Зеркала в бесконечность по ту сторону Демиурга

 В сумерках мысли, там, где заканчиваются слова и начинается безмолвие понимания, я часто возвращаюсь к последним страницам гегелевской «Феноменологии духа». Завершая свой монументальный труд, Гегель неожиданно обращается к поэзии — он парафразирует Шиллера, преображая его строки в финальный аккорд философской симфонии.

         "Aus dem Kelche dieses Geisterreiches
          Sch;umt ihm seine Unendlichkeit"

«Из чаши этого царства духов пенится ему его бесконечность». В этих строках — странная меланхолия, почти не замечаемая комментаторами. Weltenmeister, Мировой Мастер, Демиург — одинок. Он творит миры, но остаётся принципиально отделённым от своего творения. Он смотрит в зеркало мироздания и видит там отражение своего лика, но это отражение — не он сам.

Человеческие души в этой космической драме оказываются лишь зеркалами зеркала — отражениями отражения. Мы не способны непосредственно воспринять блаженство Творца; мы видим лишь его отблеск, его эхо, его тень. Мы — тени теней, отражения отражений, сны, которые снятся сновидцу.

Но если даже Демиург, этот ;;;;;;;;;; платоников и гностиков, остаётся для нас принципиально недоступным в своей сущности, что тогда говорить о Том, кто за ним? Что говорить о подлинном Абсолюте, о Первоначале всех начал, о невыразимом источнике бытия, который пребывает по ту сторону даже самого Творца миров?

Эта бездна непостижимости заставляет меня вспомнить апофатическое богословие Дионисия Ареопагита. Когда мы говорим, что Бог не есть ни свет, ни тьма, ни жизнь, ни смерть, ни бытие, ни небытие, мы признаём ту же истину — истину о принципиальной трансцендентности Первоначала.

Мы живём в мире зеркал, обращённых к зеркалам. Каждое отражение всё дальше от истока, каждый отблеск всё тусклее. Подобно узникам платоновской пещеры, мы принимаем тени за реальность, но даже выйдя из пещеры, мы способны увидеть лишь солнце-Демиурга, но не То, что породило само солнце.

И всё же в этой бесконечной игре отражений есть странное утешение. Если каждое зеркало несёт в себе отблеск изначального света, значит, этот свет присутствует везде — пусть и в бесконечно ослабленном, искажённом виде. В каждой человеческой душе есть искра, отражающая сияние, которое было ещё до начала времён.

Вспомним диалектику Гегеля: отчуждение необходимо для самопознания. Возможно, сам Weltenmeister нуждается в этой игре зеркал, чтобы познать себя. А что если одиночество Демиурга — лишь необходимый момент в движении к более высокому единству? Что если тоска мирового разума по самому себе — это та сила, которая движет историю духа?

Но я иду дальше, за пределы гегелевской системы. Если Weltenmeister — лишь ;;;;;;;;;;, лишь создатель материального мира, лишь посредник между истинным Абсолютом и тварным бытием, то наше положение ещё более головокружительно. Мы оказываемся не просто отражениями отражения, но отражениями отражения отражения.

Гностики древности чувствовали эту бездну отчуждения. Они говорили о множестве эонов, о плероме, о вечном Первоотце, непостижимом и невыразимом. Они учили о Демиурге как о вторичном, а иногда и невежественном творце, который создал материальный мир, не зная о существовании подлинного Абсолюта.

Но что если сама эта непостижимость — не препятствие, а ключ? Что если невозможность прямого созерцания Первоначала — не недостаток нашего познания, а его сущностная характеристика? Может быть, именно в этой игре отражений, в этой бесконечной последовательности зеркал и заключается единственно возможный для нас способ соприкосновения с трансцендентным?

Когда я смотрю в ночное небо, я вижу звёзды, свет которых шёл ко мне миллионы лет. Этот свет — отражение процессов, давно завершившихся. Я никогда не увижу сами звёзды, лишь их древний свет. Так и с познанием Абсолюта — мы видим лишь отблески, лишь отражения, лишь следы.

Но может быть, в самом акте созерцания этих отражений есть нечто, что превосходит простое знание. Может быть, когда я осознаю себя как зеркало зеркала зеркала, я парадоксальным образом становлюсь ближе к истоку всех отражений.

В конце концов, даже самое мутное зеркало всё же отражает свет. Даже самое искажённое отражение всё же связано с первообразом. И, возможно, главное чудо заключается в том, что, осознавая свою отражённую природу, я превращаю своё зеркало в окно — окно, через которое одинокий Weltenmeister может наконец встретиться взглядом с Тем, кто по ту сторону всех зеркал.