Слово из пустоты

Солнце склонялось к горизонту, окрашивая воды Галилейского моря в оттенки золота и пурпура. День был долгим — Иисус говорил народу притчами, стоя в лодке у берега, а множество людей слушало Его с берега. Теперь толпы разошлись, и только ученики остались с Ним, расположившись в тихой бухте, скрытой от посторонних глаз.

Вечерний бриз нежно колебал поверхность воды, создавая рябь, в которой играли отблески угасающего дня. Ученики, уставшие от долгого дня, но взволнованные услышанным, собрались вокруг Учителя. В их глазах читалось смешанное чувство недоумения и жажды понимания.

— Учитель, — наконец решился спросить Андрей, — расскажи нам о смысле притчи о сеятеле, которую Ты поведал сегодня народу.

Тень легкого огорчения пробежала по лицу Иисуса. Он внимательно посмотрел на учеников, словно заглядывая в самую глубину их сердец.

— И вы всё еще не разумеете этой притчи? — спросил Он с оттенком печали в голосе. — Я уже вам объяснял смысл её, как же вы тогда уразумеете тайное во всех притчах моих?

Ученики смутились. Действительно, Иисус уже объяснял им, что семя — это слово Божие, а разные почвы — это разные сердца человеческие, принимающие или отвергающие это слово. Но сейчас они чувствовали, что в этой притче скрыто нечто большее, нечто, что ускользало от их понимания.

Иисус, видя их искреннее желание понять, смягчился.

— Так вот, слушайте, — сказал Он, и Его голос стал тише, словно Он собирался поделиться с ними священной тайной.

Ученики придвинулись ближе, боясь пропустить хоть слово.

— Слово, которое сеет сеятель, не есть обычное слово среди тех многих слов, коими пользуются люди, — начал Иисус. — То слово, которое он сеет, им неведомо. Ибо слово сие не обретается среди слов человеческих, ни даже среди слов ангельских.

Петр сурово сосредоточился, пытаясь осмыслить сказанное. Как может существовать слово, которого нет ни среди человеческих, ни даже среди ангельских слов?

— Это неизреченное слово рождается в тишине и молчании, — продолжал Иисус, и Его голос звучал так, словно Он сам вслушивался в эту тишину. — Дух ведет за ним в пустыню, в полуденный зной и в холод ночи, в свет и во тьму.

Иоанн закрыл глаза, вспоминая пустыню, где Иоанн Креститель проповедовал и крестил, вспоминая рассказы о сорокадневном искушении Иисуса в пустыне. Образ бескрайних песков, где человек остается наедине с собой и с Богом, возник перед его внутренним взором.

— И когда слышится глас этого слова, не знаешь откуда он приходит и куда уходит, — слова Иисуса словно эхом отзывались от окружающих холмов. — Так как ни огонь, ни камень, ни земля, ни уши, ни сердца не вмещают его.

Фома, вечно сомневающийся, хотел было спросить: "Как же мы можем услышать слово, которое не вмещают ни уши, ни сердца?" Но что-то остановило его, какое-то внутреннее понимание, что здесь речь идет о тайне, которую невозможно постичь обычным рассудком.

— Он слышится из ;;;;;;; ;;;;;;;; (тогу вавогу) «пустоты и пустынности», — произнес Иисус древнееврейские слова из первой книги Моисея, — как бы входит и выходит из них, ибо ничто, кроме них, не вмещает его.

Матфей, знавший Писания, тихо прошептал: "Земля же была пуста и пустынна (тогу вавогу), и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою..." Это были первые слова Книги Бытия, описывающие состояние мира до того, как Бог сказал: "Да будет свет!"

— Сеятель сеет, — голос Иисуса стал мягче, — а те, в сердцах коих дышит дух, принимают это неизреченное слово.

Ученики переглянулись. Они начинали понимать, что притча о сеятеле говорит не просто о восприятии учения, но о чем-то гораздо более глубоком — о восприятии самого Бога, Его невыразимого присутствия, которое не может быть передано обычными словами.

— Сатана же и демоны его, прельщая богатством и прочими благами, стремятся похитить слово из сердец их, заглушить его глас из «пустоты и пустынности», — в голосе Иисуса появилась нотка предостережения. — Ибо услышавшие принимают посеянное слово на доброй земле «пустоты и пустынности» своего сердца и приносят плод, кто в тридцать, кто в шестьдесят, кто во сто крат, но всё это один плод.

Наступила тишина. Только волны тихо плескались о берег, да отдаленные крики чаек нарушали вечерний покой. Ученики молчали, погруженные в размышления.

Первым заговорил Иоанн, самый молодой и интуитивно чувствительный из учеников:

— Учитель, если я правильно понимаю, Ты говоришь не о слове, которое мы слышим ушами, а о слове, которое слышит душа? О том слове, которое было в начале у Бога, о котором сказано: "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог"?

Иисус улыбнулся, глядя на Иоанна с особой нежностью, словно видя в нем того, кто впоследствии запишет эти самые слова в своем Евангелии.

— Да, Иоанн. То самое Слово, которым всё начало быть.

— Но как нам услышать это Слово? — спросил Фома. — Если оно не вмещается ни в уши, ни в сердца?

— Когда человек опустошает себя от всех прочих слов, — ответил Иисус, — когда он становится подобен пустыне, где нет ничего, кроме песка и неба, когда в его сердце воцаряется ;;;;;;; ;;;;;;;; — пустота и пустынность, подобная той, что была до начала творения, тогда в этой пустоте может прозвучать неизреченное Слово.

— А что значит «один плод»? — спросил Петр. — Ты сказал, что плод бывает в тридцать, в шестьдесят и во сто крат, но всё это один плод.

— Плод Духа один, — ответил Иисус, — хотя и проявляется в разной мере. Это любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание. Все это проявления одного и того же Духа, живущего в тех, кто услышал неизреченное Слово.

День угасал. Последние лучи солнца окрасили воду в темно-красный цвет, напоминающий вино — символ крови, которую Иисусу предстояло пролить. Ученики сидели молча, внимая не только словам Учителя, но и той тишине, которая заполняла пространство между словами.

Иисус поднялся, глядя на темнеющий горизонт.

— Идем на другую сторону, — сказал Он, указывая на противоположный берег моря.

Ученики встали и направились к лодке. Но теперь в их сердцах звучало эхо неизреченного слова, рожденного в тишине и молчании, слова, которое слышится из пустоты и пустынности сердца, открытого Богу.

И когда они плыли в сгущающихся сумерках, каждый из них чувствовал, что притча о сеятеле стала для них не просто поучением, но приглашением к тайне, к встрече с тем Словом, которое было в начале, которое было у Бога и которое было Бог.