Фрунзенская наб. 1937. Судьбы детей

Приближался 1937 год. Жизнь детей дома по адресу Фрунзенская набережная д.2/1 текла размеренно. Все дети любили играть во дворе и заходили к друг другу в гости. Лида Жуковская часто заходила в гости к соседке Лели Сушковой, живущей этажом выше. У Лели была немецкая кукла фирмы Буш, предмет зависти ее подруг. Она выглядела как настоящий ребенок и вызывала восхищение у Лиды. Леля ходила кататься на лошадях, так как конюшня была рядом. А по выходным с родителями дети гуляли в парке Горького, который находился как раз напротив их дома через Москву реку. Но в 1937 году стали арестовывать жильцов.
Семья моей мамы в 30-х годах жила в этом дома. На фасаде дома а 2018 году повесили 8 табличек «Последнего адреса». Во всех семьях репрессированных были дети.
На установке табличек потомки репрессированных рассказали о дальнейшей судьбе маленьких жильцов и их родителей после ареста одного из членов семьи.

Леля Сушкова, 11 лет.
Квартиру в доме дали Сушкову Захару Георгиевичу, директору Станкостроительного завода им. Орджоникидзе. Летом 1937 года его освободили от занимаемой должности и, снятый со всех постов, много времени он проводил с семьей, к большой радости своей 11-летней дочки, Лели. В это лето он поступил в МВТУ им. Баумана, поскольку считал, что ему как директору завода не хватает инженерных знаний. 1 сентября он стал студентом, а в ночь со 2 на 3 сентября его арестовали. 13 февраля 1938 года Сушков был расстрелян.
Вспоминает внучка Мария Борина: "После ареста Захара Сушкова квартиру опечатали. Семья - жена и дочка (мои бабушка и мама) стали жить в коммуналке у бабушки на Большой Грузинской. Это оказалось большой удачей, потому что, когда в марте 1938 пришли за бабушкой, мама осталась жить со своей бабушкой, а не оказалась в детском доме. Тем не менее, мама вспоминала, что их регулярно посещали комиссии из органов опеки, и бабушка (еврейская женщина, недавно приехавшая из Риги и плохо говорящая по-русски), в панике показывала им стол, за которым внучка делает уроки и её дневник с пятерками.
Мама моей мамы отсидела полтора года в лагере в Коми. Чудом, на волне ареста Ежова и замены его на Берию, удалось получить подпись какого-то начальника о смягчении ее участи и освобождении из лагеря.
Однако ей было запрещено жить в крупных городах, поэтому в Москву она вернуться не могла, а поселилась в Калуге, и работала врачом в местной больнице. Туда на каникулы в июне 1941 года к ней приехала дочка - моя мама. Уходили они из Калуги пешком, когда в другой стороны в город входили немецкие танки. Прошли через Москву, захватили бабушку и тётю, и также пешком продолжили путь до города Горький. Но там бабушке тоже было запрещено жить. Поэтому войну семья провела на Урале, в городе Касли.  Бабушка работала врачом, а мама в 1943 году закончила школу и вернулась в Москву поступать в медицинский институт. Бабушка после войны поселилась недалеко от Москвы, в Петушках. Она стала работать в Москве в научном институте, и даже защитила диссертацию, написанную до 1937 года. Это тоже было чудом. Если бы на защите ей бы задали вопрос о причинах отсутствия научных публикаций в 1938-1940 годах, никакой защиты бы не состоялось, а всё могло закончиться очень печально. Шел 1947 год.
Прошло 10 лет с 1937 года. У деда был приговор "10 лет без права переписки", и бабушка с мамой ждали его возвращения. Пришли в свою прежнюю квартиру на Фрунзенской набережной, попросили хозяев сообщить их нынешний адрес, если их будут искать. Надеялись... Когда мама должна была выбирать медицинскую специальность, она выбрала офтальмологию. Мечтала вылечить глаз отца от последствий детской травмы.
В 1956 году деда, а следом и бабушку, реабилитировали. Выдали свидетельство о смерти, где было написано, что дед умер в 1942 году от воспаления лёгких..
Только в 1989 году мы смогли ознакомиться с Делом Захара Сушкова и узнали, что он был расстрелян 13 февраля 1938 года и похоронен в Коммунарке. Мы смогли увидеть, как дед пытался сопротивляться чудовищным обвинениям, обрушившимся на него, видели листы допросов с бурыми пятнами и подписью деда дрожащей, будто бы старческой рукой (а это был молодой мужчина 38 лет, привыкший ежедневно подписывать документы). Видели, как он боролся с сентября по декабрь 1937 года. И даже когда он решил сдаться и оговорить себя, он не указал ни на одного человека в качестве своего "сообщника", который на тот момент был жив и не расстрелян. Начиная читать Дело Захара Сушкова, мы были готовы ко всему. Мы понимали, какие специалисты работают на Лубянке, и как они умеют ломать даже самых сильных людей. Тем больше мы гордимся своим дедом, прожившим такую яркую, такую короткую и такую трагическую жизнь".

Лида Жуковская,9 лет.
Отец Лиды, Иван Петрович Жуковский (Жукас), в 1937 году работал начальником управления военно-проектных работ в строительно-квартирном управлении РККА.  16 мая 1937 года он был арестован по сфальсифицированному обвинению. 14 июля его расстреляли. Ему был 41 год.
Мать Лиды, Клавдию Петровну (в девичестве Машкова) арестовали вскоре после расстрела мужа, в августе 1937 года, и осудили на восемь лет лишения свободы как ЧСИР – «члена семьи изменника Родины». Она отбывала заключение в Потьме, в Дубровлаге (Мордовия). О муже она знала, только, что он приговорен к «10 годам без права переписки».
Оставшейся без родителей девятилетней дочери Лиде посчастливилось избежать детского дома – она воспитывалась в семье сестры матери, Юлии Петровны, и ее мужа Ивана Павловича Кусакина, тоже военного инженера, преподавателя Военно-инженерной академии. Лидия окончила Московский энергетический институт и более полувека работала в сфере проектирования объектов теплоснабжения.
Лидия Ивановна всеми силами старалась узнать о судьбе отца. В 1956 году Иван Петрович Жуковский и его жена были реабилитированы.
Клавдии Петровне не суждено было дожить до этого дня: она освободилась из заключения в 1945 году, но была ограничена в правах и не могла вернуться в Москву. Ей пришлось поселиться в Кашине, где она работала счетоводом на фабрике. Она умерла 5 апреля 1952 года в Москве, приехав навестить дочь и сестру.

Майя Карташева, 9 лет.
Отец Майи, Карташев Давид Маркович, директор завода Ростсельмаша был арестован в декабре 1937 года в Ростове на Дону.
После его ареста в квартиру на Фрунзенской пришли с обыском. Перевернули все вверх дном. Все книги из шкафов вытащили. Его жена, Раиса Семеновна Барац, ходила по разным учреждениям пытаясь что-то узнать о муже, но безуспешно.
Об этом времени Барац Раиса вспоминала. Мужа она звала Витей.
«Когда Витю арестовали, то работница, которая помогала ему по хозяйству, мне позвонила и сказала об этом. Его арестовали на работе. Это было 17 декабря 1937 года. У нас дома, на Фрунзенской набережной, вскоре после ареста был произведен обыск.
А я была уверена, что его привезли в Москву. Поэтому я ходила его искать в Москве. Я приходила в ГУЛАГ. А я его ходила искать по всем тюрьмам».
Раиса, боясь своего ареста, на какое-то время отправила дочь Майю к своему брату Сюзику в Харьков. Она считала, что в случае ее ареста, дочери некуда будет уйти. Ведь все родственники жили в Харькове.
Через несколько месяцев после ареста Давида описали мебель и успокоили: «Не волнуйтесь, описанная мебель может три года ждать», но вскоре ее забрали. Далее семью уплотнили, подселив соседей. А летом 1938 года переселили в комнату на Шаболовку. Раисе удалось остаться работать в Наркомчермета. После войны она вышла замуж за коллегу, который помогал ей много лет после ареста мужа.
Дочь Давида, Майя Карташева, после войны в 1945 году поступила в университет на физический факультет. В анкетах можно было просто писать, что отец умер. Когда же она кончала университет, уже стали тщательно проверять анкетные данные. И для нее все направления физики были закрыты, кроме некоторых.
Майя вспоминала: «Сначала нас распределили всех на оптику. Через год оптику сделали секретной. И кто не прошел по анкетным данным, решили переходить на другие кафедры. Кто-то из нас решил делать дипломную на кафедре астрофизики. У нас таких однокурсников было много. У одного из студентов отец оставил мать, и он писал в анкете, что он не знает, кто его отец, хотя тот был известным изобретателем. Но он написал, что не знает. Так он тоже попал на астрофизику».
После института Майя долго не могла найти работу из-за анкетных данных. И уже потом ей помог устроиться ее отчим Рикман Вячеслав Викторович в Институт металлургии Академии наук. В этом институте она проработала всю свою жизнь. И она рассказывала, что несмотря на то, что она не меняла место работы, ей постоянно приходилось заполнять анкеты, в которых она должна была писать, что ее отец был осужден. Ей всю жизнь про это напоминали.

Сима Белокриницкая, 8 лет.
В семье Раисы Барац проживала племянница Сима Белокриницкая. В 1938 году ей было 8 лет. Она приехала в Москву из Харькова весной 1938 года, так как у нее арестовали родителей (отец, Белокриницкий Семен Маркович, был расстрелян в 1937г., а мать, Барац Вера Семеновна, посажена в Мордовский лагерь НКВД и умерла в лагере в 1942 году).
Когда Раиса решила взять к себе Симу, ей необходимо было пройти комиссию. Один из членов комиссии ей сказал: «Как вы хотите взять к себе племянницу? Ведь вы сами являетесь женой «врага народа», как же вы будете воспитывать ребенка?»
Кто-то из ее коллег, присутствующий на этой комиссии, сделал ей знак глазами и сказал: «А они развелись». Раисе пришлось слукавить и промолчать.
Сима вспоминала, что пока они жили в этом доме, она любила смотреть на огни Парка им.Горького и ей казалось, что что-то еще может исправиться, но после переселения на Шаболовку, она поняла, что ждать от жизни нечего и надо бороться.
После войны Сима поступила в МГУ на филологический факультет. После окончания МГУ она тоже столкнулась с проблемой трудоустройства. Первое ее место работы была школа, далее библиотека. Позже ей удалось устроиться в Институт русского языка и после долгих перипетий Сима стала работать переводчиком в издательстве «Прогресс».


Валера Шапиро, 7 лет.
Директору Всесоюзного института сельскохозяйственного машиностроения, Ефиму Львовичу, было 43 года, когда его расстреляли. Его супруга, Сара Исаевна Ротенберг, 28 апреля 1938 года, то есть практически сразу после расстрела мужа, была, в свою очередь, арестована и сослана на пять лет в исправительно-трудовые лагеря «как член семьи изменника Родины». Она отбывала срок в АЛЖИРе (Акмолинском лагере жен-изменников Родины). Заключенные в лагерях под Астаной занимались лесозаготовками, в условиях суровых зим лагерям надо было выполнять план. Сара Исаевна выжила только благодаря своей профессии ЛОР-врача: в лагере она лечила других осужденных.
После ареста родителей их семилетний сын Валерий был отправлен в спецраспределитель НКВД. Через месяц, за день до отправки в детский дом, чудом успев, Валерия забрали в Харьков сестры Сары Исаевны. Можно только догадываться, через что пришлось пройти Валерию в спецраспределителе и как бы сложилась его судьба, если бы сестры Сары Исаевны опоздали хоть на день. Он никогда не рассказывал об аресте родителей и об этом месяце, кроме короткой полушутливой фразы: «Я бросил курить в семь лет».
Семья долгие годы ничего не знала о судьбе Ефима Львовича. В 1953 году Саре Исаевне была выдана справка о смерти мужа, случившейся якобы в 1939 году. Вплоть до получения справки о смерти (больше пятнадцати лет) Сара Исаевна ждала и надеялась, что Ефим Львович жив, и они снова встретятся. (Информация взята с сайта «Последний адрес»).

Ксенья и Лев Молочниковы.
Их матери, певице, артистке Мосфилармонии, Юлии Владиславовне Молочниковой-Филиппович было 34 года, когда ее расстреляли 19 октября 1938 года. Ее семилетняя дочь Ксения, а также старший сын Лев 14-ти лет остались жить с отцом, инженером-конструктором, Молочниковым Николаем Владимировичем. Через некоторое время он повторно женился. Но отца в 1947 году арестовали, и он отсидел несколько лет.

В этом доме жили еще дети, у которых тоже были расстреляны отцы и арестованы матери.  Это Эсфирь Чужмир.