1812 - Что не так в Воспоминаниях Дюма?

Из цикла "Апофеоз войны 1812 года"


В 1839 году вышли «Воспоминания» женераль-лейтенанта Мэтье Дюма, главного квартирмейстера французской армии, в которых упоминается встреча с сыном известного датского путешественника Карстена Нибура Бартольдом Георгом Нибуром. Этот будущий филолог и историк рассказывает о своей встрече с Барклаем де Толли, русским генералом, получившим ранение в битве при Прейсиш-Эллау (советую запомнить эту умопомрачительную битву в феврале 1807 года) и проходившем лечение в городе Мемель, куда приехал император Александр для подписания Тильзитского мира.
 
По версии Дюма, Барклай де Толь сообщил Нибуру о своих планах относительно способа ведения войны, если Наполеон вторгнется в Россию. Именно этот рассказ, в который немецкие историки не особенно верят, называя его историческим анекдотом, послужил тому, что в русской историографии называлось «скифским» планом или «скифской» стратегией. Миф об этой стратегии – заманивания противника в глубь страны – жив до сих пор в российской исторической науке. Вот как это представлено у Мэтье Дюма, одного из главных наполеоновских генералов, отвечавших за тыл и снабжение войск. 

--В то же время мне сообщили, что в Берлине находится статский советник Нибур, сын знаменитого датского путешественника, которого я хорошо знал во время своего пребывания в Гольштейне. Я поспешил повидаться с ним; и когда мы обсуждали предстоящую войну против России и догадки, которые можно было сделать относительно наступательных планов императора Наполеона, он сказал мне, что, поскольку он знает, что генерал Барклай де Толли командует русскими армиями, он не сомневается, что тот приведет в исполнение план оборонительной кампании, представленный им во время Тильзитского мира, когда он, совместно с некоторыми другими русскими генералами, выступал против умиротворения. (415-416)

--Нибур провел три месяца в Мемеле в окружении Барклая де Толли, который, тяжело раненный при Эйлау, был перевезен в Мемель, куда отступил прусский двор. Нибур прекрасно сохранил все детали этого плана комбинированного отступления (ce plan de retraites combin;es), с помощью которого русский генерал надеялся заманить эту грозную французскую армию в сердце России, даже за пределы Москвы, утомить ее, отдалить от ее операционной базы, заставить ее израсходовать свои ресурсы и материалы, щадя при этом русские резервы, пока, с помощью сурового климата, он не сможет возобновить наступление и заставить Наполеона обрести на берегах Волги вторую Полтаву (et faire trouver ; Napol;on, sur les bords du Volga, un second Pultawa) (416). Это было пугающее и слишком точное пророчество (C';tait une effrayante et trop juste proph;tie); Это показалось мне настолько позитивным и важным, что, добравшись до императорского квартала, я не преминул сообщить об этом принцу Ваграму. Я не сомневался, что он доложит об этом императору; но никто мне об этом не сказал, и я постарался не повторять эти зловещие предзнаменования (ces sinistres pr;sages)(416). --

Где тут догадки и предположения, а где исторические события? Весь этот отрывок возбуждает вопросы, на которые не просто найти ответы. Одна из самых главных особенностей этих двух абзацев заключается в том, что они слово в слово повторяют, что говорилось или стало известно после всех событий 1812 года. Откуда Нибуру было знать о комбинированном плане, и что вообще это такое? Комбинированным планом стали называть оборонительно-наступательную стратегию ведения войны с Великой армией Наполеона, окончательно он оформился только к началу 1812 года в проектах Карла фон Фуля. Откуда Нибуру стало известно о желании устроить Наполеону засаду: заманить, утомить, отдалить и заставить «обрести не берегах Волги вторую Полтаву», если сама сдача Москвы без боя повергла всю Россию в шок и траур, а сдача Смоленска спровоцировала смену командующих Барклая на Кутузова? Откуда все эти «зловещие предсказания» стали известны заранее Нибуру, если само нашествие Наполеона полумиллионной армадой разноязычных войск показало моральную неподготовленность русских, вооруженных планами Карла фон Фуля. Но даже если Нибуру все это было известно, то почему – спрашивается – все эти женерали и самый главный лэмпераль – палец о палец не ударили, чтобы не допустить своего полного разгрома. Это жирный вопрос комте Дюма. 
 
Нет сомнения в том, что эти воспоминания писались с оглядкой на произошедшие события, так сказать задним числом осмыслялись и задним умом предвосхищались: то, что вначале было неизвестно, стало понятно после практически полного истребления армии Наполеона; а сделавшись понятными, эти факты затем перестроили и причинно-следственную часть, чтобы оправдать себя.

Но русские авторы восприняли данное переобувание за чистую монету: им действительно стало казаться, что у русского отступления был смысл. Смысл-то был, но авторы типа Модеста Богдановича, пошли дальше и стали говорить о наличии плана и цели. Смысл был, но это еще не значит план и цель.

В полуисторической, беллетризованной эпопее Вольдемара Балязина «Верность и терпение. Исторический роман-хроника о жизни Барклая де Толли». Москва: Армада, 1996 — этот исторический анекдот претерпел существенные изменения. Нибур, оказывается, не просто так решил навестить раненого русского генерала в Мемеле, а чтобы его просветить и рассказать о войне персидского царя Дария со скифами – не зря же подвизается на ниве истории и филологии. И будто бы после этой передачи событий из книги Геродота «Мельпомена», Барклай прозрел и поведал о своих планах царю Александру. А Нибур, по версии Балязина, даром время не терял и сообщил их не кому-нибудь, а самому прусскому офицеру Людвигу фон Вольцогену, а тот в свою очередь поспешил оформить эти планы Геродота на бумаге и представить пред ясны очи Барклая его же самую идею под своей фамилией. Эти хитросплетения напоминают советскую школу с ее меандрами прислужничества и жополизства. Но здесь явно не то.

Литература и история здесь входят в противоречие. То, что с литературной точки зрения выглядит достоверно и обоснованно, с исторической так не выглядит. Литература очень конъюнктурна, и баллада «Певец во стане русских воинов» Василия Жуковского это доказывает. Поэт ни одним словом и намеком не упомянул о деятельности и роли в победе Барклая де Толли. А зачем нужно упоминать оплеванного и оклеветанного генерала, который только и делал, что отступал.
 
Воспоминания Дюма и вообще мемуары бросаются в другую крайность: они приписывают Барклаю не только реализацию некоего плана, но и заранее данную установку на события, небывалую прозорливость. Помните, что и Кутузов был прозорливым: накануне Бородинской битвы он увидел орла (а никто другой не видел), а незадолго до окончания битвы он послал гонца с радостной вестью о победе. Правда, потом пришлось искать виноватых в том, что сдали Москву без боя – и почему вообще ее сдали, если первый гонец был послан? 

Поисками этого плана до сих пор озабочены историки и литераторы, чтобы скифский план довести до конца и показать, что русские отступали не для того, чтобы сохранить армию (версия самого Барклая де Толли), а чтобы надавать ему п---лей при помощи «русского бога» (Пушкин). Как раз для этого и Москву сожгли, чтобы отравить Наполеона и его свиту угарным газом. Без этого плана все неудачи и ошибки русского командования (помните, что Толстой не любил не только немецких теоретиков, пишущих диспозиции, но и всех русских военачальников назвал «плохими») были бы просто неудачами и ошибками, а Наполеона погубила его же собственная страсть, его же собственный гений и обширность замысла. Так нечестно для русской истории. Поэтому мы и хватаемся за мифы типа того, что предложил Дюма.
 
На самом деле Нибура можно оставить в покое. Правда, что «История» Геродота была переведена на русский только в 1818 году. Но ведь на французском она существовала значительно раньше, а какой русский не знает французского? Кроме того, военные лучше знают историю, чем гражданские, поскольку вся история – это история битв, сражений и войн. Опыт скифов учитывался и раньше: это основа основ, что слабейшая армия отступает и не дает себе навязать то, что пытается навязать сильнейшая армия – главного сражения. Только горячие генералы типа Багратиона контратакуют слабыми силами, но им-то все равно, что наступит потом. Людвиг фон Вольцоген, не конкурент, а союзник Барклая де Толли, пишет в своих «Воспоминаниях», что прочел о скифском плане в одном из томов «Энциклопедии» Дидро, весной 1812 года.