Пепел на снегу

Он входит в комнату и смотрит на Джени. Его лицо, омрачённое, выглядит помятым, как после долгого сна. За ним идет противный шлейф перегара смешанный с потом. Взгляд рассеянный раздраженный.
— Что ты делаешь?! — злобно шипит он сквозь зубы, готовый в любой момент сорваться на ребёнка, убить.. Джени вздрагивает, срывается с места и сжимается в угол комнаты. Её лицо, охваченное безумной внутренней борьбой, дрожит. На глазах наворачиваются слёзы, а губы в страхе неразборчиво бормочут то ли молитвы, то ли просьбы. 

На полу детской комнаты лежат семейные фотографии, на которых ножницами обрывисто вырезан член семьи — отец. На всех снимках он пьян, строг и безумен. Пытается вытолкнуть ребёнка из переднего плана, чтобы занять больше пространства своим толстым оголённым пузом. Монстр, считающий, что способен нести титул родителя, или отчаявшаяся муха, попавшая в паутину зависимости? 

Заметив, чем занимается ребёнок, он подходит и тычет в фотографии жирным пальцем, оставляя сальные пятна на снимках. Его глаза красны от водки, а рот кривится в немом рыке.
— Ты мелкая мразь! Тебя не учили... — он заикается, слюна брызжет на её платьеце, — что ЭТО нельзя делать?! — 
Он продолжает тыкать в снимки. 

Ему хочется ударить её, размазать по этому дурацкому полу, чтобы кровь окрасила собой всю детскую, чтобы не видеть больше её лица, не слышать голос и не вспоминать, что в доме, кроме тараканов и собственного пуза, надо кормить ещё одно существо. Он резко поднимает руку, готовый ударить. Джени закрывает глаза, представляя, как костяшки врезаются в скулу, как кровь смешается с розовым узором на обоях... Но удар не приходит. Сквозь ресницы она видит, как его лицо дёргается, будто под кожей дерутся два зверя: тот, что хочет убить, и тот, что помнит... Может, её первые шаги? Или день, когда он ещё не пил? 

Он отшатывается, спотыкаясь о пустую бутылку, что когда-то была им оставленна. Та катится под кровать, звенит, как погребальный колокол.
— Чтоб ты сдохла... — хрипит он, но это уже не крик, а стон - отчаянный, гулкий. 

Он сдерживается, глубоко вздыхает и выходит из комнаты, громко хлопнув дверью — так, что штукатурка сыплется на грязный пол, сыплется за ним, как снег на могилу. Джени ждёт, пока шаги не умолкнут в конце коридора. Потом подползает к фотографиям. В кармане её платья — спичка, украденная утром из кухни. Она зажигает её и подносит к краю снимка, где осталась лишь её детская тень. Огонь пожирает отца — сначала ноги, потом живот, потом лицо. На том снимке, что теперь горит быстрее остальных, Джени было три года. Отец стоял с ней на руках, ещё трезвый, ещё улыбающийся. Его рука тогда не сжимала её плечо, а нежно придерживала спину. Но даже там, в этом единственном счастливом кадре, его глаза были пустыми, будто он уже знал, что станет тем, кого сегодня сжёг огонь. Дым вьётся к потолку, как ядовитая змея. За окном, сквозь трещину, пробивается луч света. Узкий, как лезвие. Таким же лезвием дрожит в её руках осколок зеркала.

Он вернётся к закату с очередной бутылкой алкоголя. В стельку пьяный, будет кричать и размахивать руками:
— Где ты, стерва?! Слышишь?! Я тебя...
Голос оборвётся. Нога наткнётся на что-то мягкое. 

Джени лежит на полу, прижав к груди обугленный уголок фотографии. Пальцы впились в пепел — словно пытаются выцарапать из пепла того отца: трезвого, с нежной улыбкой. Лучи солнца скользят по её лицу, делая кожу полупрозрачной, словно воск свечи. Ресницы отбрасывают тени на щёки — кажется, она просто спит. Только синева под ногтями и тонкая алая ниточка на запястье выдают правду. 

— Нет... — горло сдавливает спазм. Бутылка выпадает из рук, разливая по полу водку — слепую, бесполезную. 
Он падает на колени. Кости стучат о линолеум, как молот по крышке гроба. Руки впиваются в её плечи, трясут — слишком сильно, как в той последней ссоре. Голова Джени безвольно запрокидывается назад.

— Проснись! — его рёв больше похож на звериный вой. Слюна брызжет на восковое лицо, но веки не дрогнут. 
Он прижимает тело к себе. Давит, трясёт, умоляет. Рука Джени соскальзывает вниз, и осколок зеркала звонко бьётся о пол.

А в открытое окно врывается ветер — подхватывает серые хлопья пепла, смешивает с первыми снежинками зимы. Словно девочка в рваном платье, танцуя, ведёт за собой вереницу теней. Словно сама тишина задувает последнюю свечу в доме, где больше нечему гореть.