Кондитория Ави

В первые месяцы моего пребывания в Израиле мне помогли устроиться в кондиторию, по-нашему, кондитерскую, на Дизенгоф в Тель-Авиве.

Кондитория находилась в тихом, чистеньком районе богатеньких старичков, имела небольшие размеры: несколько столиков на улице, малюсенький зальчик и чуть больше — кухня. Из кухни на второй этаж вела узкая винтовая лестница, там был склад, откуда каждое утро, сгорбившись и пыхтя, ударяясь о всякие углы, я спускал мешки с мукой, сахаром, специями, сухим молоком.

Владел кондиторией мужчина лет сорока пяти, хотя, возможно, ему было и шестьдесят пять, но выглядел он моложаво: подтянут, кудряв, с ослепительно-белой улыбкой. Старушки-посетительницы просто млели при виде его. Звали его очень типично для Израиля: то ли Ури, то ли Ави, то ли Мойша, то ли Хаим, поэтому, откровенно, имя сейчас его уже не помню, но пусть будет Ави.

Кроме меня там работала женщина-бухарка, как оказалось, бывший преподаватель истории в университете, и ещё какой-то парень, которого, вот же особенности памяти, я совсем не запомнил: ни лица, ни имени. Он был откуда-то из Латинской Америки, типа гастарбайтера-нелегала, зато профессиональным кондитером. Ни на иврите, ни на английском не шпрехал, с ним общался только Ави, который знал то ли пять, то ли шесть языков

Бухарка работала там уже много лет, была полной и доброй, очень обрадовалась моему приходу, узнав, что я «академаи», ну то есть с высшим образованием, охотно меня учила ивритским словечкам, рассказывала об особенностях израильской жизни, давала полезные практические советы. В первый же час общения с нею я узнал, что Ави — миллионер(!), у него «кадиллак», но он фанат своей работы, уезжает отсюда в 11 вечера, а приезжает в полчетвертого утра; что этой кондитории уже лет девяносто, досталась ему по наследству, и вообще, Ави прекрасный, добрый и нежадный человек, и мне ужасно повезло!

В общем, после небольшой раскачки я приступил к работе. Работа, скажу вам, была адская. Про мешки я уже рассказал, с этого начинался любой мой рабочий день. На кухне было тесно, жарко и душно. Ави мне поручил для начала делать тесто, бухарка написала мне на листочке ингредиенты по-русски, чего и сколько надо бросать в тестомешалку, готовое тесто я расфасовывал в целлофан и помещал в морозильник, этим я занимался два-три дня.

Потом освоил, как я его назвал, тесто-прокатный стан, работа на этой машине мне нравилась, я стал постепенно втягиваться, находить некий интерес, и будущее уже не казалось особо ужасным. Хотя руки и спина болели страшно, дышать было тяжело (я астматик), но зато можно было лопать без устали любые изделия, пить сколько хочешь отличного ароматного кофе и работать ровно восемь часов, с семи утра до трех дня. И расчет был сразу, в конце дня, наличными, аж по 25 шекелей за час, при минимуме тогдашнем где-то 15 шекелей.

С бухаркой мы подружились, Ави тоже мне был очень симпатичен: он целый день колдовал с рецептами, придумывал новые начинки, кремы, формы, и видно было, что он действительно фанат своей профессии. И вот наступило время для НО. НО грянуло через неделю.

В тот день, как говорится, ничего не предвещало. Я таскал мешки со второго этажа, размышляя о том, что вот освою эту профессию, глядишь, и открою сам свою кондиторию, найму профессионалов да и стану миллионером! А что, хороший и приятный во всех отношениях бизнес — добрый и вкусный!

Завел тестомешалку, включил тесто-прокатный стан — к тому времени я уже мог работать параллельно на этих двух машинах. И вдруг... Ави, улыбаясь, махнул рукой, мол, хватит теста, ты его наделал на месяц вперед, айда, будешь учиться делать булочки с начинкой! Я заулыбался в ответ, ведь мне давно уже хотелось заняться этим, краем глаза я наблюдал за Ави, бухаркой и латиносом, как они споро и красиво работали, как одним движением отрывали тесто, ровно сколько надо, как быстро и изящно его раскатывали, как не глядя бросали нужное количество начинки и как быстро-быстро лепили булочки — аккуратные, аппетитные. А еще круассаны, пирожные, печенья и много-много чего! И вот меня решили приобщить, я действительно светился от счастья.

Увы, но вскоре выяснилось, что руки у меня растут из задницы, причем это было неисправимо и навсегда: начинка лезла из всех щелей, булочки получались корявые и разных калибров. Бухарка успокаивала, мол, это у всех так поначалу, брала мою уродину и двумя-тремя движениями делала её идеальной. Ави по-прежнему улыбался, подмигивал, мол, ничего-ничего, я всё понимаю, ещё пару-тройку часов и умение придет. Но оно не приходило. Ни в этот день, ни на следующий, ни после.

Глаза Ави стали грустными, он перестал смотреть в мою сторону, бухарка всё время переделывала мои «произведения», и я видел, что ей это тоже стало надоедать. На четвертый день меня опять перевели на тестомешалку, со мной все перестали общаться, в конце дня Ави неохотно лез в карман за наличностью. Я видел, как ему было мучительно больно, в его глазах читалось, что он очень хочет меня уволить, но совесть, воспитание и врожденный такт не позволяли ему сделать это. Обстановка стала очень и очень напряженной.

В ту ночь я ворочался, постоянно просыпался, выходил на балкон курить и думал, думал, думал... Со своим ивритом, вернее, с его отсутствием, я нигде не смогу столько зарабатывать, вкусно есть и пить такой кофе. Но у меня были тоже совесть, воспитание и врожденный такт. И я очень не хотел, чтобы Ави в конце концов сорвался и указал бы мне на дверь. Я представлял, как ему будет потом мучительно стыдно и больно, и решил не напрягать этого доброго человека.

Утром с порога, через бухарку, заявил, что ухожу, ибо мне надо учить иврит, поэтому записался на курсы. Ну право, не всю же жизнь тут пахать, я же врач по образованию, и мне надо становиться на ноги. Поэтому, Ави, прости, извини, не думай обо мне плохо, ты столько вложил в меня души и сил, столько со мной возился. А я практически тебя предаю.

Ави попытался состроить на лице неподдельную печаль, но в глазах огромными буквами, бегущей строкой читались великая радость и облегчение. Он затараторил пулемётом дифирамбы в мой адрес, бухарка еле успевала переводить, какой я отличный, трудолюбивый и талантливый, что меня ждет прекрасное будущее, что, когда стану врачом, он будет обращаться только ко мне - и прочее, прочее, прочее... Потом вытащил из кармана толстую пачку денег, отсчитал мой тройной дневной заработок, я стал отнекиваться, мол, зачем столько, но тот был непреклонен, практически насильно засунул деньги мне в брюки, потом собрал огромный кулек вкусностей, и они все втроём долго-долго махали мне вслед в дверях кондитерской, а посетители смотрели удивлённо и не понимали, что происходит.

...На следующий день я стоял у конвейера на молочном заводе, за 15 шекелей в час. Ад продолжался.