Иллюзия

В заводской клуб был приглашён фокусник. Такое событие можно было бы посчитать заурядным, если бы мероприятия подобного рода происходили здесь регулярно. Но нет, заполучить кого-нибудь из артистов удавалось нечасто, а если и удавалось, то исключительно за счёт личных связей активистов профкома или заводской администрации. И вот сегодня, наконец, кому-то из них посчастливилось зазвать артиста к нам в гости и, понятно, в клубе ожидаемо был аншлаг. Зал, который не в силах комфортно разместить всех собравшихся, теперь стоически позволял людям толкаться в проходах и толпиться прямо за сценой, допуская располагаться даже на краю оркестровой ямы.
Мне повезло. Я сидел в самом центре партера, что было, пожалуй, самым удачным местом, поскольку пришедшие заблаговременно и занявшие первые ряды, испытывали сейчас очевидное неудобство, созерцая спины тех, кто не успел прийти вовремя. Но никто не возмущался, большинство людей хорошо знали друг друга, а всё недовольство адресовалось фокуснику, который опаздывал или зачем-то задерживал свой выход к зрителям, ожидающим от него если не чуда, то точно каких-нибудь необычайных штук.
Рядом со мной сидел седовласый мужчина в немодном чёрном плаще, хранивший завидное спокойствие и безучастно наблюдающий за происходящим. Прежде на заводе его я никогда не видел, да и не походил он на заводского. Скорее всего, это был один из тех, кто приехал к нам в клуб вместе с артистом.
Наконец-то фокусник появился. Зал сначала загудел, захлопал, затем движение быстро прекратилось, выкрики смолкли, и разноголосый шум сошёл на нет.
Фокусник, деланно улыбаясь, решил начать с весёлого. «Вы знаете, почему море солёное?» – губы фокусника при этом вопросе потеряли улыбку, и его хитроватое лицо приобрело загадочное выражение.
Наверное, это был его дежурный вопрос, с помощью которого он искал контакта с пришедшими на его представление, однако зачин артиста испортил кто-то из стоящих прямо у сцены. Встрявший в представление шутник громогласно заявил, что всё дело в пересоленной селёдке. По залу тотчас покатился грубоватый смешок. Но артиста это не смутило. Он пропустил мимо ушей хамоватый выкрик и повторил шутку про плавающую селёдку, вызвав в зале повторную волну смеха.
Польщённый благорасположенным настроением зала, артист растянулся в притворной улыбке и, манерно кланяясь, горделиво объявил:
– Хотелось бы начать с чего-нибудь простенького. У почтенной публики не будет возражений?
– Давай, начинай уж! Не томи! Оно можно, токмо чтоб не того, чтоб не оглоушило! – посыпались нестройные голоса.
Несмотря на нетерпеливость собравшихся, артист выдержал многозначительную театральную паузу. Наконец, он снял свой цилиндр и основательно его потряхивая и постукивая, дал убедиться любопытствующим, что в его головном уборе ничего нет.
– Пусто! – гулко выкрикнул артист. Тут же на сцене показался ассистент фокусника с табуреткой и отрезом белой блестящей ткани. Принесённый реквизит тут же пошёл в дело, артист что-то пробормотал над задрапированным цилиндром и резким движением сорвал с него блестящий покров. Из головного убора артиста теперь выглядывали настоящие заячьи уши.
Фокусник торжественно обошёл табуретку, затем ухватился за торчащие уши и с возгласом «але-гоп!» потянул их на себя. Однако оттуда показался не заяц, а метры пушистой ленты из белоснежного тюля, которую ловко подхватил ассистент и под овацию зала унёс за кулисы вместе с табуреткой и блестящей тканью.
Артист, довольный собой, победно оглядел зал.
– Хотелось бы попросить на сцену кого-нибудь из зрителей, чтоб никому не пришло в голову, что я использую здесь подсадных! – язвительно произнёс артист и захлопал в ладоши. Зал не замедлил поддержать его бурным рукоплесканием.
– Ну, Валя, давай ты! – проявили инициативу литейщики, выталкивая из своих рядов формовщицу с плавильного участка, без бойкого выступления которой не обходилось ни одно заводское собрание. Та, недовольно отмахиваясь от протянутых к ней рук, встала со своего места и важно направилась к фокуснику. Несмотря на крайнюю плотность толпы, зрители послушно расступались перед неустрашимой формовщицей, позволив ей беспрепятственно подняться на сцену, где уже был водружён огромный фанерный короб, рядом с которым поблёскивала допотопная двуручная пила.
– Ну, пожалуй, приступим, – деловито заметил фокусник, помогая формовщице забираться в короб.
Ассистент опять приволок из-за кулис табуреты, между которыми поставили короб с находящейся там формовщицей.
– Ан, каков злыдень! Перепиливать будет! Ну дела! ¬– загудел зал.
Мой сосед лукаво посмотрел на меня. «А сейчас смотри внимательно, следи за головой», – шепнул он мне скороговоркой и начал оглядывать зал, оставив без внимания сам опасный номер. Я и прежде был уверен, что он неслучайно здесь оказался, теперь же у меня больше не было сомнений, что мой сосед прекрасно посвящён во все тонкости артистического действа и сопричастен к происходящему на сцене.
Фокусник и ассистент взялись за инструмент и начали азартно распиливать короб с формовщицей. Я не спускал глаз с её головы, но в какой-то момент наблюдаемая картинка сделалась нечёткой, и я потерял из виду ближайший ко мне торец короба, с торчащей оттуда головой жертвы. Теперь там, где должна была быть голова формовщицы, зияло пустое отверстие, свидетельствовавшее о том, что артисты пилили пустую конструкцию. Однако они доделали своё дело и лишь тогда, когда подошло время раскланиваться и срывать овации, фокусник заметил, что распиленный короб пуст. Он живо подбежал к своему реквизиту и начал поспешно разбирать его, не понимая, куда же могла деться формовщица. Под громы аплодисментов фокусник заглядывал в открывающиеся там пустоты, и не меньше восхищённой публики был озадачен пропажей подопытной.
– Куда ты дел нашу Валю? Хорош! Давай вертай Валентину взад! – зазвучали нестройные голоса литейщиков. Но фокусник только кланялся и криво улыбался. Ассистент его, опасаясь расправы, собрал табуретки и проворно удалился со сцены, оставив фокусника отдуваться за исчезновение формовщицы.
Тем временем, литейщики не унимались. Их голоса звучали всё громче и настойчивей, перекрывая отдельные выстрелы нестройных рукоплесканий. Но вскоре восторг, сопровождаемый хором аплодисментов, сменился негодованием, которое с каждой минутой накапливалось и укреплялось, становясь поистине угрожающим.
– Валю верни! ¬– ревели собравшиеся. Но фокусник только кланялся и расхаживал по сцене взад-вперёд, шаря глазами во все стороны, очевидно высматривая, куда же могла пропасть несчастная формовщица.
Я понял, что медлить больше нельзя и повернулся к своему соседу, равнодушно созерцавшему происходящее.
– Верните Валю! Ещё немного и народ просто разорвёт артиста! Я знаю этих людей, поэтому прошу Вас немедленно вмешаться!
– Ну, хорошо. Успокойся и внимательно смотри на сцену.
Сцена вновь подёрнулась полупрозрачным флёром, и через мгновение я увидел рядом с обмякшей и потерянной фигурой фокусника грациозную формовщицу, звонко хлопающую в ладоши.
– Ура! – заорали заводчане. Послышались ответные хлопки, а литейщики, угрюмо пробирающиеся к сцене, разом остановились и присоединились к всеобщему ликованию. 
Артист ожил, и на его лице вновь засияла улыбка. Возвращение потеряшки он решил записать на свой счёт и, перекрывая всеобщее одушевление, громогласно объявил:
– Вот так мы решили убедить вас в том, что чудеса случаются и в нашей повседневной жизни! Только магические практики, только приобщение к таинствам посвящённых и  вообще никакого мошенства! – Он тоже нервно захлопал, проводив таким образом возвращённую из небытия активистку на её прежнее место.
– Ну а сейчас мы покажем вам кое-что ещё, – артист вытянул руку в сторону кулис и оттуда вновь показался напуганный ассистент. – Сейчас мой помощник попросит у кого-нибудь из вас один предмет личного обихода.
Кто-то из стоящих у сцены протянул ассистенту белый носовой платок. Ассистент принял платок, передал его артисту и быстро удалился, несмотря на красноречивые жесты фокусника, не желающего больше оставаться на сцене в опасном одиночестве.
– Смотрите, – заворковал фокусник, – я кладу платок в свой карман, а он тем временем возвращается в карман владельца!
– Дак что той платок! – пискнул кто-то из зала. – Чирик давай взамен оного! А платочек себе остав!
Зал рассмеялся.
¬ – Чирик! Чирик! – заскандировали заводчане. – Червонец заместо платочека!
Артист опять потух и засуетился.
– Хорошо бы и нам чтонть перепало, вот тогда это будет взаправду по-фокусному! – послышался из угла тоненький женский голосок.
Артист совсем смешался. Нервно закусил губу и изобразил мысль.
– Хотите чтоб вам всем прибыло и перепало? – раздался грубоватый бас откуда-то из-за кулис, а мне показалось, что мой сосед бесшумно пошевелил губами.
Зал притих, многие начали растеряно оглядываться, в надежде понять, откуда мог доноситься голос. Но этот голос, похоже, воодушевил всех. Зал взорвался в однозначном требовательном призыве к немедленному действию.
 – Хорошо! Приготовьтесь к овещестлению. Расписок не нужно. Держите шире ваши карманы!
Все в зале предвкушали дармовую раздачу кроме артиста, который что-то невнятно бормотал, и в его нескладных движениях прочитывалось отчётливое желание смыться.
Возбуждённая публика напряжённо ожидала чуда, нестройно гомоня под стать неспокойному морю, порой взрываясь набегающими волнами, и отчаянно бурля в промежутках велеречивой играющей рябью.
– Часы! Дедушкины часы! – послышался чей-то отчаянный вопль.
– Брошь тётушки Настасьи! А мы-то обыскались! – обрадовано прокричал кто-то.
– Бляшек-то, бляшек медных сколько! – восхищался другой.
– Надо же – из фарфора! Это, наверное, и есть те самые барыневы бирюльки! – девушка удивлённо смотрела на диковинные предметы, не понимая, для чего они нужны и зачем.
Вскоре отовсюду посыпались голоса, возвещавшие об обнаружении у себя вещей, недавно утерянных или же утраченных ещё во времена прабабушек, но о которых ещё сохранялась память.
Да и сам артист доставал из карманов разные побрякушки, раскладывая их на поверженном фанерном коробе и иногда просматривая их на просвет. Только всем было не до него, поскольку все занимались тем же.
– Позвольте! Но такого же не может быть! Как Вам всё это удалось устроить? – напирал я на соседа. Шарить по своим карманам мне представлялось низким и недостойным занятием, и я предпочёл сразу же обратился к тому, кого считал виновником создавшейся неразберихи. Человек в плаще удивлённо на меня посмотрел.
– Отчего ж не может-то? Что тебя так расстроило? Люди слышали об этих вещах, так пусть они хотя бы на них посмотрят.
– Но они же ненастоящие! Вы же наверняка потом всё у них отнимите!
– Эти вещи не более ненастоящие, чем всё на свете. Да мне вся эта чепуха зачем? Пусть владеют и радуются.
– Но это же иллюзия!
– Если хочешь знать, то всё, что ты видишь – и есть самая настоящая иллюзия. Но это иллюзия особого рода, не такая, о которой вы все привыкли думать.
– То есть это как?!
– На непризнании того факта, что всё видимое и осязаемое суть иллюзия, только и держится ваше самосознание.
– То есть и меня что, тоже не существует?
– Нельзя так ревностно отстаивать свои заблуждения. Остынь и посмотри в зал…
Я обернулся туда, где прежде находилась сцена и ничего там не увидел. Ни артиста, ни занавеса и кулис, ни затоварившейся публики. Но самое удивительное было в том, что наблюдаемая пустота не вызывала во мне никакого недоумения. Хотя и пустотой её тоже было назвать сложно. В каком-то смысле она, скорее, походила на телевизионный студийный экран, на который кинематографисты проецируют изображения, разве что содержала в себе не два плоскостных измерения, а гораздо больше. Собеседник мой тоже никуда не делся, хотя ни себя, ни его я больше не видел. С точки зрения здравого смысла это меняло абсолютно всё, но почему-то такая метаморфоза не вызвала качественной перестройки моего сознания.
– Позвольте Вас тогда спросить, к чему были все эти примитивные фокусы, если возможно вот такое? – спросил я того, кто ещё совсем недавно являлся моим соседом в партере заводского клуба.
– Ты, вижу, хочешь понять природу реальности, опираясь на константы, конечные числа и сходящиеся ряды? А как тебе реальность приблизительных множеств, бесконечных значений и неопределяемых величин? Изучение природных явлений принято вести в рамках понятного и проверенного научного языка, но чтобы ответить на твой вопрос нужен совершенно иной подход, где нет и не может быть знакомых тебе терминов. К тому же, многие каналы восприятия у тебя закрыты, в противном случае, ты бы не нуждался ни в какой иллюзии.
– Выходит, наша реальность – не более чем точка посередине опрокинутой восьмёрки, символизирующей бесконечность?
– Неудивительно, что в бессчётном поле возможностей реализуемо и то, что определяется конечным, сочетаемым и непрерывным.
– Честно говоря, не нравится мне слово «иллюзия». Я бы предпочёл заменить его на «представление». Представление о жизни, представление о счастье и мире вокруг тебя, без дерзновенных попыток разобраться, откуда оно исходит.
– Да, мысли свойственно воплощаться в слове, а представлениям – в материи и нашем с тобой растождествлении. И не нужно искать понимания природы такой причинности, ибо важнее и дороже всех истин – «человечества сон золотой»…
…Может быть потому, что мне не удалось восстановиться после тяжёлой смены, внимание моё ослабло, и я временами переставал сознавать то, что происходило на сцене. К реальности меня вернул зал, утонувший в овациях. Фокусник и его ассистент, остановившись перед суфлёрской будкой, долго и низко кланялись, выкрикивая какие-то приветственные слова, только их не было слышно, поскольку всё перекрывалось громким рукоплесканием зала. Кое-кто поднимался со своих мест и аплодировал стоя, рукоплескал даже мой седовласый сосед в немодном чёрном плаще. Я, поддавшись общему движению, тоже встал со своего места и отдал должное стараниям артистов. Сосед одобряюще мне кивнул и, наклонившись, что-то неразборчиво прошептал мне в ухо.
Что он мне прошептал, я не расслышал, и уже на улице, на память пришли какие-то удивительные слова – слова про «реальность приблизительных множеств, бесконечных значений и неопределяемых величин». Странные и непонятные слова. Но почему-то меня не покидала уверенность, что именно этой фразой, которую я не сумел расслышать, и распрощался со мной седовласый сосед в немодном чёрном плаще… Более того, я даже был уверен, что он и пришёл туда именно затем, чтобы её произнести…