Дед Макар...

У моря и озер, в лесах моих сосновых,
Мне жить и радостно, и бодро, и легко,
Не знать политики, не видеть танцев новых
И пить, взамен вина, парное молоко.
Игорь Северянин

     Дед Макар летел в кромешной темноте к маленькой светящейся точке, что увеличивалась в размерах и слепила его ощутимо ярким светом. Да не просто летел, а кувыркался в темноте словно пёрышко, подхваченное ветром с земли.
- Вот язви тя, - он даже крякнул. - Неужто и впрямь помер?
А благостный свет вроде как манил его к себе, вроде как звал туда знакомой мелодией, похожей на поминальную.
- Дык эта... Погодитя, святые херувимы!.. - взвыл дед в тёмную глушь, силясь перекричать нарастающие звуки. - Не отпявайтя пока!.. Как же теперя, бабка моя? Как не прошавшись-то?
И тут, словно услышав дедовы вопли, кто-то вдруг резко дёрнул его за ноги вниз. Да так дёрнул, что у деда даже протезы счакали и поясница хрустнула. Очнувшись, дед Макар с трудом разлепил глаза.
- Ни хряна себе, ранимация, - прошипел он тяжёлыми, словно налитыми свинцом губами. - Чёй-то было-то? Пошто улетел-то?
     Тусклая лампочка светила наискось, пробиваясь сквозь чуть вернувшееся дедово соображение. Емуу захотелось потереть мутные глаза, но поднять крепко стеснённые руки он не смог: руки были зажаты в локтях, и он только пошевелил негнущимися пальцами. Ещё и растопыренные в стороны ноги теснили дыхание прижатыми к бокам коленями. Он словно завис где-то, провалившись задом вниз, а голова, руки и ноги торчали сверху. Дед Макар вздохнул протяжно, пытаясь набрать в себя побольше воздуха. Вдруг кто-то, попыхтев рядом знакомым запахом, ткнулся большим и мокрым пятаком в его нос, ещё и фыркнув при этом слизью во все стороны.
- Никак нечись, - слёзно простонал дед. - Господя... Да за каки таки грехи особы, ты меня суды сдёрнул? Пошто кверьху не пустил? Ну, покуривал, попивал другой раз, с бабкой малость поругивался. Ну дык, все так живут, - деду захотелось стереть с лица выкатившиеся слёзы, но полная скованность не дала даже шевельнуться. - Связали... Как есть по рукам и ногам спутали.
Рядом кто-то тяжело и надсадно чихнул от души, а потом смачно зачавкал возле дедова уха. Повернув чуток голову, дед теперь сам уткнулся носом в большой сопливый пятак, упёршись глазами в прищуренные свинячьи глаза. И вот тут деда, как говорится, накрыло.
- Ах ты, язви тя... Хрюня... Ты, что ль? Иль хто?
И дед вдруг явственно вспомнил, как зашёл с ведром заваренной дробленки в сарай, чтобы накормить свинью. В этот вечер он припозднился с кормёжкой, картошку они с бабкой прибирали в подпол.

     Как Хрюня открыла задвижку в своём загоне, то ей одной известно. Только вот встретила она деда с ведром уже в дверях сарая. Встретила, попрыгала рядом, и со всей силы поддала головой по ведру. Дед пошатнулся, но устоял. Приподняв ведро, он вознамерился было добраться до корыта, что стояло в загоне, вылить свинячью похлёбку и завернуть туда Хрюню. Попятившись от свиньи к стене, где раньше стояла корова, и где ей была отгорожена жердями кормушка аккурат от сих до сих по углу, он попробовал отпихнуть Хрюню ногой. Вот только Хрюня, видно измученная затянувшимся голодом, вдруг взвизгнула и со всей дури прыгнула копытами на деда, пытаясь достать до ведра. Дед пошатнулся от такой свинячьей наглости, ведро отлетело в сторону, а сам дед как стоял спиной к кормушке, так и улетел в неё задом, оставив наверху ноги, руки и голову. А потому как дед Макар был не из худосочных мужиков, и имел все причитающиеся к старости прелести в виде накопившегося рыхлого веса на боках и животе, то вошёл он в ту кормушку плотно и без всякой возможности выбраться наружу. Падая, он ещё со всего маху воткнулся носом в тугую свинячью голову. Да так воткнулся, что искры из глаз, и дальше до возможного бессознательного тупика.
- Ах ты пацкудница, - простонал дед Макар. - Значить, от так ты!.. Ну, погодь... Не помру тут, то дождёся ты у меня первых морозов, - пошевелившись малость, дед Макар не помог себе, а ещё плотнее сел вниз. - Собрала хошь дроблёнку-то с полу? Нажралася?
Свинья, видимо наевшаяся досыта, спокойно сидела перед ним, опёршись на передние ноги.
- Деда, ты тута? - в приоткрытых дверях появилась бабка в наспех накинутом на голову платке.
- Тута. Слава те, хватилась, - зашумел дед и тут же осёкся от жалости к себе. - Нюра... Иди-ка ты домой, пока она тебя не тронула. А мне, видать, помирать тута. Дыханья пошти нету.
- Охти, - бабка наконец-то разглядела завалившегося в кормушку деда. - Ты пошто туды-то? - засуетившись у двери, бабка накинула крючок на петельку. - А Хрюня-то пошто гуляет? Как не вылезла во двор, да не сбежала.
- Гони её, сучькю ету, лопатой в загон. Я её завтра приберу.
- Куды приберёшь-то, - бабка впопыхах потыкала в свинью черенком от лопаты.
- Загнала вон в жёрди. Вписался, ажни ни в зад, ни вперёд.
-  Деда, ты погодь маленько, посиди пока. Я до соседа, до Митьки сбегаю. Рази я загоню эту шлёндру.

     Сосед Митька прибежал быстро, в штанах и короткой майке на пузо. Молодой пока ещё, здоровый. У него кости пока на погоду не ломит. Чего там ему, чуток за сорок... Молодой пока. Механизатор, да танкист из армии.
- Ну-ка иди, я сказал!.. А то щас этой лопатой вдоль хребта, - замахнулся Митька, подняв над свиньёй лопату.
- Мить... Митя... Ты потиша её, потиша, - суетилась бабка Нюра между свиньёй и соседом. - Сало не попорти. Синяки жа будут.
- Гони Митька её. Гони... - помогал дед Макар из кормушки. - А ета ишь чё... Сало ей жалко. А деда свово нет?
- Как ты туда попал-то? - спросил Митька, с трудом запихивая свинью в загон и закрывая покрепче вертушку на воротах.
- Оголодала. Сшибла ко хрянам. И сидит глазьями лупат.
     Подперев покрепче воротцы в свиной загон подвернувшейся доской, Митька повернулся к кормушке и осмотрел со всех сторон дедов плен.
- Да, крепко ты сел туда. Как танк в болото, - попробовав вытащить деда за подмышки, Митька крякнул и отступил.
- Мить... - суетилась рядом бабка. - Можа, жёрди топором отбить?
- Где я тут топором размахнусь? Гвоздодёр надо.
- Гвоздодёр в гараже, в углу стоит. Справа сразу, - откликнулся дед, переводя дух.
- Ой!.. - взметнулась бабка Нюра. - Там же запёрто. Это надо ключ, да фонарик искать.
- Зашёлся я, духу совсем нет. Чижало... - с придыхом простонал дед Макар.
- Погоди, дед. Держися. Щас свой принесу, - и Митька побежал назад до дома.

     Бабка Нюра присела перед дедом на стульчик, на котором когда-то доила корову, и что стоял теперь за ненадобностью в углу сарая. Вытянув вверх подол фартука, она сняла с деда шапку и вытерла ему лицо от проступившего пота.
- Чижало, конешно. Гляди-ка, как тебя свернуло.
- О-о... Каки нежностя, - проворчал дед. - Ты бы луче в парнях меня так гладила. А теперя чё... Куды уж...
- Сиди уже, гладильшик, - бабка вытерла проступившие слёзы тем же подолом фартука и оглянулась на входившего в сарай Митьку.
- Щас, дед Макар, вызволим тебя из плена, - и Митька одну за одной стал отдирать жерди от стен.
     Достали они деда из кормушки. Скрюченного в спине, с затёкшими и дубовыми от долгого сидения руками и ногами. И сразу потащили его в натопленную баню. Там Митька щедро распрямил дедову спину распаренным берёзовым веником, да ещё вприхлёб с вдруг появившейся из Митькиных штанов бутылкой самогона, заткнутой наспех свёрнутой в трубку газетой. Вприкуску с одним на двоих солёным огурцом. Вот так и размочили затёкшие дедовы органы. Ещё бы... Самогон у Митьки ядрёный был, видать прямо первачок. А так-то... Дружно они соседями жили. Чего им делить. Посидели вдвоём в предбанке, поговорили по душам, да разошлись по домам.
- Живи, дед Макар. Не помирай больше.

     Потом дед Макар лежал на диване перед телевизором, поглядывая то в него, то в тёмное окошко. Хорошо... Дома, в тепле, намытый и сытый. В телевизоре шёл субботний концерт, и кто-то там женским голосом и в коротенькой юбчонке взвизгивал на весь дом очередную непонятную им с бабкой песню.
- Бабка, - позвал он. - Сделай её потиша. Верешыт, как наша Хрюня в сарае, - помолчав, он пощупал свои усы. - Ты ета... Посмотри-ка, чёй-та у меня на губья сыпется.
- Погодь... О-о... Мылся, мылся, и все усы в дроблёнке.
- Так наелся вместе со свиньёй той дроблёнки. Она же своей мордой в мою тыкала.
- Дай-ка, хошь вычешу гребешком вон.
- Гребешком... Откуль он у тебя?
- Оттуль.
- Поди ишо в девках вошь тем гребешком вычёсывала.
- А хошь и вычёсывала.
- Ты смотри там. А то вдруг одна-две застряли меж зубьев. Насадишь ишо мне радости в усы, - хохотнул дед.
- Вот заботы не было, ишо от вшей тебя спасать.
- Порешу её завтра, пацкудницу такую, - пробурчал дед, подставляя бабке усы.
- Ага... Теплотень вон кака стоит. Куды я с тем мясом? До холодов держать надо.
- Ох... - вздохнул дед Макар, заглядывая в телевизор. - Всё ноють не понять про чё. Включили бы хошь Зыкину для пенсионеров. И женщина приятная, и песни - впору сам пой.
- Нету её... - бабка протяжно вздохнула и помолчала, видно вспоминая молодость. - Все мы смёртные.
А за окном густыми осенними сумерками трогала еловые ветки очередная ночь. И похожая на все предыдущие, и в чём-то новая. Сонная, будившая иногда одинокими глухими звуками затихающей деревеньки. И кто его знает, какой будет для них эта ночь. Может, с хорошим и крепким сном, а может задумчивая и бессонная. Тут уж как повезёт...
     Дед Макар лежал с открытыми глазами, глядя в освещённое лунным светом окно. И думы его были как не в себе: какие-то смутные думы, местами тревожные.
- Расскажи бабке, что давечь слетал куды-то, так и не поверит, - буркнул дед себе под нос. - Скажет, не придумывай.
- Ты чё там шёпчешь? - откликнулась бабка со своей кровати.
- Да ничё. Так я, о своём.
- А-а... Ну, тада спи, - бабка шумно перевернулась. - Можа, водички тебе подать?
- Кваску ба, можно, - встрепенулся дед. - А то, чёй-то сохнет нутрё.
- Шваркнул с Митькой самогонки, вот и сухота, - бабка Нюра всунула ноги в тапки и зашелестела ими на кухню.
- Да не дай тебе так слетать. Как мене.
- И не говори. Как ишо не придавила така туша.
Говорила так бабка Нюра и не знала, что говорят они о разном. Она вела речь про Хрюню, что загнала деда в такое неловкое положение. А дед думал о другом, личном. О той тёмной пустоте, что кувыркала его как пушинку, маяча впереди далёким антиресным светом. Неужто всурьёз?..