого лебедя. Установили на площади. В назначенный час, когда много народа, танк подожгли. Костер был высокий и мы проорали это вот самое, что нет войне. Пока патрульные додумались, пока примчались, чиэсы уже разошлись, только зола, огарки фанеры. Стоим мы в толпе с сооковником, я чувствую кто-то тянет за руку. «Здравствуйте», - говорит. Не «крувраги», а здоровья желает. Говорит, что восхищен нашей акцией. Представился: Павел Кольцов. Так познакомились. Переписывались в крытых чатах, встречались компанией, критиковали порядок вещей. Его называли Профессор, настоящее имя только два чиэса знали. А то, что Кольцов связан с Госпромом знал только я один.  Ненастоящие ветераны войны – штука давно известная. Но Профессор раскопал, что концерн Госпромоушен контролирует производственную компанию «Шоу-стройкомплект» и в этой связи он собирался добыть очень важные сведения. Некоторое время назад позвонил и сказал, что есть! Подлинные документы, которые могут сломать этих врунов из Госпрома. Говорит: бомба. В прямом и переносном смысле. Не успели встретится. Потом читаю – убили профессора.
            Федор решил достать документы, связался с его женой… Вайс продолжал лепетать, но это уже известно.
            - Где документы по «Шоу-стройкомплекту»?! – спросил я со всей возможной свирепостью. – И не говори, что передал кому-то!
            Федор наклонил голову.
            - Я жду!
            То ли мой тон, то ли капустный нож, а скорей всего все вместе, плюс связанное положение привели к тому, что Вайс, показал головой на окно и сказал:
            - Там, возле батареи, плашка ламината снимается.
            Я подошел к подоконнику, присел на корточки и открыл тайник. По законам жанра Вайс должен был попытаться освободиться, пока я к нему спиной и огреть меня тостером по голове, но он ничего такого не сделал. Сидит, пыхтит, плачет. С-скотина! Антивоенные акции он мутит. Если Гарик прав, а думать иначе нет оснований, и в Чедре каждый четвертый - наш человек, то и у нас, как видно, сторонников степи тоже не так, чтобы мало. При всем при этом, итог опроса Федора, скорее всего положительный, не похоже, что сооковник кривит.
            В тайнике обнаружилось несколько флешек, баллончики с краской, «пацифик» из проволоки и она – картонная папка, не слишком заполненная, с надписью маркером «Шоу-стройкомплект». Само собой, за давностью не помню почерк одноклассника, но по интуиции подумалось, что его рука, Вжика. Пашка-придурок, земля тебе пухом и вечная память.
           Я сел за стол развязал картонную папку, перебрал документы.
           - Отпустите меня, пожалуйста, - снова взвыл связанный Федор.
           - Позже.
           - Я все сказал! Я все сделаю.
           - Отвали! Сидишь, чилишься, не мешаешь.
           Первая бумага – протокол совместного совещания Госпрома и Шоу-комплекта. Далее, решение собрания собственников о производстве и использовании дым-машин. Понятно. Отчет некоего Родригеса о поездке в Великую Чедру. Здесь важно: «на предложение о поставке взрывчатых веществ Совет Старейшин ответил отказом». Несколько фотографий, на которых седобородые старики сидят в кругу под огромным деревом и слушают носатого чувака в галстуке, очевидного того самого Родригеса. Это что получается? Мы с чедрами много лет в состоянии войны той или иной температуры, а госпромовцы им оружие толкают? Вот это, да! Настоящее предательство! Это не картонки жечь, тут измена измен. Пашка прав, если такое станет известно, придет Госпромушену натуральный ****ец.
             Еще один доклад. Рабочей группой Госпрома и Шоу-стройкомплекта ведутся изыскания по воссозданию оружия «греческий огонь», секрет которого был в средние века утрачен. Что-то я такое слышал. Интересно.
             Описание: оружие основано на разрушительной энергии, получаемой от ядерных реакций деления. Греческий огонь выделяет большое количество энергии из относительно небольшого количества радиоактивного урана, в котором происходит деление частиц. Реакция деления должна быть цепной и самоподдерживающейся — то есть, чтобы разрыв одной связи между частицами ядра провоцировал разрыв другой, и так далее по нарастающей. Тогда это лавинообразное воздействие за доли секунды приведёт к высвобождению большого количества энергии и, соответственно, взрыву. Подрыв заряда начинается с перевода ядерной сборки в сверхкритическое состояние. Оно достигается ростом компактности ядерного материала: совмещением разделенных частей делящегося вещества в один блок, либо переводом тонкого полого эллипсоида переменной толщины в компактное тело… Для запуска детонаторов подается высоковольтный импульс тока…После взрыва выделяется много светового излучения, которое сжигает всё в определённом радиусе. Затем ударная волна, которая движется со скоростью выше скорости звука, сметая всё на своём пути. Параллельно с этим местность загрязняется радиацией. Пользователи заболевают лучевой болезнью, у них и их потомков повышается риск онкологических заболеваний. Растения и животные мутируют. Почвы становятся непригодными для выращивания чего-либо.
            Мощная штука! Доклад датирован… давненько, восьмилетней давности бумага, имеет пометку секретности. А для державы ли старались ребята? Не похоже. Тогда вопрос: сделали? Если Госпром имеет в распоряжении такую бомбу, то болт он клал на всех противников, будь это хоть охранка, хоть президент. Дела-а…
            - Читал? – спросил я Федора.
            - Читал.
            - И что?
            - Что? – он сделал попытку усмешки. – Что я должен делать?
            - Не знаю. Кто из нас повстанец?
            - Огласку? Так не поверит никто. Я сооковникам показал, все говорят – фейк.
            - Копии сделал?
            - Нельзя копии. Здесь по бумаге всей штрих-код защитный. Если ксерить, то не возьмет, а снимаешь – фотография рекламы разной получается, и сигнал идет собственнику. Профессор это первым делом установил, на бумагах стикер-ахтунг был приклеен.
            - Передать документы в органы не думал?
            - А зачем? Они в курсе. Да не! Я понимаю, что эти имперцы, как крысы в бочке. Ясно, что можно отдать в службу опеки, они таким способом прищучат Госпром. Но понятно, что…
            Вдруг загудел ноутбук на столе. Федор так напрягся, что затрещали жалюзи на окне.
            - Мама звонит, - жалобно сказал он. – Надо ответить.
            Я подумал и решил, что можно. Потому, что не зверь я по крови своей, а поди человек, хоть и чипированный.
            - Мама – это святое. Отвечай.
            Федор подрыгался на кресле. Что ж. Я разрезал веревки на его руках.
            - Только без фокусов!
            Откуда берутся эти цитаты в мозгу? Ладно, когда Мандельштам, но сериальные штампы!   Сетевое сознание, мать его, исполняет. 
             Он придвинулся к монитору, я – наоборот спрятался за.
             - Привет мамуль, - слащаво сказал Федор.
             - Привет-привет, обормотина! – поздоровался женский голос. - Я тебе говорила, выкинь эту сорочку? Он ее опять напялил!
             - Поменяю, мам.
             - Сколько будут ко мне штрафы приходить? Ты опять за свое?! Каждый день жалею, что в военное училище тебя не отдали, был бы жив отец… Слава Серверу не дожил до такого сына.
              - Мам, я оплачу, - проголосил Федя.
              - Куда ты денешься? Почему в базах адрес мой по сию пору, столько лет живем раздельно? И перестань выкладывать свою критику! Правительство и без тебя знает, что делать. Ты слушай и выполняй.
              - Я безобидно.
              - Было б обидно, уже посадили давно бы. Я тебе в тюрьму передачи носить не буду, нетопырь безмозглый.
              - Давай не будем, мамуль. Как сама, как себя чувствуешь?
              - Как я сама, если дядя Фридрих выложил ролик, все лайкнули, один мой дятел игнорирует? Тебе сложно уважить по-родственному? Фриц неделю монтировал.
              - Мам, это бездарно.
              - Это патриотично! Клауфильно! Мудятел недоволен, он против…
              «Мамуля» продолжала причитать, а «сынуля» пару раз взглянул на меня поверх ноутбука с видом, говорившим, что ему неудобно, но сделать ничего не может. Я хранил каменное выражение на лице и лезвии ножа.
               Когда Вайс закрыл наконец ноутбук, я напомнил:
               - Мы остановились на судьбе этой папки. Почему не отдал в опеку или еще куда?
               Федор помолчал.
               - Снова связать?
              - Я подумал, что, - он запнулся, а потом заговорил рэперски быстро. – А толку, толку-то что? Ну я бы отдал, отдал консьержам. И очень возможно, началось бы расследование. Меня бы тягали по нескольку раз. А я не хочу, чтоб шею свернули. И анонимно – отдал бы, снова расследование. Нагнули бы Госпром, сменили руководство. В самом системном случае, разогнали бы весь промоушен. Комфортно, как будто. Меньше вранья. А вдруг нет? Сейчас они друг друга как-то сдерживают, а будет один ЦК. Или одна опека. Или вообще, как в древности, один президент. И этот один будет решать. И думаю я, а будет ли лучше? Не будет, не будет.
               Резонно, подумал я. Совсем непрестижно, если один. Как ее? Диктатура.
              - В случае войны ветвей власти… вам, противникам режима – само то. Решали бы свои задачи.
              - Мы, - гордо начал Федор. – Чиэс не враги режима. Мы - противники системы. Мы – сторонники свободы. Режим – это мелко, - видно, что Вайс этот спич не раз проговаривал. – Что такое режим? Суньте котенка в стиралку. Там на машинке тоже режимы: хлопок, не хлопок, грубая ткань. Режим полоскание есть, а также режим-отжим. Смена режима не цель вольнодумцев. Выньте котенка, освободите. Если менять, то менять всю систему.
              Метафора. И как ты менять собрался, нетопырь? Поджогом фанерного танка, комментом в Сети? Или этим:
               - Что означает ваш знак? Буква «М» перевернутая и два раза перечеркнутая?
               - Еще называют «иероглиф вольнодумства». Я не знаю, это очень давно, сегодня трактуют по-разному. Нет войне. Зачеркнутый вольфсангел. Короче говоря, значение не помнят. Оберег от сатаны – это технично, да.
               - Консерва какая-то, дьявол с копытом.
               Федор тихо ответил:
               - А может сатана уже не голый черт с рогами. И не разноглазый иностранец. А бесконечный ряд светящихся цифр на мониторе… в темной зале огромадной майнинговой фермы.
               - Мгм. И серой там воняет.
               Я встал.
               - Документы забираю. Ты же не против? О нашей душевной встрече предлагаю забыть. Или, по меньшей мере, молчать. Особенно с мамочкой. Она, как я погляжу, беззаветно предана родине.
               - Можно спросить? – Федор оправился, стал растирать затекшие руки. - Что вы собираетесь делать?
               - Пока не знаю.
               - Если понадобится помощь, мы можем оказать… в безопасных пределах, содействие.
               - Вы? Чиэс? Не смеши. Хочешь совет? Валить вам надо. В подполье или в степь.
               Федор встал, ноги его подкосились, и он схватился за стол.
               - По четвертой авеню постоянно прямо, - сказал он голосом автомобильного навигатора. – Через двести миль погранзастава. Если ее миновать, еще через двести миль начнется Великая Чедра.
               - Так близко? – удивился я. – Всегда думали степь – Сеть знает где. Далеко.
               - Еще одна патриотическая ложь. Уехать в степь – проще простого.
               - За чем же дело стало? Раз противники системы, то вперед.
               - Мы хотим, чтобы здесь было свободно. У себя, в своем доме.
             - И свободу степную вам подавай, но и доставку жрачки. А также сотовую связь, каналы в интернете, теслы и рестораны, где платят запястными чипами. А! Еще и банковский счет подавай, пожизненный или посмертный. Так не бывает.
             - На Западе.
             - Лучше всего знают о том, что бывает на Западе те, кто на Западе никак не бывает.
             - Иронизируете. А вам самому не хочется покончить с враньем?
             - Мне хочется, чтоб от меня отстали. Все. Пока.
             Я задержался в дверях.
             - Если вдруг, Федор, если вдруг, то я тебя здесь найду? Или уйдешь на дно?
             - Приходите. Ножей не надо. Я на вашей стороне.
             Как до хрена народу на моей стороне! Так подумалось, когда спускался в лифте. Бумаги еще эти – греческий огонь! Сожгут меня. Расщеплют на частицы.
            У консьержей была пересменка, так что я миновал вестибюль без их внимания. Подумал было в «Пирамиду» зайти, пива еще выпить, шары погонять, расслабиться. Решил – не стоит. Двинул к тесле. И у своего автомобиля обнаружил изящно прогуливавшуюся сногсшибательную женскую фигуру. Задница, обтянутая джинсами, талия твердая даже на вид, осанка стройно-спортивная… бритый затылок… я уже видел.
            Она развернулась. Это лесбиянка из Госпрома. Потрясающие глаза! Но что она здесь?
            Девушка скользнула ко мне. Обняла. Так показалось, что обняла за шею. Резкий и незаметный удар под кадык, я потерял берега. Сквозь гул в ушах, сквозь дрожь в ногах, чувствую, как меня тащат. Полностью пришел в себя на заднем сиденье машины, рядом спортивная девушка держит в руках мою сумку. Водитель быстро ведет автомобиль, рядом с ним сидит мужчина в камуфляжной куртке. Мелькают дорожные знаки. 
            - Вы кто? – спросил я. Спустя полминуты длиною в полдня добавил. – Что вам нужно?
             Поменялся местами с Федором Вайсом. Только руки мне не связали – куда ты денешься, лошара? Ногти у красавицы покрашены хвойно-зеленым в цвет глаз. Она потрошит мою сумку. А я смотрю на свои руки, беспомощно схватившие коленки, и понимаю, что ногти на мизинце у меня растут быстрее, чем на остальных. Очень своевременное открытие.
             - Куда вы меня везете?
             В багажнике лопата. По-любому.
             Бритая вынула папку, а сумку, не глядя, бросила мне.
             - Вас, Шэлтер стало слишком громко, - проурчала она, как кошка воробушку. – Вы в последнее время очень активны.
             Я сделал десять медленных вздохов по той басурманской методике.
            - А вы кто?
            - Уже забыл? – осклабилась девка.
            - Вас, герцогиня, забыть невозможно.
            Повернулся пассажир с переднего сиденья.
            - Если не заткнешься, я тебе ухо отрежу.
            Аукнется – откликнется. Федору я обещал пенис нашинковать.
            - Зачем размениваться на уши? – тихо сказал я. – Режьте руку по локоть. Чтоб вместе с электроникой.
            - Молись, если умеешь, - безразлично предложила лысая леди.
            Я не умею. Только если: «идет благодать, поет благодать, льет…».
            Вдруг водитель резко выкрутил руль, и я привалился к женщине. Она меня сразу же оттолкнула, прижала к своим коленям папку с бумагами. Пассажир грязно выругался. Я смотрю через плечо шофера, машину подрезает мотоцикл. Тормоз! Я – вперед. Меня за шиворот – назад.
            - Сиди, - сказала девка и водиле: Что там?
            - Я этому пидору…
            - Я сам, - перебил пассажир, отрывая дверцу.
            Смотрю в лобовое и вижу, как мотоциклист расстегивает кожаную куртку и достает… Автоматная очередь! По фарам тр-рррд-дд! Пистолет-пулемет, как у спецназа. Пассажир уже со стволом, дергает его, досылая патрон в патронник. У герцогини тоже пистолет в руках, она вываливается из машины, распласталась на асфальте.
            Значит, двери разблокированы? Я открываю свою и выползаю. По-пластунски пытаюсь ящерицей юркнуть в любое укрытие. Одиночный выстрел. Второй. Топот. Ор. А я локтями тык-тык-тык… на асфальте мелкие камушки, больно немного. Но лучше уж так, чем пуля.
            Прижали к земле. На спине – подошва. Замер.
            - Гребаный Сервер! Червяк дождевой, вы-ли-тый. Отпусти его, это свой.
            Подошва со спины исчезла, поднимаюсь на колени.
            - Ну зачем же ж? – смеется Николай Анатольевич и, как болонку, трепет меня по затылку.
            Рядом с Кассиным – тяжелый. Бронежилет, балаклава, берцы. Видел я ролик, как спецконсьержи тренируются, там такое же облачение. Николай Анатольевич жестом показал тяжелому идти назад. Оглядываюсь. Госпромовцы поставлены раком. Радуюсь. Но осекаюсь. Неизвестно, что случилось. Но Кассина видеть приятно безумно. Встаю на ноги.
            - Анатольич!..
            - Все потом. Пошли посмотрим еблонавтов.
            Мы подошли к стоящей на проезжей части машине, на которую поставили разведенные руки лесбуха, водитель и пассажир. Им по пяткам бьют спецназовцы, расставляя ноги шире. Микроавтобус неподалеку, там тоже ребята в брониках. Всего спецназа – касок пятнадцать. Водителю задирают руки за спину и согнутого ведут в автобус. С той стороны к машине Госпрома подходит мотоциклист в шлеме, он убирает за пазуху маленький автомат и, подойдя вплотную, бьет кулаком по ребрам набычившегося пассажира.
            - Этого тоже уводим, - командует Кассин.
            Тяжелые уводят пассажира. Захотелось ему крикнуть насчет отрезания ушей, но губы и язык смертельно пересохли.
            - Разверни эту шалаву, - говорит следак.
             Мотоциклист стоит рядом, снимая черный с золотом шлем.  Спецназовец за плечи разворачивает бритую леди. У нее такое лицо, словно плюнет сейчас в лицо Анатольича, который объявляет:
            - Жанна Петкович, вы задержаны по обвинению в убийстве Павла Кольцова.
            - И в похищении Александра Шэлтера, - добавляет мотоциклист.
            Он протягивает мне открытый портсигар и представляется:
            - Капитан опеки Хельмут Брух.
            Я не без труда вытаскиваю сигаретку.
            - Мы тогда не познакомились, - говорю. – На Пятой западной. Очень приятно. Вы очень вовремя. Борода в кармане?
            Хельмут улыбается, а Кассин дает команду тяжелому?
            - Пакуйте этого трансгендера.
            Жанна злобно вскинулась:
            - Я бы предупредила!
            - Пшепрашам, пани, извините, - язвит Кассин и лезет в салон машины. – А папочку я с вашего позволения…
             Когда Николай Анатольевич достал документы, все завертелось, как в военном клипе. Жанна Петкович свернулась винтом и мгновенной вертушкой отбросила тяжелого бойца на тротуар. Этой же ногой, как кувалдой, выбила грудину Хельмута Бруха.
              Я пячусь, но она хватает папку из рук Кассина. Он – на себя. Обложка рвется. Книга падает на землю. Книга!!! Немая сцена.
            - Что такое? – хрипит Жанна.
            - Что это? – смотрит на меня Николай Анатольевич.
            - Книжка, - говорю. – «Его борьба для чайников», издание второй антигитлеровской коалиции. Раритет. Букинистическая редкос-сть…
            
           ***
           Новый кабинет Кассина был гораздо просторней того, где следак колол меня на «мокруху». Стол, как батальное полотно, мебель пестрая под мрамор.  Четыре окна запойно тянули вечерний солнечный свет.
           В отсутствии хозяина на кресле под портретом Гегеля развалился капитан опеки Брух. Я у чайного столика в углу кабинета сижу в бугристом кожаном кресле, пью вторую чашку коньяка -«Перевели же ж быстро, рюмками не обжился».  Здесь тихо, за дверью – бешеный кипеш. Все здание службы опеки стоит на ушах. Мельтешат генералы, блеют полковники, генерал-полковники офигевают. 
           Закусываю шоколадкой, наломанной кривыми звездочками.
           - … точно также с той фурой, - рассказывает Хельмут. – Когда она в город пошла, обогнал на байке и шмаляю по колесам. Они по тормозам. Тут наши их и приняли.
           - Так эти работяги «Шоу-стройкомплекта» не разбились? – спрашиваю я.
           - Я говорю, приняли их. Показания взяли. Сидят. Тонар на нашу стоянку воткнули, что тут было! Какие-то депутаты, председатели Колян Толянычу телефон оборвали. Госпромовское начальство лично приперлось. Верните, говорят, фуры. Бумаги с печатями, жетоны цэкашные… Куда деваться? Колян Толяныч говорит, ну забирайте. Идет с ними в дежурку, чтоб стоянку разблокировать – а нет! Не работает ничего. Это я в щиток одну штуку внедрил.
           - А в кузове дым-машина?
           - Не. Там кое-что покруче. Это Толяныч расскажет, если сочтет. Узнаешь еще, все только началось.
            Толяныч счел, и я знаю, но ворчу:
           - Секреты у них, секреты…
           Брух закинул ноги на стол и говорит:
           - Один секрет готов раскрыть, - и молчит, клоун.
           Ботинки у него престижные, конечно. Байкерские.
           - Раскрывай, - не выдерживаю.
           - В деле оперативного учета «Лебедь» ты проходишь под агентурной кличкой… Карамзин.
           Ё-моё! Вершина фантазии! Если историк, так Карамзин.
           - Дело по имени «Лебедь», значит против Госпрома?
           - Точно! – подтверждает Хельмут. – Птичка с классным пиаром, как и концерн Госпромоушен. Лебедь олицетворяет красоту, изящество. Любви и заботы символ. Так? А нет! Когда эта птица-лебедь поселялась на водоеме – конец речке! Озеру, морю, каналу приходят неизбежные кранты. Лебедь все сожрет. Не сожрет – надкусает. Что не по зубам – разрушит, гнезда разорит, рыбу изведет и берега засерет. И становится чистое озеро мерзким, зловонным болотом. Чем не концерн? Я думаю, Госпром со спецом такую эмблему выбрал.
            Может и так. Контора вредная и лживая, но планы их совсем за гранью: ядерную бомбу создавать, тут ни в какие ворота не лезет. Когда меня привезли в этот кабинет, я думал, Кассин кликнет экзекуторов, и мое жидкое тело опять будет предано пыткам. Следак орал невесть чего, потрясая книжкой так, что я боялся – порвет в сердцах, а «Майкапмф для чайников» - гордость библиотеки Шэлтеров. Но когда я ему рассказал, как подменил содержание папки «Шоу-стройкомплект» и сбросил документы в шахту лифта, он сделался довольным, как чемпион на пьедестале, посмеялся, с восхищением хлопал меня по плечам, приговаривая: «Ну, Алек! Ну молоток! Не ожидал, не ожидал. Круто!».
            Потом он рассказал, как служба опеки взяла под наблюдение грузовики «Шоу-стройкопмлекта». Все на первый взгляд понятно, однако же ж в один момент приборы засекли на одном тонаре высокую радиацию. Сначала думали, что перевозка редких элементов – урана, например, но потом эксперты с высокой вероятностью определили «греческий огонь». Все в шоке! Поставили в известность министерство, стали ждать указаний. А тут звонит Хельмут и сообщает: груз с бомбой следует в город. Не на полигон, не к чертовой матери куда подальше, а к жилым массивам. Кассин берет ответственность. Он принимает решение – задержать. Брать обслугу, по необходимости стрелять на поражение, фура не должна заехать в город! Операцию провели. Грязная бомба в фургоне. Эксперты установили потом, там площадь поражения ой-ей-ёй! А в навигаторе – микрорайон «Победа», там все кучно: жилье, школа, больницы, концертная площадка, магазины. Если бы рвануло…  И что любопытно, Алек, что любопытно пятеро работников той фирмы сопровождали «греческий огонь», знаешь, как они выглядели? Босые! С ленточками в волосах! Понимаешь, что это значит?
             Я понимаю, как не понять? Босоногие парни оставляют под камерами свой грузовик. Потом – взрыв. Запись предъявляют обществу, там отчетливо видно, как чедры с ленточками сообразили теракт, это уже нападение, и народ в едином порыве просит у президента очередной войны. Только теперь уже ядерной.
            - Тоже что ли коньячку дерябнуть? – вопрошает Хельмут.
            - Ты за рулем.
            - Когда это останавливало? Мы с мотоциклом друг друга понимаем…
            Входит Николай Анатольевич в сопровождении мрачного офицера, сияющего погонами.
            - Это следователь Петерс, а это - тот самый Шэлтер, оказавший неоценимую помощь в поимке преступной группы, - Кассин сияет ярче погон, окон и лампы.
            Петерс сел за приставной столик, положил перед собой аппаратуру и пригласил:
            - Подходите, сожитель Шэлтер.
            - Зачем?
            - Будем оформлять заявление.
            - Какое заявление?
            - О похищении.
            - Что вы? Не было никакого похищения. В чем вопрос, не понимаю. Никаких заявлений подавать не собираюсь.
            Все трое довольно долго сверлили меня взглядами, потом Петерс аккуратно собрал камеры-диктофоны.
           - Вы тут между собой договоритесь сначала, - сказал он и пошел к выходу. – Я у себя.
            - Что за дела? – спросил Кассин, когда за Петерсом закрылась дверь.
            - Объясни, что к чему? – добавил Хельмут, освобождая место для Анатольича.
            Что тут объяснять? Устал. Лишних проблем не хочу. Достало все.
            - А я понимаю, - сказал Кассин.
             - Бабенка? – догадался Брух.
             - Не хочет вдову впутывать, выводит ее. Герой же ж! Как до сих пор Корифеем не стал?
            - Может так оно и лучше, Анатольич? – Бруху было по уху. – Петкович и так плотно присядет. А документы просто нашлись при обыске. Машина госпромовская, так что железно. Показания тех козлов из фуры… нормально.
            Я их слушаю и думаю, что Анна, Анечка не должна мараться в этой грязи. Если бы я знал! Если знать о теракте и его пресечении, никогда бы не стал искать эту папку. А так – Аня в деле. В их уголовном деле. В политическом. Уехать бы ей... нам. Не знаю. Как же все это мерзко! Ведь эти бравые стражи порядка не войну предотвращают! Я это понял по многим обмолвкам. Они атакуют своих конкурентов. Тупая борьба за власть.
             - Откровенно говоря, - после раздумий сказал следователь. – Кольцова-Смит особо и не нужна. К тому же ж не надежная она. Алек! Пусть так. Воркуйте, голубки.
             - Я тогда пойду?
             Уйти не получилось. Без стука в кабинет зашел еще один старый знакомый, консьерж Пригорин. Он быстро огляделся, высунул голову в коридор и крикнул кому-то: «Здесь». В дверях солидно появился средних лет человек, матрично завернутый в кожаный плащ.
            - Цензурный комитет, - представился он и достал из кармана карточку-жетон. – Где терминал?
            - Верим, - сказал Кассин.
            Цензурник протянул руку в сторону Пригорина, в которую консьерж суетливо вложил лист цветной бумаги. Подойдя к столу, представитель ЦК положил документ перед Кассиным.
            - Слышь че, стукачина! – Брух окликнул Пригорина. – Тебе не системно теперь. Ходи-оглядывайся.
             - Сам ходи – оглядывайся, - нервно воскликнул консьерж. – Вонючий предатель родины! – посмотрел на меня, на Кассина. – Предатели! Заговорщики!
             Кассин снял очки и стал грызть дужку.
             - Вам все понятно? – спросил цензурник.
             - А как же ж? Забираете дело.
             - И задержанных.
             - И задержанных. Что же ж, баба с возу, кобыле – комфортно.
             - Сожитель Шэлтер, - бросил цензурник. Я встал. – Пройдемте со мной.
             Я подумал, что сейчас Анатольич запротестует, или что – чем Сеть не шутит? – Хельмут достанет автомат из-под куртки. Начали спасать, так продолжайте! Нет, они стыдливо отвернулись. Я поплелся за цэкашником.
             На улице цензурник подошел к черному лимузину и открыл заднюю дверь.
            - Садитесь.
            - Даже не «присаживайтесь»? – пробормотал я, забираясь в лимузин.
            Цензурник захлопнул дверь снаружи и быстрым шагом вернулся в здание опеки. На другом конце сиденья, в темноте, сидел мужчина. Он нажал кнопку на панели, опуская створки, отделяющие салон от водителя. Включается приглушенный свет. Вот она – дальняя память. Вот – ипостась сатаны, как со своей аватраки.
            - Привет, Алек, - говорит друг детства Ермес Олимбаев.
            - Кругом враги.
             Молчим. Он постарел, Ермес. Забурел. Лимузин медленно движется.
             - Нину Пиряеву помнишь, - роняет Ермес. – Которую солдаты насиловали. Взвод их был, целый взвод, - на меня он не смотрит, говорит, как с собой. – Их всех очень грязно убили в штрафбате. Все ликвидированы в короткое время.
             Я должен спросить: кто? Но молчу.
            - Спросишь, кто? – продолжает Ермес. – Я. Их убил я. Всех. Всех до единого.
             Он поднимает глаза. Скрещение взглядов: высокомерно мессианского и моего – прибитого, усталого.
            - Но Пашку я не убивал. Пашку, нашего Пашку! Нет.
            - Твоя сотрудница обвинена, - говорю я.
            Ермес кривится.
            - Эксцесс исполнителя, она уже жестко наказана. Несоразмерно, не спорю, так ликвидируя Жанну, не вернешь никого. А я приказа не отдавал, и не отдал бы никогда, меня тогда в городе не было, и связи не имелось.… Веришь?
            - Какая разница?
            Ермес не ответил, достал телефон, нажал на экране, убрал телефон в карман.
            - То, что меня обвинили, ты знал?
            Ермес кивает.
            - Алек, мы бы это прекратили, не сомневайся. Тебе ничего не грозило. Не в том плане, что мой человечек сознался бы, нашли выход, до трибунала твое дело никогда не дошло бы. Только ты следствие частное начал – зачем? Мне звонил неоднократно, в офис приходил, ситуация вышла из-под контроля. Анна-вдова еще, и на полигоне это же ты был? Не отрицай, сам осложнил все.
            - Теперь-то, что от меня нужно?
            Я догадываюсь, но пусть он вслух произнесет.
            - Петкович очень полезный боец, - говорит Ермес. - Клауфил, преданный государственной власти… что ты хмыкаешь? Да, она предана Госпрому и мне, - Ермес придвигается ближе. – Мне лично. Но за Пашку! Я ее уничтожу. Хочешь, вам с Анной отдам? Она поплатится. Но это позже, сейчас она нужна. У нас впереди сложные времена.
            Это война у вас называется «сложные времена»?! Или атака опеки на Госпром? Скорее всего, второе, что им война? Скажу тебе так:
            - У моих любимых англосаксов был один мифический герой.  Доктор Уотсон его звали. Он говорил: «можно украсть миллион, отравить богатого дядюшку из-за наследства, но как понять высокопоставленного негодяя, который из глупой спеси толкает свой народ к войне?».
           Зампред Олимбаев долго смотрит на меня, мысленно сопоставляя факты. Наконец говорит:
           - У коллег из опеки говно в жопе не держится. Я так понимаю, ты многое знаешь. И готов нас презирать, а консьержей считать спасителями отечества, или кем? Госпром – бесчеловечные злодеи, людоеды, а эти – за мир. Так ты думаешь?
           - Это из ряда вон! Подрыв, провокация. Убить тысячи своих, чтобы руки развязать и убить еще больше чужих. У меня в голове не укладывается. Это людоедство бесконечное, ужас бредовый.
            Ермес распечатал и бросил в рот никотиновую жвачку.
            - Агрессивное нападение, - продолжаю я. – Садизм необъяснимый к мирным людям. Зачем?! Вернуть бывшую колонию – ох, как нужно! Повысить лояльность сервитов, но куда больше? И Вжика вы убили… да-да, вы, ваша кодла! Убили из-за греческой бомбы. Явно не по туману рукотворному, это пустяк, внимания не стоящий. Ё! – я вдруг понял. – Так это приглашение чедрских спортсменов – для этого! Обвинить! Ну, это вообще, алгоритмы фашистские.
           Ермес поработал челюстями и выплюнул резинку в руку.
           - Насчет мирных людей, Алек. Не все так однозначно, ты многого не знаешь. Наши СМИ фильтруют новости, особенно международные. Ты думаешь, раскрыл вселенский заговор, а по сути… Кто-то знает, что в Совете старейшин Чедры порфириане теряют позиции?  Там, да будет тебе известно, милитаристское крыло вполне успешно рвется к власти.  Известно ли, что чедры заключили военный союз с Америкой? Нет. А их атташе уже год сидит в Монтевидео и, как проклятый, скупает оружие. Против кого?
            - Для защиты…
            - Знаешь, ты! Миротворец, знаешь, что в приграничье только за последнюю декаду убили пять человек, в том числе двенадцатилетнюю девочку. Убили, чтобы отрезать руку и вытащить чипы. У меня в сейфе во такая пачка снимков, где трупы с отрубленными руками. Сто пятнадцать чипов отключены! Кто это делает? Чедры. А рохли типа тебя умиляются: ах, великая степь, ах, единство с природой, не нужно их трогать, Чедра – не враг. Нет, Алек, враг. Цивилизационный, непримиримый враг. Я в этом убежден.
            - Я не убежден. Не верю вам, Ермес. Слишком много, долго-долго врали нам… Да даже если и было подобное, затея с бомбой…
            Ермес опустил голову и чуть гнусаво произнес:
             - Это не мое. Голосовал против. С перевесом в два голоса акцию утвердили.
            Надо же! Голосовали они!
            - У вас в элите, я гляжу, и демократия возможна, а нам сервитам – одно послушание.
            - Похоже, что так, как бы ни было это расистски.  Алек! Какая массам демократия? Вы... они… клауфилы домами враждуют, соседей ненавидят. Массы только вчера гигиену освоили. Их мыться заставили силой государственного принуждения и ничем иным. Демократия – для избранных. Образованных, думающих, сильных и смелых, с критическим складом ума, как ты говоришь, для элиты. Невежественные массы просто не смогут, не потянут такую вещь, как принимать решения. Так что на избранных еще и ответственность. Поэтому элите и доступно несколько больше благ.
            Автомобиль, кажется, ездит по кругу. Узнаю родные места. Что тебе сказать, Ермес, на это? Есть рациональное предложение: добавить к многокрылой птице лозунг «Война все спишет» и ворова-аать… «Воруй и властвуй» - тоже клевый слоган для Госпрома.
            - Государственный промоушен, - сказал я. – Функционал ваш - мысли народу делать. Отчего такое влияние на политику?
            - Информация правит миром. С удовольствием бы с тобой теоретизировал дальше, - Ермес глянул время на трубке. – Но дела. Предложение такое: тебе - статус Корифея, жене – миллиард подписок, сыну – хорошую должность. Пашкиной вдове квартиру я утром распорядился вернуть. Банковский счет всех участвующих лиц умножаем на пять – это приличные деньги. Что еще? Полная безопасность и…
            - Стой! Слушай, я отказался от заявления на Петкович.            
            - Отказался? – он удивился. – Как отказался? Нет, ну это правильно. Верное решение.          
            - Но ведь у следствия на вашу Жанну материала и без того… четыре шкафа и две полки.   
            - Это дургие проблемы, - он так и сказал «дургие» вместо «другие».
            Одно из негативных последствий компьютеризации – это ущербность устной речи. У-у! Уродская формулировка! Косноязычие, так будет правильно.
            - «Четыре шкафа»! Не колотите понты, сожитель! – Ермес снова вынул телефон и стал набивать сообщение.
            Я достал свой. СМС от Нормы, пропущенные от Анны. От Кассина сообщение: «Видим у Гапландии машину Олимбаева. Помощь нужна – дай знак».
            Так-то, Ермес Тамерланович! Не все так просто, как вы себе придумали.
            - Петкович пользу приносит. Если ты про Пашку, - сказал Ермес, убирая телефон. – То, допустим, его убила чедрская разведка. Предположим, твой знакомый Гавриил шею сломал ветерану войны по мотиву кровной мести.
            - Какой Гавриил?
            - Который с парашютом пролетал. Не хмурься, Алек. Для решения траблов приходится быть в курсе.
            - Он-то при чем?
            - Спортсмены Чедры совершили нападение. Не взрыв, но убийство нашего сожителя. Так или иначе, у нас не остается выбора, нужно начинать военную операцию. Немного позже, но это мелкие детали.
            «Как остановить эту лавину?» – подумал я, а вслух сказал:
            - Насчет подписчиков и денег все в силе, я надеюсь? – пусть Госпром думает, что всех купил.
            - Завтра дам указание.
            - Тогда я пошел?
            - Не задерживаю.
            Я уже вылезал из машины, когда Ермес грустно произнес:
            - Как бы хотелось, Алек, встретиться с тобой в другом контексте! Посидеть… И чтобы Пашка был… Нинка живая…
            - Удачи, - бросил я и хлопнул дверцей.
            Удачи я ему, конечно, не желаю. Кривое зелье эта власть, как она людей коверкает!
             Написал Кассину: «все норм». Уже в квартире получил ответ: «Принято». И следом еще одно, теперь голосовое: «Высоколобые технократы думают, что, если скопировать бумагу нельзя, значит секреты защищены. А то, что можно сфотографировать отражение в зеркале документа, хе-хе!, госпромовским мозгам не осилить! Так что, инфа из папочки Кольцова – сам понимаешь. Век помнить буду твоего приятеля. Как говорится на латыни, дура лекс, шов маст го он. Хельмут еще у тебя по соседству, страхует, так что не волнуйся».
            Я не волнуюсь. Только шторы в кабинете плотно-наплотно закрыл. Сел к столу и оживил компьютер. Угарно долгий сегодня день. Мудро насыщенный, льет благодать. Как оставить страх на пороге? Как остановить на пороге горе?   На экране значок игры, созвучной моим мыслям, игра на реальных событиях, где место действия – разорванный войной Архангельск, когда-то город значимый, теперь объект для археологов и радиационных ботаников. 
            Такое будет у меня? Зима близко, зима ядерная. Надвигающуюся беду нужно отвернуть. Ничего не могу. Оставим компетентным людям. Кроме! Если есть созидательное зло, значит ждет, стоит на старте что?  Разрушительное добро.
           Обществу хотят преподнести злодеев-чедров. Ну а мы походим с козырей. Захожу на канал, жму разместить. Заголовок? Нужен броский, сенсационный. «*** войне» - система не пропустит. «Шокирующий чедр»? «Интервью с врагом»? Пусть будет «Разговор реальный с чедрским десантником». Предисловие. Пишу: «Популярный некогда блогер по имени Бодрый Ярик писал о степной войне, будто ее вовсе не было. Официоз триумфально кричит о великой победе (хотя, казалось бы! Они здесь не при чем). Послушаем другую сторону о событиях минувших и положении настоящем, о взгляде чедров на наше общество.
И размещаю запись разговора с Гариком.
Да пошло оно все!!!
Здесь же размещаю запись разговора с Павлом. Пусть клауфилы знают о подставных ветеранах!
Я сделал все, что от меня зависит. А теперь спать.
          Один коммент моментально пришел. Дабл-ви на двух прямых, иероглиф вольнодумства. Хэштег: «Анафема клауфилам!».