***

Ночь все еще пребывала на троне времени. Я сидел на камне и смотрел на луну, все больше и больше осознавая, что она смеется надо мной. Ее сияние отражалось от листвы, цветов и неба, немного подсвечивая землю. Когда-то это сияние казалось мне чарующим, мистическим, но спустя многие годы я понял, что это вовсе не так. Луна – солнце для другого мира. В нем я и жил.
Но, несмотря ни на что, он оставался для меня чуждым.
Рядом со мной на камне сидел мой ворон. Теперь он был стар, ведь с начала его жизни прошло почти двести лет. Я нашел его, когда был еще совсем юн. Тогда, всего пару столетий назад, у меня была семья, дом и друзья…
…И еще та девчонка, Антуанетта. Ей тогда было шестнадцать. Несмотря на то, что вокруг нее всегда было много поклонников, взаимностью она ответила мне. Я часто слышал как ее подруги шептали нам вслед слова зависти, знал, что они ходили к ведуньям, пытались приворожить меня. Они верили в магию, несмотря на то, что эпоха правления Виктории была временем необычайного научно-технического прогресса. Но все их старания были напрасны. Я и слышать ни о ком не хотел кроме Антуанетты, пока не началась вся эта канитель.
Грустно было потом видеть слезы на ее глазах, когда ей сказали, что я пропал. Она плакала долго, после ходила независимо и была холодна ко всем, кто пытался оказывать ей знаки внимания. Она была словно портрет, с которого художник убрал все теплые краски, заменив их холодными, или же опять этим проклятым светом луны. Ночами я, никем ни разу не замеченный, сидел на дереве напротив ее окна и любовался тем, как сияние звезд отражается на ее волосах, и как безмятежно и мило ее лицо, когда она спала. Первое время я еще оставался романтиком.
Прошло много лет, и, наблюдая за тем, как красота Антуанетты угасала, я осознал, что вечная жизнь при свете луны – это проклятие. Когда она, будучи в возрасте шестидесяти трех лет, лежала на смертном одре, я явился к ней в редкую безлунную ночь. Едва она увидела меня, в ее полуслепых глазах сперва отразилась радость, - как будто прошли не десятилетия, но считанные дни, - а затем суеверный страх и понимание, - ведь я все еще выглядел на те семнадцать лет. Антуанетта прекрасно поняла, какой ценой я это получил. Потом, когда ее тело остыло, я запоздало понял, что мог бы и ей даровать это проклятие преимущества, но опоздал… я забыл, насколько люди смертны, что шестьдесят лет – не срок лишь для вампиров, а для них – это целая жизнь, и в отличие от нас они стремились все успеть.
Мысли об Антуанетте выветрились из моей головы сразу же после того, как меня официально приняли в клан. Я с удовольствием наблюдал за хрупкими и прекрасными женщинами-тореадор, наслаждаясь их обществом, посещал различные выставки и концерты своих братьев и сестер, искренне любуясь их творчеством, порой и сам принимал в них участие. Но лишь после я узнал, что жизнь ночных охотников – это не только веселье и светские сборы. Это также и бесконечная война.
Порой происходили стычки между враждующим с Камариллой объединением кланов – Саббатом. Они были безжалостны и кровожадны, их главной целью было стремление утопить мир в крови. Они презирали все правила, считая, что люди должны знать, кто правит в этом мире.
Они предали смерти больше полусотни моих знакомых. Некоторых Саббат оставил смотреть на солнце, которое быстро превращало их тела в прах. С остальными же Камарилла расправлялась сама, на суде. Кристиан был слишком нервным, особенно во времена обострения конфликтов, и судил всех, кто в чем-либо провинился перед ним, подозревая их в измене. Абсолютная безразличность к судьбам своих кровных родственников – для меня это достаточная причина ненавидеть все сообщество киндрэт.
Я слишком много думал о прошлом. В последние годы меня посещали кошмары, от которых я всеми силами бежал, но не найдя пути к отступлению, выплескивал их в своем творчестве. Дарла, моя девушка, относилась к этому очень сочувственно, и со слезами на глазах смотрела, как я рисовал портрет Антуанетты. Она плакала не потому, что это был не ее портрет, а потому, что чувствовала мою боль, как никто другой. Ей было искренне меня жаль.
А потом они предали карательному свету и ее.

В одной из стычек ее схватили твари из Саббата и попытались шантажировать наш клан. Но несмотря на то, что Дарла была правой рукой его главы, тореадоры отказались выполнять условия. На следующее утро Саббат оставил Дарлу связанной на открытом воздухе, и когда солнце взошло, легкий ветер сдул ее прах, а заодно и все воспоминания о ней.

Я был тогда рядом. Прятался в тенях, горя желанием ей помочь, но чувствуя, что солнце уже начало свой карающий путь. Я видел, как лучи прожигали ее нежную кожу, избавляя от плоти и истончая кости, слышал ее крики агонии, в которых звучало мое имя… а потом все стихло.
С того момента прошло два года. Война никогда не прекратится, а творить я больше не мог. Воспоминания стали слишком сильными и яркими, чтобы я мог их выплеснуть. И вот теперь я сидел на холодном камне, наблюдая, как на горизонте тлеет новый день, и первые лучи резали мне взгляд. Солнце всходило, и я чувствовал, что это – мой конец. Его лучи разрушали мое тело, боль была невыносима, словно тебя разрезали на части…
Черная птица посмотрела на небольшую горстку пепла – все, что осталось от его хозяина. Ворон подхватил клювом лежащий рядом с прахом серебристый крест с темными агатами, который лишь пару секунд назад висел на шее у вампира, расправил крылья и улетел за облака.
Больше ничего не связывало его с миром Тьмы.

Ллен стояла на краю крутого обрыва. Далеко внизу, на плодородной земле, усеянной сотнями цветов, стояла ее деревушка. Серая и безликая, как и сотни таких же деревушек. Люди в ней целиком отдавали души природе, способные чувствовать что-то яркое только в молодости. А затем – жизнь от засева до жатвы, от голода до эпидемии…
Вокруг было бескрайнее синее небо.
Ллен прислушалась к своему сердцу. Так и есть, не бьется. Биться стало нечему с тех пор, как она отдала свое сердце одному человеку, пусть он даже этого и не знал. Ллен сделала это неосознанно – просто однажды сердце перестало биться, и девушка все прекрасно поняла. Тогда это вызвало у нее только легкую, достойную кисти великих художников улыбку.
Потом появились сны.
В этих снах она всегда была одна. Либо понимала, что рядом с ней находился человек, которого она не знает, либо Эрик – обладатель ее сердца – ее не видел и не помнил, а может, и просто не знал. Эти сны пугали Ллен, сводили ее с ума и заставляли сомневаться в себе, в окружающих и в целом мире вообще.
Наконец она решилась.
Сейчас или никогда.
- Ллен! Ллен! Куда ты исчезла! Все уже начали…
Девушка резко повернулась. Эрик остановился, пораженный ее диким, гневным взглядом, полным отчаяния. Она медленно, словно зачарованная, раскинула руки и качнулась назад. Ее белое платье затрепетало на ветру, пальцы ног оторвались от земли, и…
- ЛЛЕН!!!
Рука юноши схватила прохладный воздух. Эрик подбежал к краю обрыва, с которого упала девушка, и посмотрел вниз. Его воображение рисовало ему самые страшные картины, а откуда-то из глубин души вышло неосознанное чувство вины. Юноша закрыл глаза – это не может быть правдой…
Ллен летела вниз, продолжая смотреть в небо. Она хотела, чтобы бескрайние просторы небесных чертогов были последним, что она увидит. В них не было серости, не было боли, которую причиняет только любовь - единственная болезнь, которую не могли вылечить. Слезы срывались с глаз девушки и уносились потоками воздуха. Несмотря ни на что, лицо ее было абсолютно спокойным и безмятежным. Именно этого она и хотела.
Внезапно какая-то сила дернула ее, и падение прекратилось.
Ллен открыла глаза и поняла, что висит в воздухе, держась на ветру при помощи пары ослепительно двух белоснежных крыльев. Она улыбнулась опять – все страхи были напрасны… в двух сердцах нет места лжи.
Девушка поднялась в воздух и опустилась на землю перед Эриком. Крылья тут же померкли – они выполнили свою работу. Эрик обнял Ллен – ему никогда не дано узнать, что именно он спас ее жизнь.
Ллен обвила руками юношу. В ее глазах опять стояли слезы – но теперь это были слезы радости. Но осталась еще одна вещь…
Девушка снова прислушалась. Не бьется. Ее сердце все еще принадлежало Эрику – но так и должно быть.
Так и должно быть…

В этом жестоком мире нет ничего вечного. Раньше я думала, что есть любовь, цветущая кровавой розой на могиле времени, но это не так. Жить каждым моментом нелегко, но именно это мы и должны делать, ведь в любую секунду Мрачный Жнец может показать своим перстом на нас. Жребий брошен.
Бьют часы. Каждый удар отдается звуками в наших ушах, но что мы в них слышим? Часы ударяют один раз – и из первородной глины появляется Вселенная, безграничная, как время, что начало отсчет наших секунд задолго до вселенной.
Часы ударяют второй раз – и среди затерянных и забытых звезд появляется одна, яркая настолько, что слепит глаза, и горячая, как кровь берсерка.
Часы ударяют третий раз – и появляются девять планет. Каждая по-своему прекрасна, но лишь одна сияет изумрудом под светом звезды. Шестеренки встали на место.
Часы ударяют четвертый раз – и на планете зарождается жизнь. Примитивные существа выходят из воды и, подобно скульптурам, приобретают форму.
Часы ударяют пятый раз – и существо по имени человек захватывает власть над остальными. Твердо стоящий на двух ногах, он познает мир.
Часы ударяют шестой раз – и человек в первый раз узнает, что такое убийство. С тех пор он связал свою жизнь с насилием.
Часы ударяют седьмой раз – и люди строят свои первые империи. Пройдет время, и их занесет песок.
Часы ударяют восьмой раз – и огромные здания возвышаются над землей. Люди достигли вершины мира. Они верят, что все, что сделают они, вечно.
Часы ударяют девятый раз – и кислотные дожди, подобно дыханию дракона, разъедают тело и разум людей. Дым застилает некогда голубое небо. В безупречный механизм попала песчинка.
Часы ударяют десятый раз – и начинается война. В битве той брат стоит против брата, отец против сына. Никто не выйдет победителем.
Часы ударяют одиннадцатый раз – и некогда прекрасная звезда по имени Солнце тускнеет и угасает. Без одной шестеренки механизм не будет работать.
Часы ударяют двенадцатый раз. И вновь Вселенная превращается в первородную глину, подвижную под руками умелого мастера и бесполезную в пальцах недоучки. И лишь время теперь слушает песни холодного ветра, несущего песчинки великих цивилизаций в никуда…
Гаснет свеча. Капли дождя струятся слезами по щекам. Для тех, кто не знает слова «любовь» нет слова «преданность». Чувства мертвы, как и все мы. Пешки в руках сильных мира сего.

…Она шла все той же дорогой в обычное никуда. Тусклые фонари, вокруг которых вились бабочки, освещали пустынную дорогу. Солнце уже давно село, на улице не было ни души.
Она посмотрела на синее, почти черное небо, посреди которого сиял серебряный месяц. Подлунный мир…
А ведь несколько месяцев назад она шла по этой же самой дороге под светом полуденного солнца и была счастлива. В улыбке ее искрился неподдельный яркий свет счастья, золотые волосы блестели под лучами, а яркие серые глаза неотрывно смотрели в яркое голубое небо.
Теперь все померкло. Солнце не вставало уже почти полгода, несмотря на то, что было тепло. Ее глаза от обид, гнева, злости темнели двумя изумрудами, волосы потемнели, и она все реже распускала их. Она редко улыбалась. Счастье, которым когда-то было пропитано ее существование, свернулось в кокон и погибло, не успев раскрыть крылья. Теперь она шла, одетая в легкую майку и джинсы, а босые ноги оставляли на первом снегу следы когтистых лап…
Ей не хотелось смотреть как окружающие яркими, разноцветными пятнами вспыхивали рядом с ней, а потом, посеревшие или даже ставшие черными, застывали неподвижными статуями. Потом ветер сдувал их силуэты прочь, и они исчезали, подавленные грузом собственных ошибок.
Больше всего она не хотела новой боли. Кусок стали в ее сердце постоянно болел, а по спине струилась кровь из двух гнойных ран на лопатках – там, где однажды были крылья. Она вырвала их сама – без наркоза, голыми руками. И все еще корила себя за это. Но хотя крылья и давали ей возможность летать, когда она падала на ледяной асфальт, перья намертво примерзали, и приходилось их вырывать. А это было еще больнее, особенно когда это делала не она, а кто-либо еще.
- «Однажды они покрасят небо цианидом, а пеплом собственной жизни посыплют поля. А меня уже не будет с ними, или, быть может, это буду уже не я, и никто меня не узнает…» - вертелись мысли в ее голове. Внезапно она остановилась. Осколок в сердце вновь дал о себе знать, но остановилась она не поэтому.
В ее глазах вновь мелькнул тот серебристый, яркий отблеск, отблеск солнца в ее душе. Боясь оступиться, она пошла вперед, неуверенно, словно шла по тонкой нити, а потом резко побежала. Ее дыхание постоянно сбивалось, она падала, но бежала, боясь опоздать. Прошло некоторое время, и ее фигура скрылась за горизонтом. А далеко, на востоке, заискрился розовый рассвет…