Freund der Familie

                -Не Кикассо, а Пикассо.
                -Не кизди!
                (разговор в музее)



- Ну, киздеть-та никому ещё не запрещали! – говорил Матвей Голенищев, сидя на завалинке после чая с папиросой. – Это вам не костры в лесу палить в засуху. Вот.
Чай с папиросой не в том виде, что он её туда вместо мёда или крыжовенного варенья ложил. А в том, что попил чайку и вышел на завалинку выкурить папироску-другую перед сном. Завтра вставать с петухами.
А Миколай Заварухин говорил иначе. Он говорил так:
- Дружба - есть максимальная близость душ и телес без обоюдной выгоды на основе лишь сердечной симпатии и общей идеи.
Дед Поликарп Власов, тот вообще ничего не говорит. Когда спрашивают, мол:
-Чего это ты, дед Поликарп, молчишь? Какого рожна?
Дед Поликарп (он колхозный конюх) снимает шапку, с которой не расстаётся во все сезоны, лезет за подкладку и вынимает сложенный четвером листок. Мол:
- На! Читай, если умеешь.
В листке вырванная из стихотворения строчка:
«И онъ къ устамъ моимъ приникъ,
И вырвалъ гр;шный мой языкъ,
И празднословный и лукавый,»
Добавим, что дед Поликарп, как две капли воды походит на Мину Моисеева с картины великого русского художника Ивана Николаевича Крамского. Но только старше. А Миколай Заварухин дюже смахивает на великого русского писателя Алексея Максимовича Горького, если тому приделать бороду и волосы завить. Захаживал Алексей Максимович во время странствий в наши края, не забудем, дюже похожи.
Но если начнёшь сравнивать, кто у нас в колхозе на кого похож, то до рассказа так никогда не доберёшься. 
Оно конечно, для краткости речи можно было бы обойтись и без приставки «великий русский». Потому как, ежели русский, то непременно и великий. Схема логики проста, как ясен пень – пишешь «великий русский…», а дольше ставишь профессию и фамилию на своё усмотрение. И будешь прав. Да.
Теперь о судьбе. Судьба наша мало чем отлична от судеб остальных крестьян нашего славного многострадального отечества. До зимнего штурма - многострадального, после оного – славного. С неуклонным возрастанием улучшения и веселия. Был элемент эксполоататорский, были сражения по его искоренению, затем началась счастливая колхозная жизнь. С использованием добытых боями трофеев. То есть. В бывшей барской усадьбе сделали колхозное правление, в доме попа «Избу-читальню» для занятий по ликбезу. Всё как полагается. Название колхозу дали «Аврора». Принимая во внимание двойной его смыл – и крейсера не забыли и перспективу ожидания указали. Заря, значит, новой жизни превращающаяся в новой жизни день. Бесконечный и солнечный.
Направление общих трудов животноводческое, сдавать государству молоко и мясо.
Тут только новые коровники строй и заготавливай сено. Поскольку область полевая, с лесами ограничение. Имеются, но не близко. Поэтому после того, как объединились в одну колхозную семью, первым делом порубили усадебный парк на доски и брёвна для построек. Построили, и ещё осталось досок и брёвен, потому как парк был обширный и высокий стволами.
Была идея построить также школу или телятник. В этом пункте вышел спор довольно громкий и искренний. Мужицкая часть населения стояла за образование: владеть чтением, как дед Поликарп; умением дать на резолюцию собрания фамильную подпись; освоить разные науки. Бабы, те за увеличение поголовья, за рекорды по надоям и привесу. По логике выходило, они правы, потому как, это и есть экономическая цель нашего колхоза - мясо и молоко молодому государству.
Но стратегически, так сказать, «гуманитарно» вернее всего строить учебное заведение. Чтобы с помощью него окончательно одолеть суеверия и добиться трезвости после опийного дурмана религиозных предрассудков. А почва для них очень даже имелась. Не почва – будем точны – а колодез и связанная с ним окружающая местность. 
Колодез с издавна считался Святым. Не только из-за поповской агитации, но свойствами содержащейся в нём воды. Свойства удивительные и загадочные. Перечислим.
Во-первых, «животворящая сила». Как бы человек на работе не истаскался, как бы не изнемог на косьбе, сграбании и стоговании сена, стоит ему выпить ковшичек, как усталость и немощь, как рукой снимает. Хоть выходи в ночную смену, если бы ночью было светло, как днём. 
Второе. Сила воды касалась и животного, касалась лучшего человеческого помощника – лошади. Она (кобыла или конь), жадно осушив ведро, приходила в бодрость, игривость и прежнюю, как на рассвете, неутомимость. Ровно ей задали семенного овса. Поэтому, когда заготовляли сенаж на Параскевных лугах, лошадей всегда поили из колодезя, хотя рядом текла себе речка.
Внимательный уже заметил «Параскевных». Знакомый со святцами и склонный к закономерностям сразу соединит название лугов с именем Параскевы Пятницы. Так и есть! Колодез носил это имя. На основании не только свойств жидкости, но и как бы физиономии, проступающей чётким рисунком с глиняного дна колодезя. Рисунком женкой физиономии в нимбе, похожим на висящую невдалеке икону для молебнов, когда-то бывших.
Тут новый признак. Икона висит под навесом, закрывающим лик от дождей, непогоды и обесцвечивающего солнца. Там и полочка для лампады. Но вот загадка – доски и само приспособление от стихии гниют за милую душу, столб, его поддерживающий, превращается в труху, а сруб колодезный хоть бы хны. Как оградили источник срубом в два венца ещё при царе Горохе, так он и существует, не имея никаких признаков старения.
И ещё. Чтобы черпать и напиваться было удобней и быстрей, крыши над колодезем не сделали. Потому как вода в нём оставалась чистой вопреки. Ни тебе лягушек на дне, ни жучков плавучих, ни нападавших в нутро мушек и насекомых. Ровно он покрыт невидимым куполом. Об этом куполе любил читать проповеди поп Артемий – дескать, наглядный пример «духовного» мира. А бабы, рты разинувши, верят.
И ещё. Сколько бы ни черпали, сколько бы ни хлебали, давясь от радости, сколько бы вёдер лошадям на подставляли, вода не убывала. Ровно, она воздух – дыши всей планетой хоть всю жизнь, а меньше его не становится, количество атмосферы остаётся неизменным.
И (уже третий раз) ещё. То, что благоприятствовало существам теплокровным, губило растительность. Польёшь, к примеру, грядку лука, лук чернеет, и стрелы его безжизненно виснут, став синими. Ещё лейку в сарай не уберешь.
Добавим в завершение, что близость «святого» колодезя касалась и состояния лугов, если лето выпадало жарким. До той степени, когда председатель во избежание пожаров запрещал палить костры. Тут возникал феномен. А именно. Сено не желтело. Трава, клевера и прочее сохраняли зелёный вид, ровно их вот сейчас скосили.
Бывает, прибудет (обычно перед Новым годом) в колхоз контролирующее партийное лицо, заглянет в коровник или конюшню, увидит и на этот счёт недоразумевает:
- Что это вы? Откуда взяли свежей травы? Не пойму.
Председатель ему:
- Потрогайте, товарищ Денисов. Сено это натуральное.
- А цвет тогда чего?
- Так это из-за Матушки Параскевы! – брякнет какая-нибудь баба-скотница. – Благодатью зелень держится.
- Цыц, дура! – сорвется председатель, и видно, что человеку стыдно. За дремучесть, руководимых им баб и девок. 
Вот для этого, для науки и антирелигиозного просвещения и нужна была в нашем колхозе школа. Во-первых, искоренить магическое мышление; во-вторых, научно установить истинную причину природного феномена.
Но не бывает худа без добра. Не бывает добра без худа. Оно-то и помогло принять верное решение.
Улучшение жизни, радость труда и созидания вызывают у некоторых зависть и лютую злобу. Оказалось, что не всех мы добили. Конечно, винтовкой никто не стрелял, но вредить развивающейся колхозной жизни умелец нашёлся. «Мститель», так сказать, за справедливо отобранное. Не кто иной, как сынок бывшего кулака-старосты Хомутова. Когда мы, значит, колхоз устанавливали, Хомутов бесследно сгинул и от расправы ушёл. Отца к стенке, а Стёпка избежал. Нету Стёпки!
Ан есть, как потом выяснили чекистские органы, его вскоре обнаружившие. «Вскоре».
А после чего? А после того, как колодез свою святую силу утратил, подменив её чуть не смертельной опасностью. Во всяком случае, две кобылы сдохли. А весь наш колхоз, вся его часть, заготовлявшая сенаж на Параскевных лугах, дристала так, что слышно было по всей губернии. Мало того, что неприлично, так и жар людей неделю мучал и неподвижность бессилия. Ровно холера на наших колхозников напала. Но не холера, хотя и через микроба-бациллу.
Председатель, видя такое, сразу в нужном направлении отреагировал. Приехали учёные (седой мужчина и очень милая женщина Вера Алексеева) и взяли пробы. И уехали, чтобы через неделю Вере Алексеевне появиться снова. В сопровождении другого лица (тоже седой мужчина, но в очках, по профессии геолог) и целой подводы с лекарствами. И сказать:
- Вода была отравлена специально выведенным «штаммом». Следственные органы обнаружили в Воронеже организованную англичанами, японцами и немцами лабораторию – в ней! А лечиться нужно «так-то»…
Вылечились, слава богу! Получив не только отрезвление от религиозного опиума, но также и целый клубок причин для новых направлений колхозной деятельности. Теперь уже не сельскохозяйственной, а промышленной.
Оказалось, что под нами, под Параскевным лугом целые залежи урановой руды. И мы, значит, её первые добытчики. Во главе с бригадиром Матвеем Голенищевым, который куря на завалинке перед сном (вставать на копи с петухами), любит повторять:
- Ну, киздеть-та никому ещё не запрещали! 
Ни литературным словом, ни живописными картинками, как это делал Кикассо или наш живописец-«народничек» (см. иллюстрацию к сему рассказу), от века в деревне не бывавший и запаха коровьего навоза не вдыхавший.
А Стёпку-вредителя чекисты после уничтожения японо-английской лаборатории быстро нашли. И само собой, сразу после прочтения приговора отправили в расход.
И школу мы построили прежде телятника, приладив к торцу здания амбулаторию для врача Веры Алексеевны. Осталась женщина у нас. Лечить мозоли от лопат, клизмы ставить и контролировать влияние радиации на теплокровные организмы. У неё в кабинете над кушеткой висит красивый и правильный плакат –  озабоченная мыслями тётя стремительно едет в санях к больному, с надписью: «Врач – друг народа». Не добавить, не прибавить - афоризм! Аксиома!
Вот такие дела…