Из древних чудесных камней

сложите ступени грядущего

Друзья!
Из Сети

"Когда вас охватывает настроение, словно при встрече с почтенным
старцем, невольно замедляете походку, голос становится тише и, вместе с
чувством уважения, вас наполняет какой-то удивительный покой, будто
смотрите куда-то далеко, без первого плана.
Поэзия старины, кажется, самая задушевная. Ей основательно
противопоставляют поэзию будущего; но почти беспочвенная будущность,
несмотря на свою необъятность, вряд ли может так же сильно настроить
кого-нибудь, как поэзия минувшего. Старина, притом старина своя, ближе
всего человеку... Именно чувство родной старины наполняет вас при
взгляде на Старую Ладогу. Что-то не припоминается в живописи ладожских
мотивов, а между тем сколько прекрасного и типичного можно вывезти из
этого забытого уголка – осколка старины...
Мне приходилось встречать художников, пеняющих на судьбу, не
посылающую им мотивов.
«Все переписано, – богохульствуют они, – справа ли, слева ли поставлю
березку или речку, все выходит старо. Вам, историческим живописцам,
хорошо, – у вас угол непочатый, а нам-то каково, современным, и особенно
пейзажистам».
Вот бедные! – они не замечают, что кругом все ново бесконечно, только
сами-то они, вопреки природе, норовят быть старыми и хотят видеть во
всем новом старый шаблон и тем приучают к нему массу публики,
извращая непосредственный вкус ее. Точно можно сразу перебрать
неисчислимые настроения, разлитые в природе, точно субъективность
людей ограничена? Говорят, будто нечего писать, а превосходные мотивы,
доступные даже для копииста и протоколиста, остаются втуне, лежат под
самым боком нетронутыми.
Да, что говорить о скудных художниках, которым не найти мотива!.. Я почти
уверен, что даже поэту пейзажа будет превосходная тема, если он в тихий
вечер, когда по всему небу разбежались узорчатые, причудливые тучи,
постоит на плоту, недалеко от Успенского монастыря в Ст. Ладоге и
поглядит на крепостную церковь, посад, на далекий Никольский монастырь
– все это, облитое последним лучом, спокойно отразившееся в
засыпающем Волхове. Стоит только обернуться – и перед вами другой
мотив, не менее прекрасный. Старый сад Успенского монастыря, стена и
угловые башенки прямо уходят в воду, потому что Волхов в разливе. Сквозь
уродливые, переплетшиеся ветки сохнущих, высоких деревьев, с черными
шапками грачевых гнезд по вершинам, чувствуется холодноватый силуэт
церкви новгородского типа. За нею ровный пахотный берег и далекие
сопки, фон – огневая вечерняя заря...".https://vk.com/nkrerix
...Други!
Так поэтично описывал Старую Ладогу Николай Константинович Рерих.
Подробнее

"Старая Ладога считается первой столицей Древней Руси. 7 сентября 862 года в Ладогу прибыл призванный на княжение варяжский князь Рюрик, который основал там свою резиденцию.
По одной из версий, Рюрик провёл в Ладоге около двух лет, а уже потом стал править в Новгороде. Намереваясь расширить владения, в 865 году Рюрик перенёс столицу в Новгород, но Ладога продолжала развиваться.
О высоком статусе Ладоги как важного административного центра свидетельствуют около 200 свинцовых вислых печатей и пломб, обнаруженных при раскопках: в те времена печати и пломбы скрепляли важные документы".
https://mednolit.com/
...Чудесно!
В.Н.
************
1.А.Л. Прохорычев
Н.К. Рерих и Владимирский край

Публикуется в сокращении по материалам Рериховских чтений "О старине моления", посвященных 100-летию путешествия Н.К. Рериха по древним русским городам.

Прежде всего, разрешите поблагодарить организаторов за то, что пригласили на такой
замечательный праздник - мне очень радостно принимать участие в сотрудничестве всех
наших городов. И также спасибо Ивановскому рериховскому обществу и Ярославскому
рериховскому обществу, особенно С.В.Скородумову, что подтолкнули нас к работе в архивах.
Ведь самая первая находка - заметка о предстоящем приезде Николая Константиновича
Рериха во "Владимирской газете" - была сделана в нашем архиве именно Сергеем
Владимировичем. А на основе этой находки нам удалось найти еще один документ, который
подтверждает, что Николай Константинович был у нас, во Владимирской губернии.
История Владимирской области имеет много прекрасных и достойных страниц. Многие
выдающиеся деятели русской культуры творили здесь и вдохновлялись красотой нашего
края. Сто лет назад выдающийся русский художник, ученый и общественный деятель,
Николай Константинович Рерих, осуществляя свою уникальную экспедицию "По старине",
включил в ее маршрут города Владимир, Суздаль, Юрьев-Польской, Боголюбово, а также
Суздальский уезд.
Отмечая 100-летие экспедиции Н.К.Рериха, Международный Совет Рериховских
Организаций и Международный Центр-Музей им. Н.К.Рериха, открыли 15 апреля Программу
"Из древних чудесных камней сложите ступени грядущего", которая охватила уже многие
города Центральной России. В рамках этой программы в апреле-июне 2003 года в палатах
Владимиро-Суздальского музея-заповедника проходит выставка подлинных картин Николая
Константиновича Рериха из серии "Гималаи" и был организован круглый стол "Сердцам
молодым", где мы говорили с молодым поколением, с нашим будущим, о культуре. И эти
диалоги о культуре прошли очень интересно. Так же мы провели молодежные рериховские
чтения - это у нас уже третьи рериховские чтения и с каждым годом все больше школ
принимает в них участие. Кроме того, мы проводим просветительские программы, экскурсии
для молодежи и студентов и многое другое. В июле программа "Из древних чудесных камней
сложите ступени грядущего" пройдет в Юрьеве-Польском. Три дня назад мы были там и
должен сказать, что хоть и многое улучшилось за сто лет, но проблемы остаются все те же, о
которых писал еще Николай Константинович. В августе программа придет в Суздаль, а в
сентябре-октябре - в древний город Муром. Необходимо также отметить, что все эти
мероприятия проходят у нас в рамках торжеств, посвященных 225-летию образования
Владимирской губернии, и проводятся нами совместно с администрацией Владимирской
области.
В наши дни проблема забвения и даже пренебрежения к родной культуре не только не
потеряла своей актуальности, но даже обострилась. Среди молодежи все множится
количество "Иванов, не помнящих родства", знающих о культуре Запада значительно больше,
чем о родной. Поэтому одной из задач, стоящих перед нашим "Владимирским обществом
культуры" является сбор и систематизация материала, связанного с русской культурой в
понимании Николая Константиновича Рериха. Мы призываем молодежь оглянуться и
увидеть, в какой прекрасной стране мы живем, какая богатая культура у России.
Стремясь ближе прикоснуться к родной культуре, Николай Константинович в 1903 году
посетил более сорока древних городов. Его интересовало все - былины, обычаи, старинные
головные уборы, одежда, музыка, иконы, фрески и, конечно, памятники архитектуры, как
воплощение синтеза древнерусского искусства. Все обогащало его духовно и служило
источником творческого вдохновения.
Во Владимире Николай Константинович пишет картину "Дмитриевский собор", в
Боголюбове - "Церковь Покрова на Нерли" и "Палаты Юрия Долгорукого". К сожалению, все
эти работы находятся в частных коллекциях в США.
В архиве Рериха сохранилась земская подорожная, по которой можно судить о дате
посещения Владимира:
"Предъявителю сего Секретарю Императорского Общества Поощрения Художеств Николаю
Константиновичу Рериху на пространстве всей Владимирской губернии в течение одного
месяца, т. е. с 23 июня 1903 г. по 23 июля 1903 г. предписывается давать из земских
пунктовых 3 лошади с 1 повозкою и с 1 проводником со взиманием с него узаконенных
прогонов. Сия подорожная выдана г. Секретарю Императорского Общества Поощрения
Художеств Н.К.Рериху июня 23 дня 1903 года. Член управы (подпись неразборчива).
За секретаря Ф.Гаврилов". [1]
К документальным свидетельствам посещения Николаем Константиновичем Владимира
можно отнести также публикацию во "Владимирской газете", о которой сегодня уже
говорилось, и уведомление канцелярии Владимирского губернатора Суздальского уездного
исправника, найденное нами во Владимирском областном архиве:
"Императорская Археологическая Комиссия 24 сего Мая за № 1309 уведомила меня, что
означенной Комиссией, на основании ВЫСОЧАЙШАГО повеления II Марта 1889 г. выдан
Члену-сотруднику Императорского Русского Археологического Общества Н.К.Рериху
открытый лист на право производства в текущем году археологических раскопок на землях
казенных, принадлежащим разным установлениям и общественных в пределах
Васильковского городища, близ города Суздаля.
Даю знать об этом Вашему Высокоблагородию для сведения.
За губернатора, Управляющий Государственными Имуществами (подпись неразборчива).
31 Мая 1903 г". [2]
Об археологических раскопках, которые Николай Константинович собирался произвести на
территории Владимирской губернии говорится также в письме, опубликованном в
Петербургском Рериховском сборнике:
"Императорское Русское Археологическое Общество имеет честь покорнейше просить
Императорскую Археологическую Комиссию о высылке установленного открытого листа на
имя члена-сотрудника Общества Н.К.Рериха, которому поручается произвести доследование
следующих городищ Суздальского края: Сарского близ г. Ростова, Ильинского близ г. Юрьева,
Васильковского близ г. Суздаля и Добросельского близ г. Владимира". [3]
Как видно из этих документов, Николай Константинович планировал довольно ши-рокие
археологические изыскания нашего края, однако в археологических отчетах есть упо-
минание только о Добросельском городище:
"Исполняя поручение Русского Отделения Императорского Археологического Общества,
летом 1903 года я имел возможность осмотреть городища Добросельское близ Владимира на
Клязьме и Городец на Саре близ Ростова. На первом городище раскопка не могла быть
произведена, ибо вся площадь городища, до возвышенностей вала, была под овсом". [4]
В конце июня Николай Константинович и Елена Ивановна прибывают в Суздаль. Как пишет
суздальский краевед Ю.В.Белов, в это время "город был "весь в прошлом". Низкие
деревянные дома, немощеные, изрезанные колеями улицы. Поразила поистине
патриархальная тишина, которую только время от времени нарушал скрип колес телег да
перезвон колоколов по утрам и вечерам. <...> Пустынный просторный пейзаж радовал глаз.
Архитектура представала во всем своем разнообразии и красоте. Суздаль производил очень
сильное впечатление. Городом в городе выглядел Спасо-Евфимиев монастырь. Какая
суровость и мощь! Настоящая крепость!
Много раздумий вызывала эта старина, несколько обветшавшая. Особенно полюбились
Рерихам места на высоком берегу Каменки, откуда открывались великолепные пейзажи,
картины: одна прекраснее другой! Именно здесь художник развертывал свой мольберт и
писал красками "архитектурные этюды": Александровский и Спасо-Евфимиев монастыри на
кручах, а напротив, в пойме, - "белый лебедь", Покровский женский монастырь. Уж не об
этом ли пейзаже писал Н.К.Рерих в своем дневнике: "Светлой лентой извивается быстрая
речка, один берег ровный, покрытый сочной травой, другой берег высокий, к реке спуски
крутые, обвалы... В редком месте природа создает такую искусную защиту. Если хотите
увидеть прекрасное место, спросите, какое место самое древнее. Умели эти незапамятные
люди выбирать самые лучшие места".
Умели. Умели выбирать места и создавать на них целые городские ансамбли с поразительным
чувством меры и ощущения гармонии, красоты, умели "вписывать" церквушки и монастыри
в окружающий пейзаж. Каменка в Суздале использовалась, явно, как нить ожерелья, на
которую на протяжении нескольких веков "нанизывались" драгоценные камни храмов
Божьих. Любовно относились суздальцы к украшению своих домов карнизами и
наличниками. Традиции были крепки во всем. В старине привлекали добротность и
художественный вкус". [5]
В Суздале Николай Константинович пишет этюды: "Монастырь Александра Невского",
"Козмодемьянская церковь" или "Белая церковь", "Спасо-Евфивиев монастырь" - все эти
картины сегодня находятся в США. Еще один этюд - "Стены Сnaco-Евфимиева монастыря", -
был передан в дар вице-президентом Нью-Йоркского музея им. Н.К.Рериха, Кэтрин
Кемпбелл-Стиббе, Государственному Музею Востока в Москве.
Известно также несколько фотографий, сделанных Е.И.Рерих в Суздале - это
"Ефросиниевский монастырь. Суздаль. Святые ворота" и "Большой фонарь Суздальского
собора на 200 свечей".
Побывали Рерихи и в Кидекше - небольшом селе под Суздалем, где Юрием Долгоруким был
построен первый каменным храм на Владимирской земле, и написал картину "Церковь в селе
Кидекше".
Из Суздаля Николай Константинович и Елена Ивановна направились в Юрьев-Польской, где
огромное впечатление на них произвел Георгиевский собор. Позже Николай Константинович
написал целую статью про собор Юрьева-Польского и назвал ее "Два лика". Почему Рерих
дал ей такое название? Статья обращена к молодежи, не сумевшей разглядеть истинную
красоту русской культуры, поэтому будет лучше привести ее полностью:
"Где же ваш "сказочный" собор? Где же гордость Руси? Просто загнали вы нас в
отвратительный город. Заставили смотреть бедную церковку, застроенную, замазанную.
Пусть же вам за нас отомстят все блохи и клопы, которые напали на нас в вашем сказочном
городе.
Вернулись огорченные. Злые за то, что послал их смотреть собор Юрьева-Польского.
Значит, не увидали. Заслонило что-то. Опять вылезло чудовище. Сколько дельных людей им
перепугано.
Еще подождем. Рано еще. Глаза еще не открыты на значительное. Внимание еще остановлено
плохим и ничтожным. Подождем, пока очистятся и смелости против чудищ наберутся.
Теперь другой лик.
Показал я молодежи новое издание графа А.А.Бобринского "Резной камень в России".
В издании показаны храмы Владимира, Суздаля, Покров на Нерли и собор Юрьева-
Польского. По счастью, зрители в этих городах не были. Их глаза еще не засорились всем
тем, от чего отвернуться надо.
Резной камень привел молодежь в глубокий восторг.
Из всей группы Владимиро-Суздальских храмов самое высокое изумление вызвал, конечно,
собор Юрьева-Польского. Истинная сказка заложена в этих приземистых стенах, затканных
белокаменною резьбою. Бесконечно разнообразною, брошенною от богатства, от творчества
неиссякаемого. Последыш самого красивого периода древней Руси, напитанный романскою
волною.
В канонические формы невольно влились бытовые подробности. Романские здания получили
русский смысл.
Знаю, что резной камень обратит на себя серьезное внимание наших западных друзей.
Никогда не встречал я графа Бобринского, но хочется сказать ему спасибо за прекрасную
мысль давать в большом формате листы. Не убивая чрезмерным текстом возможности
показать красоту в полном обличье и в частях, интересно ограниченных.
Такие изображения надо широко разбросать и в школах, и в толпе. Каково недоумение,
смущенность? Каков восторг и радость!
Два лика. Один обшарпанный, искаженный нашей безобразной действительностью. Лик
избитый, неузнаваемый часто.
Но за пострадавшим ликом скрыт лик другой. Неумелому взгляду недоступный.
В издании о резном камне все запечатлено много хуже, чем на самом деле, но эти листы
вынесены из жизни. В них отразилась частица истинного лика. Эта часть уже так прекрасна,
что даже неумелый глаз понимает великую ценность изображения. В поездках по Руси
особенно поражает враждебная противоположность двух ликов. Хотя враждебна лишь
чудовищная сторона. Истинный лик и величав и спокоен.
Указывая на различие случайного впечатления собора среди жизни и малого, но настоящего
отражения в издании, хочется предостеречь молодежь, и нынче ищущую красоту Руси. Чтобы
не пугались, не отчаивались, если широко раскрытым, доверчивым глазам покажется
своеобразная личина. Это легко может случиться.
Но пусть помнят, что чудесною верою можно вызвать великий лик. Можно переступить за
пределы глумления и глупости. Надо суметь. В поисках из-за безобразной личины
прояснится лик чудесный и светлый". [6]
Николай Константинович Рерих не видел в молодежи бездействующую толпу подростков,
поэтому старался привить ей тягу к прекрасному, к родной культуре. Для того, чтобы открыть
глаза народа на мощь нации, заложенной в мощи соборов, Николай Константинович создал
большую серию "архитектурных этюдов" и запечатлел грандиозную каменную летопись
России. Рерих, как никто другой, мог проникнуть в душу древней архитектуры, чувствовать
ее силу.
Именно мощь он изображал на картинах, показывал истинный лик памятников. Наверное,
параллельно разрушению этих зданий происходит ослабление нашего народа. Народ также
теряет свой истинный лик. Наша культура сегодня настолько обнищала, а искусство
наполнилось извращенными понятиями, что именно сейчас необходимо правильно понять
старину и применить это понимание в ближайших шагах жизни.
К сожалению, большинство картин, написанных Николаем Константиновичем во
Владимирской губернии, утеряно или находится в частных коллекциях. Однако прикоснуться
к древности в понимании Н.К.Рериха можно даже на выставке, представленной в этих стенах.
А закончить мне бы хотелось любимыми словами Святослава Николаевича Рериха: "Будем
всегда стремиться к прекрасному!" Спасибо.
1. ОР ГТГ, ф. 44, № 475. // Петербургский Рериховский Сборник, Т. II-III, Самара, “Агни”, 1999.
С. 201-202.
2. Ф. 994, оп. 1, д. 351, л. 12 и 13.
3. РА ИИМК, ф. 1, № 86/1903, л. 5. // ПРС, Т. II-III, Самара, “Агни”, 1999. С. 200-201.
4. РА ИИМК, ф. 1, № 86/1903, л. 12, 13. // ПРС, Т. II-III, Самара, “Агни”, 1999. С. 105.
5. Ю.В.Белов. "Держава Рериха". Газета "Вечерний звон", № 45.
4. РА ИИМК, ф. 1, № 86/1903, л. 12, 13. // ПРС, Т. II-III, Самара, “Агни”, 1999. С. 105.
5. Ю.В.Белов. "Держава Рериха". Газета "Вечерний звон", № 45.
6. Н.К.Рерих. Два лика. // ПРС, Т. II-III, Самара, “Агни”, 1999. С. 671-674.
Рериховские чтения. "О старине моления". 100-летию путешествия Н.К. Рериха по
древним русским городам посвящается. Гаврилов-Посад 21 июня 2003 г. Сборник
статей. Иваново. 2005. - С. ??
http://www.ivorr.narod.ru/index.htm
**************
2.Н.К. Рерих
ПО СТАРИНЕ
I
Мы признали значительность и научность старины; мы выучили пропись стилей;
мы даже постеснялись и перестали явно уничтожать памятники древности. Мы
уже не назначим в продажу с торгов за 28 000 рублей для слома чудный
Ростовский кремль с расписными храмами, с княжескими и митрополичьими
палатами, как это было еще на глазах живых людей, когда только случайность,
неимение покупателя спасли от гибели гордость всея Руси.
Ничего больше нашему благополучному существованию не нужно; и никакого
места по-прежнему в жизни нашей старина не занимает. По-прежнему далеки мы
от сознания, что общегосударственное, всенародное дело должно держаться
всею землею, вне казенных сумм, помимо обязательных постановлений.
Правда, есть и у нас немногие исключительные люди, которые под гнетом и
насмешками «сплоченного большинства» все же искренно любят старину и
работают в ее пользу, но таких людей мало, и все усилия их только кое-как
удерживают равновесие, а о поступательном движении нельзя еще и думать.
А между тем в отношении древности мы переживаем сейчас очень важное время.
У нас уже немного остается памятников доброй сохранности, нетронутых
неумелым подновлением, да и те как-то дружно запросили поддержку.
Где бы ни подойти к делу старины, сейчас же попадаешь на сведения о
трещинах, разрушающих роспись, о провале сводов, о ненадежных фундаментах.
Кроме того, еще и теперь внимательное ухо может в изобилии услыхать рассказы
о фресках под штукатуркой, о вывозе кирпичей с памятника на постройку, о
разрушении городища для нужд железной дороги. О таких грубых проявлениях
уже не стоит говорить. Такое явное исказительство должно вымереть само:
грубое насилие встретит и сильный отпор. После знаний уже пора нам любить
старину, и время теперь уже говорить о хорошем, художественном отношении к
памятникам.
Минувшим летом мне довелось увидать много нашей настоящей старины и мало
любви вокруг нее.
Последовательно прошли передо мною Московщина, Смоленщина, вечевые
города, Литва, Курляндия и Ливония, и везде любовь к старине встречалась
малыми, неожиданными островками, и много где памятники стоят мертвыми.
Что же мы видим около старины?
(https://roerich-lib.ru)
Грозные башни и стены заросли, закрылись мирными березками и кустарником.
Величавые, полные романтического блеска соборы задавлены ужасными
домишками. Седые иконостасы обезображены нехудожественными доброхотными
приношениями. Все потеряло свою жизненность. И стоят памятники, окруженные
врагами снаружи и внутри. Кому не дает спать на диво обожженный кирпич, из
которого можно сложить громаду фабричных сараев, кому мешает стена
проложить конку, кого беспокоят безобидные изразцы и до боли хочется сбить
их и унести, чтобы они погибли в куче домашнего мусора.
Так редко можно увидать человека, который искал бы жизненное лицо
памятника, приходил бы по душе побеседовать со стариною. Фарисейства,
конечно, как везде, и тут не оберешься. А сколько может порассказать старина
родного самым ближайшим нашим исканиям и стремлениям.
Вспомним нашу старую (нереставрированную) церковную роспись. Мы подробно
исследовали ее композицию, ее малейшие черточки и детали, и как еще мало мы
чувствуем общую красоту ее, т.е. самое главное. Как скудно мы сознаем, что
перед нами не странная работа грубых богомазов, а превосходнейшая стенопись.
Между прочим, в Ростове мне пришлось познакомиться с молодым художником,
иконописцем г.Лопаковым, и случилось пожалеть, что до сих пор этому
талантливому человеку не приходится доказать свое чутье и уменье на большой
реставрационной работе. Способный иконописец – и сидит без дела, и около
старых икон толпятся грубые ловкачи-подрядчики, даже по Стоглаву
подлежащие запрещению касаться святых ликов, богомазы, которых в старое
время отсылали с Москвы подальше.
Проездом через Ярославль слышно было, что предстоит ремонт Ивана Предтечи:
следует поправить трещины. Но страшно, если, заделывая их, кисть артельного
мастера разгуляется и по лазоревым фонам, и по бархатной мураве; получится
варварское дело, ибо писали эти фрески не простые артельные богомазы, а
добрые художники своего времени.
Мало мы еще ценим старинную живопись. Мне приходилось слышать от
интеллигентных людей рассказы о странных формах старины, курьезы
композиции и одежды. Расскажут о немцах и других иноземных человеках,
отправленных суровым художником в ад на Страшном суде, скажут о трактовке
перспективы, о происхождении форм орнамента, о многом будут говорить, но
ничего о красоте живописной, о том, чем живо все остальное, чем иконопись
будет важна для недалекого будущего, для лучших «открытий» искусства. Даже
самые слепые, даже самые тупые скоро поймут великое значение наших
примитивов, значение русской иконописи. Поймут, и завопят, и заахают. И
пускай завопят! Будет их вопление пророчествовать – скоро кончится
«археологическое» отношение к историческому и к народному творчеству и
пышнее расцветет культура искусства.
Мы переварили западных примитивов. Мы как будто уже примиряемся с языком
многих новейших индивидуалистов. К нам много теперь проникает японского
искусства, этого давнего достояния западных художников, и многим начинают
нравиться гениальные творения японцев с их живейшим рисунком и движением,
с их несравненными бархатными тонами.
Для дела все равно, как именно, лишь бы идти достойным путем; может быть,
хоть через искусство Востока взглянем мы иначе на многое наше. Посмотрим не
скучным взором археолога, а теплым взглядом любви и восторга. Почти для
всего у нас фатальная дорога «через заграницу», может быть, и здесь не
миновать общей судьбы.
Когда смотришь на древнюю роспись, на старые изразцы или орнаменты,
думаешь: какая красивая жизнь была. Какие сильные люди жили ею. Как
жизненно и близко всем было искусство, не то что теперь, – ненужная игрушка
для огромного большинства. Насколько древний строитель не мог обойтись без
художественных украшений, настолько теперь стали милы штукатурка и
трафарет. И добро бы в частных домах, а то и в музеях, и во всех общественных
учреждениях, где не пауки и сырость должны расцвечать плафоны и стены, а
живопись лучших художников, вдохновляемых широким размахом задачи.
Насколько ремесленник древности чувствовал инстинктивную потребность
оригинально украсить всякую вещь, выходящую из его рук, настолько теперь
процветают нелепый штамп и опошленная форма. Все вперед идет!
II
Грех, если родные, близкие всем наши памятники древности будут стоять
заброшенными.
Не нужно, чтобы памятники стояли мертвыми, как музейные предметы.
Нехорошо, если перед стариною в ее жизненном пути является то же чувство,
как в музее, где, как в темнице, по остроумному замечанию де ла Сизеранна,
заперты в общую камеру разнороднейшие предметы; где фриз, рассчитанный на
многоаршинную высоту, стоит на уровне головы; где исключающие друг друга
священные, обиходные и военные предметы насильственно связаны по роду
техники воедино. Трудно здесь говорить об общей целесообразной картине, о
древней жизни, о ее характерности. И не будет этого лишь при одном
непременном условии.
Дайте памятнику живой вид, возвратите ему то общее, в котором он красовался в
былое время, – хоть до некоторой степени возвратите! Не застраивайте
памятников доходными домами; не заслоняйте их казармами и сараями; не
допускайте в них современные нам предметы – многие с несравненно большей
охотой будут рваться к памятнику, нежели в музей. Дайте тогда молодежи
возможность смотреть памятники, и она, наверное, будет стремиться из тисков
современности к древнему, так много видевшему делу. После этого совсем иными
покажутся сокровища музеев и заговорят с посетителями совсем иным языком.
Музейные вещи не будут страшною необходимостью, которую требуют знать
купно со всеми ужасами сухих соображений и сведений во имя холодной
древности, а, наоборот, отдельные предметы будут частями живого целого,
завлекательного и чудесного, близкого всей нашей жизни. Не опасаяcь
педантичности и суши, пойдет молодежь к живому памятнику, заглянет в чело
его, и мало в ком не шевельнется что-то старое, давно забытое, знакомое в
детстве, а потом заваленное чем-то будто бы нужным. Само собою захочется
знать все относящееся до такой красоты; учить этому уже не нужно, как
завлекательную сказку, схватит всякий объяснения к старине.
Как это все старо и как все это еще ново. Как совестно твердить об этом и как
все эти вопросы еще нуждаются в обсуждениях! В лихорадочной работе куется
новый стиль, в поспешности мечемся за поисками нового. И родит это гора –
мышь. Я говорю это, конечно, не об отдельных личностях, исключениях, работы
которых займут почетное место в истории искусства, а о массовом у нас
движении. Не успели мы двинуться к обновлению, как уже сумели выжать из
оригинальных вещей пошлый шаблон, едва ли не горший, нежели прежнее
безразличие. В городах растут дома, художественностью заимствованные из
сокровищницы модных магазинов с претензией на новый пошиб; в обиход
проникают вещи старинных форм, часто весьма малопригодные для
употребления. А памятники, наряду с природой живые вдохновители и
руководители стиля, заброшены, и пути к ним засорены сушью и педантизмом.
Кто отважится пойти этой дорогою, разрывая и отряхивая весь лишний мусор,
собирая осколки прекрасных форм?
III
В глухих частях Суздальского уезда хотелось найти мне местные уборы. Общие
указания погнали меня за 20 верст в села Торки и Шошково. В Шошкове
оказалось еще много старины. Во многих семьях еще носили старинные
сарафаны, фаты и повязки. Но больно было видеть тайное желание продать все
это, и не в силу нужды, а потому, что «эта старинная мода прошла уже».
Очень редко можно было найти семью, где бы был в употреблении весь
старинный убор полностью.
– Не хотят, вишь, молодые-то старое одевать, – говорил старик мужичок, покуда
дочка пошла одеть полный наряд.
Я начал убеждать собравшихся сельчан в красоте нарядных костюмов, что
носить их не только не зазорно, но лучшие люди заботятся о поддержании
национального костюма. Старик терпеливо выслушал меня, почесал в затылке и
сказал совершенно справедливое замечание:
– Обветшала наша старинато. Иной сарафан или повязка хотя и старинные, да
изорвались временем-то, молодухам в дырьях ходить и зазорно. И хотели бы
поновить чем, а негде взять. Нынче так не делают, как в старину; может,
конечно, оно и делают, да нам не достать, да и дорого, не под силу. У меня в
дому еще есть старина, а и то прикупать уже из-за Нижнего, из-за Костромы
приходится, а все-то дорожает. Так и проходит старинная мода.
Старик сказал правду! Нечем поновлять нашу ветшающую старину. Оторвались
мы от нее, ушли куда-то, и все наши поновления кажутся на старине гнусными
заплатами. Видел я попытки поновления старинных костюмов – в высшей
степени неудачные. Если положить рядом прекрасную старинную парчу с
дешевой современной церковной парчою, если попробуете к чудной набойке с ее
ласковыми синими и бурыми тонами приставить ситец или коленкор, да еще из
тех, которые специально делаются «для народа», – можно легко представить,
какое безобразие получается.
Современный городской эклектизм, конечно, прямо противоположен
национализму; вместо нелепых попыток изобрести национальный костюм для
горожан, не лучше ли создать почву, на которой могла бы жить наша
вымирающая народная старина. Костюм не надо придумывать: века сложили
прекрасные образцы его; надо придумать, чтобы народ в культурном развитии
мог жить национальным течением мысли, чтобы он вокруг себя находил все
необходимое для красивого образа жизни; надо, чтобы в область сказаний
отошли печальные факты, что священники сожигают древние кички, «ибо
рогатым не подобает походить к причастию». Необходимо, чтобы высшие классы
истинно полюбили старину. Отчего фабрики не дают народу красивую ткань для
костюмов, доступную, не грубую, достойную поновить старину? Дайте почву и
костюму, и песне, и музыке, и пляске, и радости. Пусть растет старинная песня,
пусть струны балалаек вместо прекрасных древних ладов не вызванивают
пошлых маршей и вальсов. Пусть и работает русский человек по-русски, а то
ведь ужасно сказать: в местностях, полных лучших образчиков старины, издавна
славных своею финифтью, сканым и резным делом, в школах можно встречать
работы по образцам из «Нивы». Или еще хуже того: в Торжке, даже по
гимназическим географиям знаменитом своим шитьем, не так давно была
устроена земская школа с целью поддержать это ветшающее рукоделие и
обновить его возвращением к старинной превосходной технике. Дело пошло на
лад. Казалось бы, чего лучше – нашлась опытная руководительница и школа
имеет прямое, отвечающее местным запросам назначение; вы подумаете, что
новое земство позаботилось о расширении этого удачного дела? – ничуть не
бывало. Оно нашло школу излишнею и на днях совсем упразднило ее, на
погибель бросая исконное местное ремесло. При таких условиях для себя разве
сумеет народ сделать что-нибудь красивое? Единственно, если будет прочная
почва, можно ждать и доброе дерево. Все знают, сколько цельного и прекрасного
сохранили в своем быту староверы. Где только живет старина, там звучит много
хорошего; живут там лучшие обычаи. Вот она, старина-то!
Но не умеем мы, не хотим мы помочь народу опять найти красоту в его трудной
жизни. Не с радостью собирателя, а бережно, только очень бережно можно
отнимать у народа его остатки красоты, его дива дивные, веками им
взлелеянные. Только строгими весами можно выверять равноценность
сообщаемого нами народу и похищаемого у него.
В том же Шошкове меня поразила церковь чистотою своих форм: совершенный
XVII век. Между тем узнаю, что только недавно справляли ее столетие.
Удивляюсь и нахожу разгадку. Оказывается, церковь строили крестьяне всем
миром и нарочно хотели строить под старину. Сохраняется и приятная окраска
церкви, белая с охрой, как на храмах Романова-Борисоглебска. Верные дети
своего времени, крестьяне уже думают поновлять свою церковь, и внутренность
ее уже переписывается невероятными картинами в духе Дорэ. И нет мощного
голоса, чтобы сказать им, какую несообразность они творят.
При такой росписи странно было думать, что еще деды этих самых крестьян
мыслили настолько иначе, что могли желать строить именно под старину.
Теперь же нас – культурнейших – окружают совершенно иные картины.
Несмотря на все запрещения, несмотря на опекуншу старины – комиссию, на
глазах многих тают целые башни и стены. Знаменитые Гедеминовский и
Кейстутовский замки в Троках пришли в совершенное разрушение. На целый
этаж завалила рухнувшая башня стены замка Кейстута на острове. В замковой
часовне была фресковая живопись, особенно интересная для нас тем, что,
кажется, была византийского характера; от нее остались одни малоизвестные
остатки, дни которых уже сочтены, из-под них внизу вываливаются кирпичи.
Слышно, что замок в недалеком будущем кто-то хочет поддержать; трудно это
сделать теперь, хоть бы не дать пищу дальнейшему разрушению. В Ковне мне
передавали, что местный замок еще не так давно очень возвышался стенами и
башнями, а теперь от башни остается очень немного, а по фундаментам стен
лепят постройки. На каком основании, по какому праву появляются эти лачуги
на государственной земле, которая недоступна даже для общественных
учреждений?
В Мерече на Немане я хотел видеть старинный дом, помнящий короля
Владислава, а затем Петра Великого. По археологической карте дом этот
значится существующим еще в 1893 году, но теперь его уже нет; в 1896 году он
перестроен до фундамента. Городская башня разобрана, а подле местечка
торчит оглоданный остаток пограничного столба, еще свидетеля Магдебургского
права города Мереча, а теперь незначительного селения. Кое-где видна на
столбе штукатурка, но строение его восстановить уже невозможно.
На самом берегу Немана в Веллонах и в Сапежишках есть древнейшие костелы с
первых времен христианства. В Ковне и в Кейданах есть чудные старинные
домики, а в особенности один с фронтоном чистой готики. Пошли им Бог
заботливую руку – сохранить подольше. Много по прекрасным берегам Немана
старинных мест, беспомощно погибающих. Уже нечему там рассказать о великом
Зниче, Гедемине, Кейстуте, о крыжаках, о всем интересном, что было в этих
местах. Из-за Немана приходят громады песков, а защитника леса уже нет, и
лицо земли изменяется уже неузнаваемо.
На Изборских башнях только кое-где еще остаются следы узорчатой плитной
кладки и рельефные красивые кресты, которыми украшена западная стена
крепости. Не были ли эти кресты страшным напоминанием для крестоносцев,
злейших неприятелей пограничного Изборска? Под толстыми плитными стенами
засыпались подземные ходы, завалились тайники и ворота.
Знаменитый собор Юрьева-Польского, куда более интересный, нежели
Дмитровский храм во Владимире, почти весь облеплен позднейшими скверными
пристройками, безжалостно впившимися в сказочные рельефные украшения
соборных стен. Когда-то эта красота очистится от грубых придатков и кто
выведет опять в жизнь этот удивительный памятник?
Деревянная церковь на Ишне около Ростова, этот прекрасный образец
архитектуры северных церквей, обшит досками и теперь обносится
шаблоннейшим заборчиком, вконец разбивающим впечатление темно-серой
церкви и кладбища с тонкими березами. В медленном разрушении теряют лицо
живописные подробности Новгорода и Пскова.
И не перечесть всего погибающего, но даже там, где мы сознательно хотим
отстоять старину, и то получается нечто странное. После долгого боя отстояли
красивые стены Смоленска, «с великим тщанием» законченные при царе Борисе.
Теперь даже кладут заплаты на них, но зато из старинных валов, внизу из-под
стен, вынимают песок. Я хотел бы ошибиться, но под стенами были видны
свежие колеи около песочных выемок, а вместо бархатистых дерновых валов и
рвов под стенами – бесформенные груды песка и оползли дерева, точно после
злого погрома. Вот тебе и художественный общий, вот и исторический вид! И это
около Смоленска, где песчаных свободных косогоров не обнять взглядом [1].
Обыкновенно у нас принято все валить на неумолимое время, а неумолимы
люди, и время лишь идет по стопам их, точным исполнителем всех желаний.
Вокруг наших памятников целые серии именных ошибок, и летописец мог бы
составить любопытный синодик громких деятелей искажения старины. И это
следует сделать на память потомству.
IV
Несколько лет назад, описывая великий путь «из варяг в греки», мне
приходилось, между прочим, вспоминать: «Когда-то кто-нибудь поедет по Руси с
целью охранения наших исторических пейзажей во имя красоты и национального
чувства?»
С тех пор я видел много древних городищ и урочищ, и еще сильнее хочется
сказать что-либо в их защиту.
Какие это славные места!
Почему древние люди любили жить в таком приволье? Не только в
стратегических и других соображениях тут дело, а широко жил и хорошо
чувствовал древний. Если хотел он раскинуться свободно, то забирался на самый
верх местности, чтобы в ушах гудел вольный ветер, чтобы сверкала под ногами
быстрая река или широкое озеро, чтобы не знал глаз предела в сияющих,
заманчивых далях. И гордо светились на все стороны белые вежи. Если же
приходилось древнему скрываться от постороннего глаза, то не знал он границы
трущобности места, запирался он бездонными болотами, такими ломняками и
буераками, что у нас и духу не хватит подумать осесть в таком углу.
После существующих городов часто указывают древнее городище, и всегда оно
кажется гораздо красивее расположенным, нежели позднейший город. Знал так
называемый Трувор, где сесть под Изборском, у Словенского Ручья, и гораздо
хуже решили задачу псковичи, перенесшие городок на гору Жераву. Городище
под Новгородом по месту гораздо красивее положения самого города. Городище
Старой Ладоги, рубленый город Ярославля, места Гродненского, Виленского,
Венденского и других старых замков – лучшие места во всей окрестности.
Какова же судьба городищ? Цельные, высокие места мешают нам не меньше
памятников. Если их не приходится обезобразить сараями, казармами и
кладовыми, то непременно нужно хотя бы вывезти, как песок. Еще недавно
видел я красивейший Городец на Саре под Ростовом [2], весь искалеченный
вывозкою песка и камня. Вместо чудесного места, куда, бывало, съезжался весь
Ростов, – ужас и разорение, над которым искренно заплакал бы Джон Рескин.
Но нам ли искать красивое? До того мы ленивы и нелюбопытны, что даже
близкий нам красивый Псков и то мало знаем.
Никого не тянет посидеть на берегу Великой перед лицом седого Детинца;
многим ли говорит что-нибудь название Мирожского монастыря, куда следует
съездить хотя бы для одних изображений Спаса и Архангела в приделах.
Старинные башни, рынок под Детинцем, паруса и цветные мачты торговых
ладей, как все это красиво, как все близко от столицы. Как хороши старинные
домики со стильными крылечками и оконцами, зачастую теперь служащие самым
прозаическим назначениям вроде склада мебели и кладовых. И как мало все это
известно большинству, кислому будто бы от недостатка новых впечатлений.
Если и Псков мало знаем, то как же немногие из нас бывали в чудеснейшем
месте подле Пскова – Печорах? Прямо удивительно, что этот уголок известен так
мало. По уютности, по вековому покою, по интересным строениям мало что
сравняется во всей Средней Руси. Стены, оббитые литовцами, сбегают в
глубокие овраги и бодро шагают по кручам. Церкви, деревянные переходы на
стене, звонницы, все это, тесно сжатое, дает необыкновенно цельное
впечатление.
Можно долго прожить на этом месте, и все будет хотеться еще раз пройти по
двору, уставленному старинными пузатыми зданиями красного и белого цвета,
еще раз захочется пройти закоулком между ризницей и старой звонницей.
Вереницей пройдут богомольцы; из которой-нибудь церкви будет слышаться
пение, и со всех сторон будет чувствоваться вековая старина. Особую прелесть
Печорам придают полуверцы – остатки колонизации древней Псковской земли.
Каким-то чудом в целом ряде поселков сохранились свои костюмы, свои обычаи,
даже свой говор, очень близкий лифляндскому наречию. В праздники женщины
грудь увешивают набором старинных рублей, крестов и брактеатов, а середину
груди покрывает огромная выпуклая серебряная бляха-фибула.
Издали толпа – вся белая: и мужики и бабы в белых кафтанах; рукава и полы
оторочены незатейливым рисунком черной тесьмы. Так близко от нас,
презирающих всякую самобытность, еще уцелела подлинная характерность, и
несколько сот полутемных людей дорожат своими особенностями от прочих.
Часто говорится о старине, и в особенности о старине народной, как о
пережитке, естественно умирающем от ядовитых сторон неправильно понятой
культуры. Но не насмерть еще переехала старину железная дорога, не так еще
далеко ушли мы, и не нам судить: долго ли еще могут жить старина, песни,
костюмы и пляски? Не об этом нам думать, а прежде всего надо создать
здоровую почву для жизни старины, чтобы в шагах цивилизации не уподобиться
некоторым недавним просветителям диких стран с их тысячелетнею культурой. А
много ли делается у нас в пользу старины, кроме казенных запрещений
разрушить ее?
Поговорите с духовенством, поговорите с чиновничеством и с полицией, и вы
увидите, какие люди стоят к старине ближайшими. Ведь стыд сказать: местная
администрация, местные власти часто понятия не имеют об окружающей их
старине. Не с гордостью укажут они на памятники, близ которых их бросила
судьба и которыми они могут наслаждаться: нет, они, подобно захудалому
мужичонке, будут стараться скорее отделаться от скучных расспросов о вещах,
их понятию недоступных, и карты и сплетни куда важнее для них всей старины,
вместе взятой.
Откуда же тут возьмется здоровая почва? Откуда сюда придет самосознание? И
мы готовы заговорить хоть по-африкански, лишь бы не подумал кто, что свое
нам дороже чужого. Старшее поколение, не имея в руках археологии русской,
которая занимает свое место лишь в последнюю четверть века, мало знает
старину; молодежь почему-то считает старину принадлежностью стариков. И как
выйти из этого заколдованного круга? Каким путем удастся нам полюбить
старину и понять красоту ее – просто неведомо.
Можно подумать, не нужны ли здесь еще какие-либо приказания. Не нужно ли
еще отпуска казенных сумм?
Предвижу, что археологи скажут мне: дайте денег, укажите средства, ибо
монументальные сооружения требуют и крупных затрат. Но не в деньгах дело;
денег на Руси много; история реставрации Ростовского кремля и некоторых
других памятников, наконец, сейчас переживаемое нами время ясно
свидетельствуют, что, если являются интерес и сознание, – находятся и
средства, да и немалые. Деньги-то есть, но интереса мало, мало любви. И покуда
археология будет сухо научною, до тех пор без пророчества можно предсказать
отчужденность ее от общества, от народа.
Картина может быть сделана по всем правилам и перспективы, и анатомии, и
ботаники, и все-таки может вовсе не быть художественным произведением. Дело
памятников старины может вестись очень научно, может быть переполнено
специальнейшими терминами со ссылками на тысячетомную литературу, и все-
таки в нем может не быть духа живого, и все-таки оно будет мертво. Как в
картине весь ее смысл существования часто заключается в каком-то
необъяснимом словами тоне, в какой-то не поддающейся формуле
убедительности, так и в художественном понимании дела старины есть много не
укладывающегося в речи, есть многое, что можно только воспринять чутьем. И
без этого чутья, без чувства красоты исторического пейзажа, без понимания
декоративности и конструктивности все эти разговоры будут нелепой
тарабарщиной.
Не о легком чем-то говорится здесь. Слов нет, трудно не утратить чувства при
холодных основах знаний; много ли у нас профессоров-наставников, в которых
горит огонь живого чувства?.. Часто, раз только речь касается чувства,
получается полная разноголосица, но наученным опытом нельзя бояться ее –
всегда из массы найдутся немногие, которым чувство укажет правду, и на этой
правде закопошится общий интерес, а за ним найдутся и средства, и все
необходимое.
Бесспорно, за эту четверть века много уже сделано для дела старины, но еще
гораздо больше осталось впереди работы самой тонкой, самой трудной. И не
такое дело старины, чтобы сдать ее в археологические и архивные комиссии и
справлять триумф ее пышными обедами археологических съездов, да на этом и
почить.
Все больше и больше около старины накопляется задач, решить которые могут
не одни ученые, но только в единении с художниками, зодчими и писателями.
В жизни нашей многое сбилось, спутались многие основы. Наше искусство
наполнилось самыми извращенными понятиями. И старина, правильно понятая,
может быть доброй почвой не только научной и художественной, но и оплотом
жизни в ее ближайших шагах.
Я могу ожидать вопрос: «Вы дали неутешительную картину дела старины
русской, но что же вы укажете как ближайший шаг к нравственному
исправлению этого сложного дела?»
Что же мне оставалось бы ответить на такой прямой вопрос? Ответ был бы очень
старый: пора русскому образованному человеку узнать и полюбить Русь. Пора
людям, скучающим без новых впечатлений, заинтересоваться высоким и
значительным, которому они не сумели еще отвести должное место, что заменит
серые будни веселою, красивою жизнью.
Пора всем сочувствующим делу старины кричать о ней при всех случаях, во всей
печати указывать на положение ее. Пора печатно неумолимо казнить
невежественность администрации и духовенства, стоящих к старине
ближайшими. Пора зло высмеивать сухарей-археологов и бесчувственных
педантов. Пора вербовать новые молодые силы в кружки ревнителей старины,
пока, наконец, этот порыв не перейдет в национальное творческое движение,
которым так сильна всегда культурная страна.
1903
Рерих Н.К. Собрание сочинений. Т.I.
М.: Изд-во И.Д.Сытина, 1914
[1] Чтобы составить понятие о грандиозности смоленских стен, ср.:Орлова И.И.
Смоленская стена. Смоленск, 1903. (Прим. Н.К.Рериха.)
[2] Городец на Саре, быть может, представляет не что иное, как первоначальное место
Ростова. Раскопка, которую удалось произвести на остатках городища, дала несколько
характерных предметов X, XII вв. Гнездовского типа. (Прим. Н.К.Рериха.)

https://roerich-lib.ru/
**********
Материалы из Сети подготовил Вл.Назаров
Нефтеюганск
21 апреля 2025 года