1812 - Великолепная кампания Вольцогена

Содержание:
1. Вольцоген и его «Воспоминания», опубликованные после его смерти, в 1851 году.
2. Вольцоген и его «Меморандумы»
3. Вольцоген – советник Барклая де Толли
4. Вольцоген и эпизод с депешей
5. Вопрос о «Скифской» тактике


1. Вольцоген и его «Воспоминания», опубликованные после его смерти, в 1851 году.
Вот что написано в этом отрывке (см. фото):

«На этом закончилась моя общественная деятельность по отношению к походу 1812 года, так как Государь Император не давал мне никаких дальнейших распоряжений и не взял меня с собой, когда 18 декабря лично отправился в Вильно для вручения князю Кутузову ордена Св. Георгия I класса, как «спасителю Отечества», и для того, чтобы поблагодарить победоносную армию за ее храбрые подвиги в бесчисленных лишениях. Даже если они не единственные, кто привел к истреблению армии Наполеона, а он сам потерпел неудачу из-за колоссального размаха своих планов, дни Смоленска (16 и 17 августа), Бородино (7 сентября), Малоярославца (24 октября), Вязьмы (3 ноября), Красного (17 ноября) и на Березине (26-28 ноября) навсегда останутся блестящими свидетельствами русской доблести, и я лично сожалею только о том, что не смог стать свидетелем последней части этой великолепной кампании. Остаток зимы я провел спокойно в Санкт-Петербурге, стараясь по возможности восстановить свое несколько пошатнувшееся здоровье».

Это последний абзац главы «Русский поход 1812 года» из «Воспоминаний» (Memoiren) Людвига фон Вольцогена (Wolcogen, 1774—1845), опубликованных посмертно в 1851 году и на русский язык ни разу не переводившихся.

Слова, исполненные подлинного благородства и признания «русской доблести», настолько же искренни, насколько и полны умолчания. Нет, так и есть: русские сделали свое дело: полководцы перепрыгнули через себя, а солдаты не моргнув пожертвовали собой, пройдя морозы и голод и истребили Великую армию Наполеона.

2. Вольцоген и его «Меморандумы»

В предвоенный период, 22 августа 1810 года Вольцоген представил свой первый Меморандум („Denkschrift ;ber Napoleon und die Art gegen ihn Krieg zu f;hren” = «Меморандум о Наполеоне и методах ведения войны против него»). И здесь он изложил ровно то, что затем произошло в кампанию 1812 года. По его мнению – а на самом деле это была концепция, предложенная Карлом фон Бюловым – перед многократно превосходящими силами Великой армии следует применять следующие вещи: отступление на виду у противника (с дистанцией в два-три марша), избегание решительных, крупных и генеральных сражений, растягивание линий снабжения и удары по линиям снабжения при помощи «летучих» (fliegendes) отрядов, они-то и стали прообразом «воздушного десанта».

Собственно, такая тактика уже предусматривалась Карлом фон Фулем и Жаном Барклаем де Толли. Но первые строили свои проекты с учетом обороны в крепостях и укрепленных лагерях. На переломе XVIII-XIX веков крепости приобрели необычайную популярность. В Западных губерниях, на литовско-белорусских землях, крепости достались в наследство от Речи Посполитой, и по задумке приближенных ко двору военных немцев ставка в обороне должна быть сделана на них. Но Вольцоген, в течение 1811 года, исследовал территории предполагаемого театра военных действий и пришел к выводу, что ни территории, ни тем более крепости не располагают к успешной обороне. Вольцоген считал, что крепости с небольшим количеством гарнизона должны иметь символическое значение присутствия Короны, а с большим количеством гарнизона будут оттягивать войска на ненужную и безуспешную оборону. Крепости должны создавать видимость обороны, главные же действия должны развиваться на дорогах и просторах.

Отсюда напрашивается вывод, который не был озвучен в первом Меморандуме, - отступать далее на Восток или на Юг.

3. Вольцоген – советник Барклая де Толли

С началом кампании 1812 года Вольцоген, будучи флигель-адъютантом императора, был причислен в штаб 1-й Западной обсервационной армии в качестве советчика командующего Михаила Барклая де Толли. Но последний был себе не уме и проводил свою кампанию, близкую к проектам Вольцогена.

Вольцоген был теоретиком, но использовался как практик. Он лез со своими советами (в целом, полезными), от своего имени советовал высшим чинам действовать так, а не иначе. Это не могло раздражать. Но в системе связи того времени от адъютантов зависело многое: Вольцоген брал на себя и руководство целыми эпизодами битв. Однажды он напоролся на такого же советчика: полковник Толь, квартирмейстер 1-й армии, послал его… на обстреливаемую высоту, чтобы подтянуть туда батарею. Между двумя немцами произошел следующий разговор в пылу битвы. Вольцоген: «Вы старше меня по званию, но я главнее по статусу, поэтому вы не имеете право приказывать мне. Но я вижу всю необходимость батарейного огня, поэтому я пойду на высоту, но постараюсь вернуться живым, чтобы избавить вас от удовольствия видеть меня мертвым». Карлу Толю только этого и надо было.

На высоте было так жарко, что батарейный командир отказался устанавливать пушки, и только после того, как Вольцоген пригрозил ему «кантчуком», повиновался. Кантчук – это тайное оружие немцев в русской армии, то бишь нагайка. Оно применялось и в отношении к офицерам. Чтобы поддержать канониров, Вольцоген остался до конца боя. Генерал Чоглоков впоследствии выразил особую благодарность за эту инициативу.


4. Вольцоген и эпизод с депешей.

Отступление русской армии стало раздражать офицеров, появился ропот в армии. Назревал конфликт: Барклай прогнал Беннигсена и отправил Великого князя Константина восвояси, то есть в Питер, с докладом о самом конфликте. Под Смоленском, когда две армии наконец соединились, возникло ожидание генерального сражения. Но Барклай понимал, что корпуса Наполеона движутся к Смоленску с разных сторон, и ждал от них подвоха и хитрого маневра. На военном совещании выступил Вольцоген и предложил ограничиться налетом на один из корпусов. Все было как в детективе: казаки совершили нападение на аванпосты генерала Себастиани, но захватили не генерала, а портфель с документами, лежащий на столе. В документах, которые нашли в портфеле, Мюрат предупреждал Себастьяни о предстоящем налете. Подозрение пало на Вольцогена, он был на волосок от гибели. Годы спустя он узнал, что в Петербурге за Вольцогена заступился министр Штейн и попросил отсрочить желание князя Константина видеть голову Вольцогена до 4 октября. А еще позже раскрылась вся подноготная этого дела – тут вступает в силу романтическая литература в стиле Лермонтова. Оказывается, после совещания в Смоленске, один из поляков, Любомирский, подслушал разговор офицеров и, опасаясь за судьбу своей матери в замке Лядуе, где была ставка Мюрата, направил ей письмо с просьбой срочно уходить в виду нападения русских. Письмо перехватил лично Мюрат и правильно рассудил, что предполагаемый удар русской разведки будет направлен в Рудню, и предупредил Себастьяни. Сколько здесь вымысла, а сколько правды – пусть судит читатель. Меня же удивляет здесь проницательность Мюрата, который предугадал направление удара на Рудню.

Итак, на Вольцогена пало подозрение в измене, а Барклай прекратил с ним сношения, используя его только в качестве посыльного. Он стал как прокаженный – нелюбимый ни русскими, ни немцами.


5. Вопрос о «Скифской» тактике

С самого начала у этой кампании было два режиссера, два композитора. Один – это, без сомнения, Наполеон. Нахрапом и своей «новой французской» тактикой, основанной на «теории невозможности» (Жан Барклай де Толли), он обходил фланги и перерезал линии коммуникации своих противников. Не считаясь своими людьми и устанавливая короткий тайм-боксинг. Но этого ему не удалось сделать с русскими частями в 1812 году. Они уходили от него, избегая решающего сражения. Русские сдали без боя Вильно (защищать его, по Фольцогену, не было никакого смысла), могли бы победить, но потянув с трехдневными боями под Витебском, снялись и ушли. Это был коронный ход Барклая де Толли. Выставив арьергард, который имитировал приготовление к большому бою. В его руках оказалась ответственность за судьбу армии. После того, как окончательно был отброшен план Фуля с идеей защищаться в крепостях, у него появился некий карт-бланш. И он его использовал. Так появился второй режиссер.
Проблема в том, что создается впечатление, будто второй режиссер так и остался вторым и работал под диктовку первого, несмотря на то, что они принадлежали противоборствующим лагерям. Действия русской армии выглядели неуверенными, хаотическими и всегда вынужденными – она вынужденно отступала, вынужденно сдала Смоленск, а затем Москву.

На самом деле очень трудно разглядеть под вынужденными действиями отступающей армии свободу выбора, которая делает это отступление намеренным. И она, эта свобода, была. Русская армия под командованием Барклая де Толли не дала себя окружить, нейтрализовать, разбить. Она почти в полном составе (80.000-90.000) отступила от западных рубежей до Смоленска, соединилась со 2-й армией Багратиона и в новом составе (115.000 плюс казаки и ополчение) дошла до Бородина. Этот успех, становится очевидным при сравнении с потерей личного состава в Великой армии. К Бородино дошло около 120.000. Часть корпусов (австрийцы и пруссаки, общей численностью 50.000-70.000) осталась на Западе, сдерживаемая корпусом Витгенштейна и армией Тормасова (мы их не считаем). А где же остальные? До сих пор не ведется учета небоевых потерь французской армии во время летнего наступления. А они были и достаточно большими. Французы, как известно, жаловались на северную зиму, ее считая главным фактором своего неуспеха. На самом деле при летнем наступлении французы потеряли дезертирами, бросившими оружие, больными и умершими от дизентерии гораздо больше, чем во время зимнего отступления. Был генерал Мороз, но была и генеральша Жара. И одна из причин малых русских потерь – это опора на свои базы и пути сообщения. Русские везде были дома, ни одна из дорог, связывавших Север и Юг, не были перерезаны. В этом заключается главное обоснование скифской тактики отступления.

Что интересно, ни Барклай, ни Вольцоген не мыслили в этих категориях. Они создали оборонные планы, предусматривающие отход войск за Двину и Днепр, но не могли себе представить, как этот план будет реализован, по каким дорогам и городам он пройдет. «Немецкая партия», разрабатывавшая планы отступления, считала, что Смоленск будет последним рубежом. Но Барклай смело двинулся далее на Восток. Правда, сдача Москвы была полной неожиданностью для всех, даже для военных, поскольку не входила в вероятные планы отступления. Это была досадная ошибка, допущенная ставленником Кутузова начальником штаба Бенигсеном. Но Кутузов, взвесив на весах скифского плана столицу или армию, сделал выбор в пользу последней.
Интересно, что Вольцоген в своих «Воспоминаниях», военные действия кампании 1812 года, также не указывает на наличие хитрого плана отступлления. Барклай никого не посвящал в свои планы, по спорным вопросам проводил совещания. Настроен он был весьма агрессивно: не собирался выпускать противника за пределы Московской губернии, и там его по частям уничтожить. Но в то время он был фактически отстранен от руководства армией. Первый «Меморандум» Вольцогена предусматривал не изгнание сильного противника за пределы отечества, а полное его уничтожение (заметим, путем заманивания и перерезания коммуникационных линий). В Меморандуме 1812 года он стал склоняться на сторону наступательной войны, считая ее предпочтительней, чем отступление (тогда все упиралось в оборону в крепостях).
 
Единственное указание на скифский план – литературное, и не относится к логике развития действий. В начале 7-й главы «Русский поход 1812 года» он пишет о своем пребывании в Пружанах перед самым началом войны:

"В то время я получил из библиотеки соседнего польского дворянина том Большой французской энциклопедии Дидро, в котором меня особенно заинтересовала статья о войне Дария со скифами в 513 году до н. э., так как я нашел в ней поразительную аналогию с действиями Наполеона в то время и намерениями русских. Как известно, скифы также заманили Дария в глубь своей негостеприимной страны хорошо рассчитанным отступлением, а затем атаковали его армию, которая, как первоначально говорили, насчитывала 700 000 человек, со всех сторон, так что она была почти полностью уничтожена, особенно когда греки, которые были с ним в союзе, предательски сожгли мост через Дунай, который был доверен их заботам, пока они еще отступали". (82-83)

Этот фрагмент показывает, что Вольцоген относился к скифскому плану несколько отстраненно, если не сказать скептически, чем принято думать впоследствии, будто бы он был создателем скифского плана. Будто бы он еще в 1807 году услышал о войне Дария со скифами от Нибура, которому якобы сообщил об этом сам Барклай (об этом – см. «Воспоминания» Мэтье Дюма, генерал-лейтенанта Великой армии). Это домыслы и байки, в которые поверили русские историки. Тут входит в рассмотрение одно упущенное обстоятельство. Вольцоген был немцем, саксонцем, родом из Винтерберга. Пруссия в данной кампании выступала союзником Франции. То, что в русской армии его считали наймитом и даже подозревали в измене, не случайность. Весь пафос знаменитых памятных записок сводился к политическому аспекту, чтобы действиями русской армии переубедить Пруссию и переманить ее на русскую сторону. Как это сделать? Успехами в наступательной тактике или видимыми неуспехами при отступательной тактике? Очевидно, что в отступлении русской армии к сердцу России Вольцоген тоже себя неуверенно чувствовал. Его как крестного отца этой тактики могли бы расстрелять без суда и следствия, по одному подозрению. К тому же отдалялась цель политического переворота в Пруссии.

Поэтому в «Воспоминаниях», изданных только единожды, в 1851 году, он видел в кампании не реализацию плана отступления, а победу в боевых действиях и искренне благодарит русскую армию и русского солдата за героизм, за доблесть, за «великолепную кампанию», частью которой он, к сожалению, до определенного момента.