Жук Осириса

Я наблюдал за жуком, ползущим по ладони. Обыкновенный жук — чёрный, с переливами синего и зелёного в панцире, который казался то матовым, то блестящим в зависимости от угла падения света.

Обыкновенный жук? При чём тут Осирис?

Я поднёс ладонь ближе к глазам, вглядываясь в мельчайшие детали его хитинового покрова. На каждой его ворсинке я пытался различить египетский иероглиф, тайный знак, связующий нить между мирами живых и мёртвых. Вглядывался так пристально, что окружающий мир растаял в тумане, оставляя только меня и жука — бесконечно малое и бесконечно значимое.

Казалось, что вот-вот... ещё мгновение, и тайна откроется. Но нет, всё расплывалось в тумане, в слезящихся от напряжения глазах, в мутном взгляде, в котором утонули все тексты Пирамид — Египетской книги мёртвых. Древняя мудрость была так близко и одновременно так недостижимо далеко.

«Может быть, я выловлю их из кристальной слезы?» — подумал я, чувствуя, как влага застилает взор.

И тут же ответ: нет! Слеза сорвалась и разбилась о землю на множество мельчайших осколков, и по ним теперь топчется жук, безразличный к моему отчаянию. Осколки прилипли к его лапкам подобно цветочной пыльце на пчелиной обножке — крошечные бриллианты моей несбывшейся надежды.

В этот момент новая мысль, подобно лучу света, пронзила мой разум: «Может быть, он скатает из них солнечный шарик? Не из навоза, а из осколков кристальной слезы? И он тогда засияет?»

Ведь скарабей — священное насекомое древних египтян — катил перед собой шар, символизирующий солнце. В этом простом действии древние видели глубочайший смысл: возрождение, циклическую природу бытия, вечное возвращение. Осирис, умирающий и воскресающий бог, воплощённый в крошечном существе.

Но жук, равнодушный к моим мыслям, продолжал свой путь. Нет! Он не собирал осколки в священный шар, не пытался воссоздать из них утраченное целое. Почему? Он просто истоптал их в пыль и прах, превратив кристальную чистоту в неразличимую серость.

— Не плачь, — произнёс внутренний голос, который, казалось, шёл из самого существа жука. — Не плачь напрасно. Ты не можешь плакать слезами, которые не растопчет жук.

— Почему? — спросил я, обращаясь к этому голосу, к жуку, к самому себе.

— Да ладно, я думал, что ты шутишь, — ответил голос с насмешливой интонацией.

— Может быть, — сказал я неуверенно, не понимая, откуда пришла эта странная диалектика. — Хотя, ты разве не читал "De anima brutorum"?

Я сам удивился, произнеся название трактата Томаса Уиллиса о душах животных. Как будто эта древняя работа могла объяснить тайну жука и его связь с умирающим и воскресающим божеством.

— Ты не оставляешь никакой надежды, — вздохнул голос, и мне показалось, что жук на мгновение застыл, словно вслушиваясь в наш разговор.

— Считай, что я пошутил, — ответил я примирительно, понимая абсурдность ситуации. Я разговаривал с воображаемым голосом о значении обыкновенного жука, пытаясь найти в нём следы древнеегипетской мудрости.

— Ты играешь со мной в дурака? — спросил голос с внезапной серьёзностью.

— Ты проиграл, — ответил я, словно это была игра, правила которой я не помнил, но по каким-то признакам понял её исход.

— А разве ты оставил мне хоть один шанс? — произнёс голос, становясь всё тише, сливаясь с шорохом крыльев жука, который внезапно раскрыл их и поднялся в воздух.

Я следил за его полётом, пока чёрная точка не растворилась в синеве неба. И только тогда понял: жук унёс с собой частицу моего сознания, крошечный осколок души, который теперь станет частью великого круговорота бытия.

Осирис умирает и воскресает. Жук топчет осколки слезы и взлетает к солнцу. Мы теряем и обретаем, разбиваемся на части и собираемся вновь. И в этом вечном танце смерти и возрождения каждая малая частица имеет значение, даже если мы не можем разглядеть на ней иероглифы древней мудрости.

В конце концов, может быть, настоящая мудрость не в том, чтобы расшифровать знаки на ворсинках жука, а в том, чтобы увидеть весь узор целиком — узор, частью которого являемся мы сами.