Дверь

Он всегда проверял дверь. Трижды. Каждый вечер.

Сначала щелчок замка — громкий, металлический, будто отрезающий мир снаружи от хлипкого уюта внутри. Потом проверка ручки — дернуть вверх, толкнуть плечом, убедиться, что не поддаётся. Наконец, цепочка. Её звонкий перезвон успокаивал сильнее снотворного. Щёлк. Дзынь. Только тогда Максим позволял себе выдохнуть.

Одиночество — лучший друг паранойи. После того случая в детстве, когда в их квартиру вломились, пока родители были на работе, он боялся даже собственной тени. Взрослая жизнь в однокомнатной «хрущёвке» на окраине лишь усугубила ритуалы: датчики движения у порога, камера в глазке, стальные шторы на окнах. Но главной защитой оставалась Дверь. Не предмет, а символ. Граница между «здесь» и «там», где «там» таилось всё, что могло ворваться с ножом, топором, молчаливой ненавистью.

Но в тот вечер... В тот вечер он был слишком уставшим. Смена на заводе длилась двенадцать часов, начальник орал из-за бракованных деталей, а автобус сломался посреди промзоны. Максим ввалился в подъезд, едва волоча ноги. Рука привычно потянулась к замку, но мозг уже горел туманом: «Да ладно, один раз...»

Он не проверил.

Первым проснулся страх.

Максим вскочил с кровати, сердце колотилось, как молот по наковальне. В квартире стояла тишина, густая, словно вата. Но что-то было не так. Воздух. Он пах... чужим. Мятной жвачкой и дешёвым одеколоном.

— Кто здесь? — голос сорвался на шепот.

Ни ответа. Только едва слышное шуршание из прихожей. Максим схватился за бейсбольную биту под кроватью. Руки дрожали. «Проверил ли я дверь? Проверил? Нет. Нет, чёрт, нет...»

Включив фонарик на телефоне, он крался по коридору. Луч выхватывал облезлые обои, пустую вешалку, пятно плесени под потолком. И... Дверь. Она была закрыта. Цепочка болталась, не застегнутая.

— С ума схожу, — выдохнул он, прислонившись лбом к холодному металлу. — Просто забыл...

И тут луч света скользнул вниз.

На полу, у самого порога, лежал мятный леденец. Обёртка блестела, как глазок рептилии. Максим не покупал конфет.

Следующие три дня он не спал. Камера в глазке показывала пустую лестничную площадку, датчики молчали, но леденцы появлялись каждую ночь. У порога. На подоконнике. В ящике с ложками. Всегда мятные, всегда в серебристых обёртках.

— Вампиры оставляют песок, полтергейст — стекло, а этот... конфеты, — бормотал он, сгребая пятую обёртку в мусорное ведро. — Может, соседский ребёнок шутит?

Но соседи сверху давно переехали, снизу жила глухая старуха. Максим звонил в полицию, но те лишь посоветовали «попить валерьянки».

На четвёртую ночь пришёл он.

Максим задремал на диване, когда звук заставил его вскочить. Не скрип, не стук — царапины. Как будто кто-то водил ногтями по стали. Медленно, с наслаждением. От Двери.

— Уходи! — закричал он, прижимаясь спиной к стене. — Я вооружён!

Царапины стихли. Затем раздался смех. Хриплый, будто из-под земли:

— Ты... не закрыл...

Голос был везде и нигде. В висках. В рёбрах. В дрожи пола под ногами.

— Кто вы?! Чего хотите?!

— Игра... — прошипело в ответ. — Ты боишься дверей? Я покажу... настоящие двери...

Потолок треснул. Из щели хлынул чёрный дым. Двери. Десятки, сотни — на стенах, полу, даже в воздухе. Все закрытые. Все без ручек.

— Выбери...

Максим бросился к своей Двери, рванул цепочку — не поддавалась. Замок щёлкнул, будто смеясь.

— Не та... — застонал голос. — Твоя дверь теперь ведёт... ко мне...

Рука из дымовой массы схватила его за плечо. Холодная, чешуйчатая, пахнущая мятой и гнилью.

Он очнулся в комнате без окон. Стены испещрены дверьми — кривыми, перекошенными, с колючей проволокой вместо ручек. Посередине, на троне из костей, сидел Оно. Существо в чёрном плаще, лицо скрыто капюшоном, только длинные пальцы с синими ногтями перебирали связку ключей.

— Привет, птенец... Ты так упорно звал меня — проверял, проверял... — оно захихикало, звук словно битое стекло по бетону. — Но настоящие двери открываются не ключами... а страхом.

— Отпусти! — Максим попытался встать, но невидимые цепи впились в запястья.

— Сыграем? — Существо подняло ключ, ржавый, в форме вопросительного знака. — Выбери любую дверь. Если угадаешь, что за ней — отпущу. Если нет...

Оно дёрнуло за верёвку, и одна из дверей со скрипом приоткрылась. Из щели вывалился труп. Молодой мужчина, лицо застыло в гримасе ужаса, во рту — блестящая обёртка.

— Он тоже любил... проверять...

Максим сглотнул ком в горле. Глаза натыкались на бесконечные двери. Каждая могла вести в ад. Или домой. Или...

— Выбирай! — рёв существа всколыхнул воздух.

Он указал на маленькую дверцу у пола, словно для кошки. «Чем меньше дверь — тем меньше ужаса...»

— Ооо... хитер... — Существо повертело ключом. — Но там...

Дверца распахнулась.

Она вела в его квартиру.

Максим вывалился на родной пол, царапая колени о паркет. За спиной дверца захлопнулась, оставив лишь трещину в плинтусе.

— Игра только начинается... — прошелестело из щели. — Скоро вернусь...

Он забил трещину гвоздями, залил клеем, поставил сверху холодильник. Но ночью царапины возникали уже на стенах. Двери шкафов открывались в иные коридоры. В хлебнице находились мятные леденцы.

А сегодня утром Максим нашёл на кухонном столе новую связку ключей. И записку:

«Следующий ход — за тобой...»
Мятный привкус теперь преследовал его даже во сне.

Максим сидел на кухне, перебирая ключи из связки, подаренной Им. Каждый ржавый зубец оставлял на пальцах чёрные подтёки, словно чернила. "Дверь в ванную скрипнула... опять", — думал он, но не поворачивался. С тех пор как страх стал "вкусным", тело будто разделилось: животное нутро выло, требуя бежать, а разум... разум упивался странной сладостью в горле при виде очередной щели в реальности.

На работу его выгнали неделю назад. Начальник орал, что Максим "свёл цех с ума", расставив датчики движения у каждой форточки. Но это уже не имело значения. Важнее были новые правила игры.

— Ты спишь? — женский голос за стеной заставил его уронить ключ.

Соседка. Та самая глухая старуха снизу. Она не разговаривала с ним годами.

— Я... я не сплю, — выдавил Максим, вцепляясь в край стола.

— Открой дверь.

Не её голос. Нет. Это звучало как она, но... с мятным придыханием. Максим подошёл к глазку. На площадке, прижавшись лицом к его двери, стояла старуха в ночнушке. Её сухие пальцы царапали металл.

— Ты... не закрыл... — её губы растянулись в улыбку, обнажая дёсны с вросшими в них леденцами вместо зубов.

Он отпрянул. В ту же секунду дверь в прихожей вздохнула, распахнувшись в чёрное пространство с сотнями ручек. Старуха завыла, цепляясь за косяк, но невидимые руки втащили её внутрь. Щелчок. Тишина. На полу осталась лишь горстка леденцов.

— Это не я, — прошептал Максим, подбирая конфету. — Это ты.

Рассыпчатый сахар таял на языке, как парацетамол при мигрени. Впервые за месяц он уснул без кошмаров.

Утром его разбудил стук. Настоящий, человеческий. За дверью стоял подросток с посылкой.

— Вам документы... от управляющей компании, — парень поёжился, глядя на забитые гвоздями щели в косяке. — Подписать надо.

Максим взял ручку. Вдруг парень дрогнул:

— Э... у вас конфетка упала.

На полу лежал леденец в серебристой обёртке. Не Максим его уронил.

— Бери, — буркнул он, чувствуя, как слюна во рту густеет от возбуждения.

Парень развернул конфету, сунул в рот. И застыл. Его зрачки расширились, будто увидели их — те самые двери, что теперь жили в каждом углу Максимовой квартиры.

— Спасибо, — прошамкал подросток, разворачиваясь. — Я... проверю почтовые ящики.

Максим прикрыл дверь. Через глазок наблюдал, как парень идёт к лифту. На третьем шаге тот споткнулся. Не о ступеньку. О невидимый порог. Воздух перед ним треснул, как экран, обнажив коридор с дверьми в стиле барокко. Подросток закричал, но звук схлопнулся, когда щель закрылась. На полу осталась лишь куртка и лужица тёплой мочи.

— Ты научился делиться страхом, — прошептало существо прямо в мозг. Максим не вздрогнул. — Но это только начало. Хочешь... настоящей силы?

Он посмотрел на связку ключей. Самый маленький, с шипом как у розы, горел синим.

В подвале, куда Максим спустился впервые за годы, пахло плесенью и мёдом. Существо ждало у трубы, обвитой колючей проволокой.

— Ты стал... поваром, — оно кивнуло на леденцы в его кармане. — Но чтобы накормить дверь, нужен не страх... а плоть.

Максим достал ключ-шип. Тот впился в ладонь, высасывая кровь, и засветился багровым.

— Что делать?

— Найди того, кто сам просится в игру.

На следующий день он купил коробку леденцов. Разложил их на скамейке у подъезда, в лифте, на перилах. Как приманку. Первой клюнула девочка с таксой. Потом — алкоголик дядя Гоша. Каждый, кто брал конфету, исчезал к вечеру, оставляя лишь обёртки. А Максим... Максим больше не запирал дверь.

Она теперь открывалась только наружу.

— Вы ведь Максим?

Женщина в чёрном пальто остановила его у мусорных баков. Её глаза блестели, как обёртки.

— Мой сын... он разносил почту. Его нет три дня.

Максим потрогал ключ в кармане. Тёплый.

— Вы... любите мятное?

Она съёжилась, но кивнула. В её зрачках уже плясали отражения чужих дверей.

— Тогда приходите вечером. Я покажу, где он.

Когда она взяла конфету, воздух затрепетал. За её спиной приоткрылась дверь в стиле её детской спальни — розовая, с наклейками пони.

— Страх имеет вкус воспоминаний, — думал Максим, провожая её в щель. — А я... я стал гурманом.

На прощание женщина обернулась. В её руке уже росла ржавая ручка двери, прорастая сквозь кожу.

— Спасибо, — улыбнулась она. — Теперь я всегда буду проверять замки.

Максим сунул в рот новый леденец. Сладкий. С кровянистым послевкусием.
Он больше не ел. Не спал. Даже воздух вдыхал только тогда, когда требовалось задуть пламя на ритуальном подсвечнике — том самом, что теперь стоял посреди квартиры вместо журнального столика. Свеча из человеческого жира, фитиль из сплетённых волос. Аромат горелой мяты.

Город под окнами опустел. Вернее, казался пустым. Если прижаться к стеклу, можно было увидеть их — двери. На фасадах домов, на асфальте, даже в небе. Одни висели вверх ногами, другие пульсировали, как органы гигантского существа. Иногда из-под них выползали люди. Вернее, то, что ими когда-то было: существа с дверными ручками вместо глаз, с ключами, торчащими из рёбер.

Максим повертел в пальцах последний леденец. Больше не нужно было подбрасывать конфеты — страх стал самовоспроизводящимся вирусом. Каждый житель, каждый ребёнок, спрятавшийся в подвале, мысленно рисовал новую дверь. А Оно... Оно пожирало их молитвы, как Максим когда-то — таблетки от тревоги.

— Пора, — сказал он пустоте за спиной.

Плащ существа обнял его плечи, холодный, как крышка гроба.

— Ты уверен? — голос звучал уже не извне, а из его собственного кишечника, из кариозных полостей в зубах. — Ты станешь... дверным косяком. Навеки.

Максим кивнул. В зеркале, висевшем над свечой, его отражение медленно моргало сотней глаз по всему лицу.

Он вышел на балкон. Ветер гудел в дверных проёмах, висящих над городом, как люки бомбардировщиков. Первый шаг — и он парил в воздухе, ведомый плащом. Второй — его ступни вросли в бетон крыши. Руки вытянулись вверх, кости трещали, перестраиваясь в массивную дубовую раму.

— Да будет... — существо влилось в него, как чернила в воду.

Кожа Максима одеревенела, покрылась резными узорами. Ногти превратились в петли, волосы — в паутину, обвивающую притолоку. Последним одушевлённым движением он захлопнул себя — свою новую суть — с такой силой, что звёзды на миг погасли.

Эпилог

Девочка с плюшевым зайцем, последний ребёнок на Земле, брела по шоссе. За спиной у неё висела дверь — розовая, с наклейкой "Добро пожаловать!". Она тащила её, как воздушный шарик, не понимая, что дверь давно тащит её.

Вдруг девочка остановилась. Перед ней, посреди дороги, возвышалась гигантская дверь. Дутая, с витражами, изображающими миллионы лиц в немом крике. На табличке висела конфета.

— Нельзя брать сладкое у незнакомцев, — прошептала она, но рука сама потянулась к леденцу.

Дверь приоткрылась. Из щели пахнуло мятой и тёплым молоком (мама всегда подогревала молоко на ночь). Девочка шагнула внутрь.

На пороге, вмёрзший в дерево, сидел человек с лицом, похожим на спрессованный пепел. Его губы дёрнулись:

— Прости.

— За что? — девочка потрогала его каменную щёку.

Но дверь уже захлопывалась, стирая вопрос. Где-то в высоте, в бесконечной сети дверей, ведущих в двери, чей-то голосок крикнул "мама!". Девочка побежала на звук, не зная, что бежит от себя.

А Максим... Максим ждал следующего. Вечность — это ведь всего лишь пауза между щелчками дверного замка.