Книга третья. Утоли моя печали

Только вот, к кому относятся эпилоги?
Кто может ими отстоять свою честь?


Глава 1. Третий сон

Пока ещё в воде стоит – но всё дальше, всё глубже заходит.
Но как только погрузится под воды она, как только ветер перестанет головы её касаться – и как только луч света померкнет, – то заметит она его, заметит его — проникающий сквозь толщу воды – вот тогда-то вера вспорхнёт;

вспорхнёт – и под толщей воды ей будет уже не под силу из омута этого к свету лучу дотянуться – достать.


1933 год, Горький


– Но с такой-то прытью, я стану подобна им! – она рассмеялась.

Он никогда не заставал её за чашкой чая, – только если то был – снова – эксперимент; она, как правило, заливала кипятком бардовый остролист с мельчайшими бутонами медового клевера... И выходило это в необычайно вкусный у неё отвар, – напиток столь необходимый с прихотью и жаждой.

– Я думал, в этом человечность.

– Нет, не в этом.

Они молчали, молчали куда больше, чем могли сказать, даже так, наедине, казалось бы, но – томление о прошлом, не давало остыть вечным истинам в жерлове раскаленной сути этих двух людей.

Они были, вобщем-то, мало знакомы, но их очень многое связывало, связывало прежде всего исторически, а не по-человечески.

Оттого, разговор и зашёл о человечности.

Несмотря на решимость, как об этом говорить они оба недоумевали.

– Ты видишь сны?

– Хотела бы.

И снова, молчание значило куда больше.

– Ты действительно чувствуешь себя узявимой?

Она не стала в этот раз спешить с ответом.

«Уязвимой»?

Это состояние она забыла давно; конда увидела, что мир вовне – совсем не так дружен; и что вечное совсем недавно, очень быстро забывают.

Она не могла поверить, что к этому можно принудить; но отчего-то и её память – молчала.


Глава 3. Рукоять моего меча

«Уже и секира при корне дерев лежит». (Мф. 3:10)


1943 год, Горький


Вера. Что такое вера, Вера – как первое имя, и в чем же ошибка её, Веры, что хозяйка дома белокоменного самой границе с городами больших путей, откуда же приходят, словно двойниками и отражениями самых невозможных желаний выходцев поры Золотой чужестранцы, ведомые путём близнецов, ведом которым был секрет бессмертия – момент бессмертия и вечного искренного волшебства этого мира – которым знакомы были все законы этого мира, но как-то иначе, на каком-то другом, тактильном уровне.

И почему воды зыбучих жёлтых песков не принимали её, хозяйку дома белокаменного у самой границы – но и брали её светлый облик сами небеса, необыкновенно низкие в тот час, и неподражаемые, недостижимые совершенно?

Холодные, но родные они – небеса, залитые звёздами, как две светлых радужки глаз её стекленеющие.

И почему утонула Вера? Почему?

Вера – это ответы. Ответы даже тогда, когда не слышно, не видно ни единого отголоска дорогого вам мира; когда не слышно и не видно же человека; но есть надежда, есть загнутый уголок на бумаге, который оставила талантливейшая волшебница, твёрдо знающая, что творить добро – это честь ни с чем не сравнимая, когда ловкая эта мастерица осколок мозаики к осколку заново составит лучший человека портрет – живой и ответственности большей и неотрицаемой, неотрекаемой преисполненный, что и позволит его от распада на сотни и тысячи человечков стеклянных сберечь.


Глава 4. Орошение памятью

Они думают, что через слёзы по воспоминаниям прикасаются к чему-то правильному. К тому самому.


2016 год, Санкт-Петербург


Любовь – это единственный язык, который может заставить немого говорить.

Неужели именно поэтому те, кто по-настоящему полюбил – так, чтобы быть вместе навсегда, даже в вечности – однажды перестают говорить с миром вслух?

Разговаривать с любимыми – это особый язык. Это единственный язык, который делает сердце неуязвимым – уже здесь, в этой жизни.


Глава 5. Оступилась

Нам нравится вкушать совместное делание лишь в самом начале, когда его вкус непривычен и сладок, но от наращенных возможностей мы избавляемся, чтобы снова насладиться насыщенным стартом.


1981 год


– Гордыня мне претит.


Глава 6.

1969 год, Москва


Владимир старался ни в ком не сомневаться и ни на кого не рассчитывать. Он учился получать всё самое нужное и надёжное, и крепче держать у себя – и отпускать, когда время пришло.

Он учился тому всю жизнь – всю жизнь он встречался с исключениями из, правил изначальных, основ – того, что углядел он в законах природы; того исключения, что жизнью ему показалось; того исключения, в чём он был, казалось – хотелось и, казалось, иначе не может быть – вот оно, правило непоколебимое – твёрдо уверен. Настолько уверен, что ничуть не задумывался об этой уверенности, ничуть не раздумывал... Но одновременно с тем он не мог не признать – не мог не заметить – что прав он был более в уверенности необоснованной, нежели чем с уверенностью основополагающей и законами непоколебимыми положенной.

Он постукивал костяшками, не попадая в такт.

-не окончен-