Туман. Глава 4. Милан

Глава 4.

Милан

Милан прошёл по узкому проходу. Внутри было холодно. Каменные стены хранили запах воска, старых книг и сырости. Вдоль длинных коридоров стояли массивные деревянные скамьи, у каждой двери — старые керосиновые лампы Монах показал ему его келью.
Небольшая комната, едва освещённая огоньком лампады. У стены — простая деревянная кровать, рядом — стол и старый сундук. В углу висела маленькая икона.
Всё. Никаких привычных звуков, запахов. Всё чужое.
Милан сел на кровать, провёл рукой по одеялу. Грубая шерсть кололась в пальцы.
Снаружи прозвучал колокол. Начиналась новая жизнь.
Ученики монастырской школы сидели за длинными столами, кто-то читал, кто-то писал, кто-то просто грыз кончик карандаша, глядя в окно.
Когда Милан вошёл, на него сразу обратили внимание.
— Это он, новый? — донёсся шёпот.
Кто-то прыснул, кто-то смотрел с любопытством.
— Говорят, он немой, — сказал кто-то вполголоса.
Милан опустил глаза.
Но тут к нему подошёл мальчик с копной рыжеватых волос.
— Ты Милан? — спросил он.
Милан кивнул.
— Я Зоран. Ты теперь со мной за одной партой.
Милан снова кивнул.
Зоран фыркнул.
— Ну и ладно, если не хочешь говорить. Я и так могу за двоих.
Он ухмыльнулся, хлопнул Милана по плечу и сел рядом.
Милан впервые за долгое время почувствовал, что он не один.
Жизнь в монастырской школе текла размеренно. Подъём с первыми лучами солнца, молитва в холодном каменном храме, завтрак из ржаного хлеба и тёплого молока. Затем — учёба. Милан сидел за длинным столом, склонившись над пожелтевшими страницами книг. Он был лучшим учеником, но его молчание делало его загадкой для остальных. Он писал чётко, красиво, а его дневник стал тайным собеседником, которому он доверял всё, что не мог сказать вслух.
После занятий — работа: чистка конюшен, переноска воды, колка дров. Всё это закаляло его, делало сильнее. Он был молчалив, но всё понимал, и монахи относились к нему с уважением. Особое место в их буднях занимала работа в саду. Они ухаживали за яблонями и виноградными лозами, пропалывали грядки, развешивали кормушки для птиц. Когда первые морозы покрывали землю серебристым инеем, мальчики наполняли кормушки зёрнами и кусочками хлеба. Стая воробьёв и синиц слеталась к трапезе, напоминая ученикам о том, что даже самые малые существа нуждаются в заботе.
Осенью, когда монастырь окутывал густой туман, вечера становились особенно таинственными. В учебных залах зажигались свечи, и ученики, собравшись вокруг пламени, рассказывали друг другу истории. Тени плясали на стенах, превращаясь в призрачные силуэты. Один из монахов, брат Дамаскин, говорил, что монастырь хранит множество тайн. Он рассказывал, как в давние времена по этим коридорам бродили души усопших, а в подвалах можно было услышать шёпот исчезнувших монахов. Иногда во время таких рассказов за окном раздавался глухой стук ветра, и кто-то невольно вжимался в плечо соседа.
Но самым страшным был рассказ Зорана о призраке монастырского колокола. Говорили, что в полночь он звенел сам по себе, предупреждая о несчастье. И если в эту минуту кто-то находился во дворе, его могли утащить в туман те, кого давно не было среди живых.
Милан не верил в призраков, но в такие моменты даже он ощущал ледяное дыхание страха, пробирающееся под одежду. В такие вечера он особенно крепко сжимал свой дневник, словно в словах, записанных на страницах, таился ответ на все загадки, окружающие его.
Среди всех учеников Милан особенно сблизился с Зораном. Рыжеволосый, веснушчатый мальчишка, он был полной противоположностью Милана: громкий, весёлый, вечно суетливый. Он болтал без умолку, но никогда не лез с расспросами о прошлом друга. Они вместе выполняли работу, вместе учились, вместе прятались на чердаке школы, где можно было слушать ветер, завывающий в щелях старой крыши.
— Ты всё пишешь в свою книжку? — спросил Зоран однажды, заглянув в дневник Милана.
Милан кивнул.
— Ну, хоть напиши там, что я самый красивый человек в монастыре! — рассмеялся Зоран.
Милан усмехнулся и вывел несколько букв. Зоран заглянул и прочитал: «Зоран самый болтливый человек в монастыре».
— Ах ты! — воскликнул он, ударив Милана по плечу.
Так крепла их дружба. Вместе они исследовали монастырь, пробираясь в подвалы, где пахло сыростью и воском, находя старые книги, забытые вещи, древние замки. Иногда они взбирались на колокольню, смотрели вдаль, на тёмный лес за монастырскими стенами, и мечтали.
— Когда-нибудь мы уйдём отсюда, Милан, — говорил Зоран. — Ты будешь великим писателем, а я — богатым купцом!
Милан только качал головой и улыбался.
Но не все в монастыре были дружелюбны.
Роберт Фуца, сын деревенского старосты из соседней деревни, привык, что ему во всём потакают. Высокий, крепкий, с надменно вздёрнутым подбородком, он с первого дня возненавидел Милана за его молчание. Казалось, его раздражало само существование того, кто не вставал перед ним по стойке смирно, не выказывал подобострастия.
— Немой! — дразнил он. — Может, ты и писать скоро разучишься?
Милан терпеливо игнорировал насмешки, но однажды терпение его лопнуло. В тот день Роберт, заметив дневник Милана, с кривой усмешкой выхватил его.
— Ну-ка посмотрим, о чём болтает наш молчун! — заявил он, перелистывая страницы.
Милан бросился вперёд, но Роберт увернулся, раздирая страницы в клочья. Ещё мгновение — и Милан уже не помнил себя. Его кулак, крепкий от ежедневного труда, врезался в лицо Фуцы, и тот с глухим стуком рухнул на землю. Мгновение он лежал, ошарашенно моргая, а потом с рычанием вскочил, вытирая кровь с губы.
— Ты за это заплатишь! — прошипел он, сжимая кулаки.
И заплатил бы, если бы не Зоран. На следующий день, когда Роберт привёл с собой двоих помощников, Зоран уже ждал рядом с Миланом. Бой был коротким, но яростным. Милан и Зоран дрались плечом к плечу, и хотя им досталось, они дали понять, что Милан — не та жертва, на которую можно охотиться безнаказанно.
С того дня Роберт Фуца не осмеливался нападать на Милана в открытую, но его взгляд, полный ненависти, следовал за ним повсюду.
Со временем настал возраст первых увлечений. В соседней деревне жили две девушки — Марика и Галинка. Однажды, вернувшись с поручения в деревне, Зоран рассказал, что они с Марикой будут встречаться.
— А ты, Милан? — спросил он. — Галинка так на тебя смотрела!
Галинка действительно нравилась Милану, но он не знал, что делать.
Однажды Милан брёл по тропинке, укрытой тенями старых дубов, и вдруг остановился. У колодца стояла Галина, поправляя ведро на краю. Её волосы, освещённые заходящим солнцем, казались золотыми.
Он сглотнул, чувствуя, как внутри поднимается тёплая волна волнения. Ему хотелось подойти, но ноги словно приросли к земле. Вдруг ведро накренилось, и вода выплеснулась через край.
— Ах! — вскрикнула Галина, отпрыгивая.
Милан, будто очнувшись, быстро шагнул вперёд и ловко подхватил ведро. Она взглянула на него с удивлением.
— Спасибо, — сказала она, вытирая руки о подол платья. — А я думала, ты не заметишь.
Милан кивнул и указал на ведро, словно спрашивая, всё ли в порядке.
— Всё хорошо, — улыбнулась Галина. — Ты… ты ведь не говоришь, да?
Он вновь кивнул. Девушка на мгновение задумалась, а потом добавила:
— Но ведь можно общаться и без слов, верно?
Милан посмотрел ей в глаза. В них не было ни жалости, ни насмешки — только любопытство и что-то ещё, тёплое, мягкое. Он медленно достал из кармана ножик и вырезал на деревянном косяке колодца простое слово: «Да».
Галинка провела пальцами по резьбе, улыбаясь.
— Значит, ты не прочь поговорить. Ну что ж, Милан, тогда нам стоит чаще встречаться.
Она взяла ведро и направилась к дому, а Милан ещё долго стоял у колодца, глядя ей вслед и ощущая, как в груди разгорается новое, неизведанное чувство.
Позже той ночью, в своей келье при монастыре, Милан долго сидел при свече, держа в руках карандаш. Перед ним лежал обрывок бумаги, на котором дрожащими линиями выводились строки. Он не мог говорить, но мог писать. И каждое слово было отражением того, что он не мог произнести вслух.
"В лучах заката волосы твои, Сияют, будто золота напевы, Как речка, льются светлые мечты, Как нежный ветер в травах полевых." Милан зачеркивал строчку за строчкой, пытаясь найти те самые необходимые слова, выражающие весь комок нахлынувших на него чувств.
Зашумел под ветром клён высокий,
Речка серебриться там вдали.
Я стою, тревожный и неловкий,
Ты идёшь — ах сердце не беги
Губы шепчут, нежные, как зори,
Тёплый свет в глазах твоих дрожит.
Я бы пел о тихом счастья море,
Да ведь голос мой давно молчит.
Лишь рука дрожащая сжимает
Лёгкий локон с запахом лугов,
И в душе, как музыка, играет
Ветром спетый сказ прекрасных снов

Он провёл пальцами по строчкам, будто пытаясь убедиться, что они реальны. Завтра он оставит этот листок у колодца, где Галина сможет его найти. А пока он снова перечитал написанное, ощущая, как сердце его стучит быстрее.
Позже они гуляли в лесу, долго молчали, слушая шёпот листвы, купались в реке — Галинка смеялась, плескала в него воду, а Милан, затаив дыхание, смотрел, как солнечные лучи играют на её плечах. В ночной тишине, сидя в монастырском дворе, Зоран шептал:
— Милан, ты ведь её поцеловал?
Милан отворачивался, но Зоран смеялся:
— Эх, немой, а рассказывать не хочешь! Я-то знаю!
Юные чувства, робкие прикосновения, волнение первого поцелуя — всё было новым, неизведанным. В такие мгновения мир становился другим, словно в нём было только это лето, этот сад и голос Галинки, звучащий нежно и близко.
Зоран был более решителен. Когда он увидел Марику, то не раздумывал. Он подошёл, взял её за руку и, улыбнувшись, сказал:
— Ты будешь моей.
Марика засмеялась, но не отняла руки. Их встречи были бурными, страстными. Они убегали в лес, целовались, хохотали, падали в траву, шептали друг другу тайны. Он не боялся её, и она отвечала ему тем же.
Зоран делился с Миланом своими приключениями, а Милан только качал головой, заворожённый и немного смущённый.
Вечера Милан часто проводил в библиотеке монастыря. Он любил старые книги, особенно те, что рассказывали о приключениях и великих страстях. В один из таких вечеров, взяв с полки потрёпанный том, он открыл его и вдруг услышал тихий звук удара — что-то выпало из книги и покатилось по каменному полу.
Милан наклонился и поднял находку. Это было металлическое кольцо, потускневшее от времени, но всё ещё удивительно красивое. По его поверхности извивались тонкие линии, образуя узор волны. Он сжал его в ладони, ощущая странное тепло.
Недолго думая, Милан поспешил к отцу Симеону. Войдя в его келью, он положил кольцо на стол и вопросительно посмотрел на старца.
Отец Симеон долго смотрел на украшение, а затем, взяв его в руки, вздохнул и пробормотал:
— Я не видел его много лет…
Он перевёл взгляд на Милана, его глаза наполнились глубокой грустью.
— Это кольцо Михаила, твоего отца — произнёс он наконец. — Когда-то оно было символом любви, клятвы, которую он дал Милене… Их история — это трагедия и чудо, страсть и испытание. Садись, Милан. Я расскажу тебе о них…
Милан опустился на лавку, а Симеон начал рассказывать. Его голос звучал, как шёпот времени, перенося мальчика в прошлое, полное тайн, предательств и великой любви.