Amor Dei Intellectualis сон разума, пробуждение лю

Amor Dei Intellectualis: сон разума, пробуждение любви

В драматической пьесе Педро Кальдерона де ла Барка «Жизнь есть сон» скрыта метафизическая загадка, которую Шеллинг счел достойной эпиграфа для своих философских изысканий. Если мы примем кальдероновский тезис как отправную точку, то открывается целый лабиринт силлогизмов, ведущих нас в самое сердце вопроса о любви и ее онтологическом статусе.


Начнем с самого простого силлогизма: любить может только живой человек. Жизнь, таким образом, выступает как более широкое понятие, включающее в себя возможность любви. Если мы принимаем положение Кальдерона «жизнь есть сон», то неизбежно приходим к выводу, что любовь также должна быть сном — она существует в пространстве сновидения, которым является наша жизнь.

Но что означает это уравнение? Если любовь — сон, то есть ли в ней реальность или она лишь иллюзия, порождение нашего сознания, подобно образам, исчезающим при пробуждении? Здесь мы сталкиваемся с более глубоким вопросом: что такое любовь по своей природе?


Человеческая любовь многогранна и иерархична. На нижних ступенях этой иерархии находится чувственная эмоция, аффект, о котором говорил Спиноза в своей геометрически выстроенной «Этике». Это любовь, которая подвержена колебаниям, зависит от внешних причин и потому несвободна. Она действительно подобна сну: непостоянна, изменчива, часто иррациональна.

Однако существует и другой тип любви, к которому Спиноза приводит нас через лабиринт своих пропозиций, — amor dei intellectualis, интеллектуальная любовь к Богу. Эта любовь рождается из третьего рода познания, из интуитивного постижения вещей sub specie aeternitatis — под углом зрения вечности. Она не просто эмоция, но состояние сознания, в котором человек осознает себя неотъемлемой частью божественной субстанции.



Философия, определяемая Аристотелем как «мышление о мышлении» (;;;;;; ;;;;;;;), лишь приоткрывает дверь к этой высшей форме любви. Она — необходимое, но недостаточное условие для пробуждения. Подобно тому, как рассудок (;;;;;;;) у Платона лишь подводит нас к созерцанию идей, но не является самим созерцанием, так и философское мышление только подготавливает почву для amor dei intellectualis, но не может само по себе ее актуализировать.

Вот в чем состоит диалектическое напряжение: человеческий разум стремится к постижению высшей формы любви, но своими силами достичь ее не способен. Разум может привести нас к порогу, но переступить его мы должны иным способом, который превосходит рациональное мышление.



Если принять положение, что жизнь есть сон, а любовь в своем обыденном проявлении — лишь часть этого сна, то что же тогда представляет собой пробуждение? Здесь аналогия с Кальдероном приобретает новое измерение.

В пьесе «Жизнь есть сон» Сехисмундо, проснувшись в королевском дворце, не может отличить реальность от сна — и это ключевая метафора, раскрывающая наше собственное положение. Как Сехисмундо не знает, спит он или бодрствует, так и мы, погруженные в мир чувственных аффектов, не осознаем, что находимся во сне относительно истинной любви.

Любовь чувственная, эмоциональная, аффективная — это сон, от которого мы можем пробудиться к более высокому состоянию. Но пробуждение не может произойти только силой нашего желания или рационального усилия. Оно требует иного измерения, трансцендентного скачка, который превосходит наши возможности.



Спиноза сокрушался о детях, умирающих прежде, чем они могли развить свои интеллектуальные способности и достичь amor dei intellectualis. В этом сокрушении скрыто понимание того, что только этот высший вид любви представляет собой подлинное пробуждение от сна жизни.

Amor dei intellectualis — это не просто интеллектуальное понимание Бога, но особое состояние, в котором человек осознает свою причастность к вечному порядку вещей. Это состояние, где исчезает различие между субъектом и объектом, где человек любит Бога не как нечто внешнее, но как сущность, частью которой он сам является. Как пишет Спиноза: «Бог любит самого себя бесконечной интеллектуальной любовью», и человек, достигший amor dei intellectualis, становится участником этой божественной само-любви.

Здесь мы приходим к парадоксу: то, что казалось нам реальностью — наша повседневная жизнь с ее страстями и аффектами — оказывается сном, в то время как то, что мы могли считать абстракцией — amor dei intellectualis — становится единственным подлинным пробуждением.



Но как достичь этого пробуждения, если оно находится за пределами наших сил? Вот в чем заключается глубочайший парадокс: своими силами актуализировать amor dei intellectualis невозможно, и потому такая любовь остается для нас сном — но сном особого рода, сном, который одновременно является и целью, и недостижимым идеалом.

Мы оказываемся в положении Тантала: видим плод, но не можем его достичь. Философское мышление приближает нас к пониманию amor dei intellectualis, но не может дать нам ее переживание. Мы можем создать концепцию такой любви, но не можем ее реализовать собственными усилиями.

Здесь возникает необходимость в том, что христианская традиция называет благодатью, а Спиноза — познанием третьего рода. Это то, что превосходит наши усилия, то, что даруется, а не достигается. И все же мы должны стремиться к этому невозможному, ибо только в этом стремлении — наше подлинное бытие.



Если обычная любовь — это сон внутри сна жизни, то amor dei intellectualis — это пробуждение к вечному бодрствованию. Это состояние, в котором человек преодолевает ограниченность своего индивидуального существования и прикасается к вечности.

Спиноза говорит об этом как о спасении, но не в традиционном религиозном смысле. Для него спасение заключается не в загробном блаженстве, а в особом модусе существования, доступном здесь и сейчас, — в осознании себя частью вечной субстанции, в переживании своего бытия sub specie aeternitatis.

Это спасение от сна жизни, от иллюзии отдельности, от тирании аффектов. Это не уход от мира, но новый способ бытия в мире — способ, в котором преодолевается конфликт между конечным и бесконечным, между временным и вечным.



Начав с силлогизма «жизнь есть сон, любовь часть жизни, следовательно, любовь есть сон», мы приходим к более сложному пониманию: есть сон и есть пробуждение, есть любовь-аффект и есть amor dei intellectualis. И граница между ними проходит не там, где мы привыкли ее видеть.

Подлинное пробуждение — это не просто переход от одного состояния сознания к другому, но онтологическая трансформация, в которой человек обретает новое понимание своего бытия. И amor dei intellectualis — не просто один из видов любви, но сама сущность подлинной любви, любви, освобожденной от случайностей и превратностей нашего сновидческого существования.

Так силлогизм приводит нас к парадоксу: то, что мы считали несомненной реальностью — наша жизнь, наша любовь — оказывается сном, а то, что казалось недостижимым идеалом — amor dei intellectualis — оказывается единственной подлинной реальностью. И в этом парадоксе заключена не только философская истина, но и экзистенциальный вызов: пробудиться к тому, что превосходит наши силы, но составляет сущность нашего бытия.

Вечное бодрствование — это не отсутствие сна, но преодоление дихотомии сна и бодрствования. Это состояние, в котором человек осознает иллюзорность разделения между собой и миром, между конечным и бесконечным. И в этом состоянии любовь перестает быть аффектом и становится модусом бытия — amor dei intellectualis, в котором человек любит уже не отдельные вещи, но саму вечность в ее бесконечном самораскрытии.