Бияко

      У мальчиков уроки труда проходили в классе на первом этаже, рядом с кабинетом директора. И с зубным кабинетом тоже рядом. У девочек же труд был на пятом этаже, в кабинете рядом с актовым залом. Всегда было интересно ходить к ним за классным журналом и смотреть, как они там что-то кроят и шьют на машинках, учатся готовить еду, и ещё что-то делают чистое и приятное. Там вкусно пахло, было светло и благостно. К нам же девчонки спускаться не любили. В кабинете на первом этаже им было шумно и опасно. Визжали сверла и фрезы, кто-то из нас драл в тисках напильником железную заготовку, другой яростно стучал по детали молотком, в кабинете всегда воняло смазкой и куревом от каморки учителя. Сейчас в этом классе библиотека, и его вообще не узнать. Нет уже токарных и сверлильных станков вдоль стен, огромной черной доски справа от входа, висящей над небольшим подиумом, где стоял стол и стул учителя. Нет огромного механического резака, перерезавшего всё что угодно, и которого мы побаивались. Также уже не висят плакаты с испуганными рабочими, схватившимися за оголенный провод или получившими по голове слетевшим с ручки молотком. На высоких стенах у нас там ещё были фотографии спилов разных деревьев с их названиями, и помню, как трудовик нам пояснял, указывая длинной трёхметровой указкой на плакат «Дуб морёный», напоминающий чёрный квадрат Малевича: «Это дуб, пролежавший долгое время в море, самый плотный материал из дерева». Для нас была загадка, как этот дуб попал в море, но - то ли мы об этом не спрашивали, то ли учитель на глупые вопросы нам не отвечал. Также сейчас уже нет наших железных парт-верстаков, плотно стоявших рядами лицом к чёрной доске, и маленькой комнатки-каморки, отгороженной от класса, где, сидя в табачном дыму от «Примы» или «Беломора», коротал школьные перемены наш трудовик.
      До нас в школе у него была кличка «Рашпиль». Мы ведь изучали слесарное дело, и с этим, скорее всего, и было связано прозвище учителя. Что-то всё-таки было в его внешности схожее с этим грубым большим напильником. Его крючковатый красный нос, вытянутое лицо с глубоко сидящими глазками-буравчиками, вертикальные морщины сбоку ото рта и торчащий в вырез рубашки плохо выбритый кадык создавали впечатление чего-то сухого, твёрдого и шершавого. Потом уже к «Рашпилю» прибавилась кличка «Горбонос». Но мы называли Бориса Ивановича Яковлева по-своему, просто сократив его ФИО. Получилось просто и ёмко - БИЯко, ну и не так для него обидно. У всех учителей должны быть клички, и наш трудовик был не исключение. Борис Иванович всегда был суров и молчалив, если он и говорил, то это были резкие хриплые выкрики строго по делу, объясняющие нам материал урока или направленные в нашу же сторону ругательства. Небритый кадык его при этом вибрировал и подскакивал. Было впечатление, что трудовик как-то обижен на жизнь и вообще на людей. Говорили, что до школы он служил где-то офицером и, то-ли поругался, то-ли подрался с кем-то на службе, и был уволен. В общем, радушием и весёлым нравом Бияко не отличался. В своём вечном сером халате и кожаных сандалиях он прямо и неспешно перемещался по школе. Обычно уходил недалеко, гуляя на первом этаже, с руками, сцепленными за спиной, до столовой и обратно. Его упрямо посаженная голова с начёсанными вперед волосами иногда мелькала на уровне плеч десятиклассников, а с нами - молодыми слесарями из 5-го «А» он был примерно одного роста. Иногда мы тоже, заложив руки за спину, в синих халатах и беретах шаг-в-шаг прогуливались гуськом за ним, имитируя прогулку арестантов.
      После уроков Бияко нырял в спортзал, к нашему физруку Витосу. В спортзальной «каморке» они уже вдвоём курили и играли там до одурения в шахматы в сизом тумане. Их, кстати, никогда не видели обедающими после уроков вместе с другими учителями. Вероятно, училки их не брали из-за чрезмерной вонючести - смеси курева, технической смазки и физкультурного пота.
       Когда Борис Иванович разговаривал с другими учителями, он обычно смотрел вниз, в пол, иногда резко наклоняя голову вбок и снизу-вверх подозрительно взглядывая на собеседника. 

       Вообще, у него это была привычка - на вопрос ученика сначала резко дёрнуть головой, типа «Эка ж ты хватил…», а потом уже, с паузой, что-то хрипло и резко ответить, буравя глазками вопросившего. Не слушающих или мешавших вести урок Бияко не любил. Бывало, рисует он мелом на доске эскиз детали, которую нам предстояло изготовить и, если заметит, что кто-то разговаривает или не слушает его, занимаясь своими делами, медленно подтягивает из угла свою длинную указку и бьёт ей, с размаху, провинившегося по голове. Стоя на подиуме, он мог дотянуться до каждого из нас, вероятно, длина указки так была подобрана специально. Нам было не так больно, как - обидно. Указка была лёгкая, а мы были в беретах, но неприятен был сам факт нашей экзекуции. Сначала у Бияко получалось незаметно подготовить своё длинное орудие для атаки, но мы уже были опытные бойцы, и, начиная разговор с соседом, клали руки на совок и щётку, лежащие на парте. Их мы всегда использовали в конце урока, когда, как мантра, нараспев по нисходящей раздавалась фраза учителя: «Закаанчивай работууу, приступааай к уборкеее. Помогааая другу другууу». Боковым зрением уловив мелкие подготовительные движения трудовика у доски, мы, как гладиаторы, совком и щёткой отбивали летящие сверху удары указкой. Бияко сразу не успокаивался, а норовил вторым или третьим хлёстким ударом таки достать по голове или плечам негодника. Иногда попадало и беспечному соседу, который с блуждающей улыбкой расслабленно наблюдал за схваткой, как в зрительном зале, и сам был застигнут врасплох, получив обидный шлепок по голове. Помню, Дениска, сидевший на первом ряду, заболтался с Кавказом, и Бияко, улучив момент, стал хлестать их указкой, сидя за столом и приговаривая: «Голова у тебя - как седалище. И моча в твоих жилах - не кровь. Сунуть бы тебя обратно во вла….ище и начать переделывать вновь». Мы тогда не поняли, о чём это он, но стихи на всякий случай запомнили.
      Однако жестоким или не любящим детей Бияко отнюдь не был. Если внимательно его слушать, можно было многому научиться. Да и после уроков, дымя в своей «каморке», он как-то оттаивал, и на лице Бориса Ивановича даже появлялось подобие какого-то детского выражения. В это время он был рад любому пришедшему и приветливо улыбался. Видимо, уже не было в этот момент на нём груза учительской ответственности, и не надо было строго следить за техникой безопасности. В такие моменты можно было запросто зайти к Бияке, и Дима Смирнов этим часто пользовался, и после уроков, под присмотром Бориса Ивановича, вытачивал на токарном станке редкие детали для своего мопеда. Какие-то слесарные навыки и я получил именно в школе на уроках труда. Особенно мне нравилось работать на токарном станке, вытачивать металлические или деревянные детали. Борис Иванович рассказывал про виды резцов, тут же показывал, как правильно их затачивать, и тем, кто внимательно слушал, давал попробовать что-нибудь выточить из болванки, под его присмотром. Мне, например, нравилось, закрепив круглую деревяшку в шпинделе, ручным резцом вытачивать ручки для напильников и отверток. Сначала размечаешь заготовку по длине. Потом включаешь вращение и острым резцом делаешь границу детали. Летит стружка, пахнет деревом, в заготовке от резца появляются красивые бороздки. Можно использовать резцы разной формы и получать разные по глубине и форме борозды. Наконец, деталь готова, станок выключен, можно отпилить по разметке заготовку и дорабатывать её вручную дальше.
       Как-то раз Борис Иванович рассказывал, как работать на деревянном токарном станке, а мы все стояли вокруг него. Мюлька, который был поменьше нас ростом, стал сбоку от учителя, и вдруг стал нам подмигивать. Вот станок включился, и деревянная заготовка закрутилась. Бияко, в круглых защитных очках, ручным резцом вгрызается в дерево, виртуозно в нём что-то вытачивая. Пояснять свои действия из-за дикого визга станка и резца о заготовку было бессмысленно, и трудовик молча нарезал борозды. Тогда Артем, встав на цыпочки, стал орать тому в ухо: «Бияко, Бияко, Бияко», и так - бесконечно, пока работал станок. Его крик заглушался шумом станка, и даже мы не могли расслышать ничего, только догадывались по мюлькиным губам и смеялись, видя, что Бияко никак не реагирует и всё точит свою деталь. Это продолжалось пару минут. Наконец, была нажата красная кнопка, шпиндель перестал вращаться и наступила желанная тишина. Борис Иванович снял очки, повернулся к торжествующему Мюльке и не стал ругаться, пихаться и орать, как мы ждали, а просто тыкнул в Артёма кривым указательным пальцем и сказал: «А ты - Мюль».