1. Мои корни

    
   Родители моё самое большое разочарование в себе.
   Я не смог им вернуть столько же любви, сколько они дали мне.

-----------------------------      

           Родители – самое неоценённое,
           но самое бесценное из того,
           что может быть в жизни.

           Никогда не жалуйтесь на вещи,
           Которые родители не смогли дать вам.
           Возможно, они отдали всё, что у них было.
           Каждый из нас в неоплатном долгу перед ними.
           Берегите их, пока не поздно.

           Цени время, проведённое с родителями.
           Они стареют год от года.
           Уже скоро наступит момент, когда на земле
           не останется никого, кто любит тебя.

-----------------------------


     Друзья, я не стану описывать события моей биографии деревянным языком анкеты: родился, учился, женился, сошёл с ума, застрелился и т.д. Мне так не интересно. Вам тоже. Да и не смогу я таким эпигонским  способом (нетворческим, бухгалтерским) говорить о собственной жизни, о глубоких переживаниях и о тайных движениях души.

     Мне не чуждо писательское графоманство. Ещё более скажу, что ощущаю в себе не только писательский зуд, но и желание реализовать его. Поэтому прошу - наберитесь терпения, а я постараюсь не быть скучным.

     Правда, мои пристрастия к философскому осмыслению тех или иных явлений в общественной жизни, к образным литературным метафорам и крутым гиперболам, могут показаться некоторым из вас заумными или занудными. Ну, так, дорогие мои, во-первых, я не ищу здесь сподвижников, фанатов или единомышленников. Во-вторых,  я не рассчитываю угодить всем. Я не Петрушка на нижегородской ярмарке. Задача не в том, чтобы все полюбили меня, аплодировали перлам и восторженно бросали в воздух головные уборы, шляпы и чепчики. Я вполне сформировавшийся субъект, имею выстраданные годами принципы  и допускаю, что их  разделяют не все. Отношусь к этому спокойно. Чего и вам желаю.

      Эта глава о моих родителях и пра-родителях будет насыщена возвышенным пиететом в силу глубоких чувств к моей милой родне. Я не позволю себе привольных заездов в те или иные жизненные обстоятельства, которые могли бы быть истолкованы вами на базе двойных стандартов в ущерб для них. Мои предки неприкосновенны. Не только для вас, но даже для меня. Ведь осудить или оправдать человека можно только глубоко погрузившись в психологию его поступков, в мотивы, которые для нас могут быть совершенно неоднозначными, но которые, тем не менее, являются сильнейшим побуждением человека к опредёлённым действиям.

     Обещаю заранее, что в следующих главах я вновь стану самим собой со всеми своими каверзами, спущусь с небес на землю и поведу вас сквозь мою жизнь как своих друзей, которым хочется рассказать о днях и грустных и днях весёлых.

     Итак, корни. Наверное, эта глава будет самая трудная, поскольку легко писать о чём-то другом, что коснулось мимолётно, что порхнуло разноцветными перьями и улетело куда-то в небытиё не став базовым явлением жизни. Родители – первая база. Оставаясь первой, она также остаётся и основной на всю жизнь, ибо главные представления о добре и зле формировались там, в родительском доме. Шумом первых дождей, шорохом огромных вязов у крыльца, запахом сирени под окном, перестукиванием утренних птичьих лапок по крыше веранды, урчанием отцовского мотоцикла, дешёвым тринадцатикопеечным мороженым, которое мне и сёстрам несла мама торопясь домой после смены. И даже отцовским ремнём и слезами мамы.

     Именно в те далёкие шестидесятые годы формировалась моя первая любовь, которая впоследствии определила моё мировоззрение и служила точкой отсчёта при анализе тектонических процессов в мировом социуме. Это любовь к нашим русским прозрачным полям и сумрачным лесам, к опушкам и перелескам, к тихоструйным речкам и туманным оврагам с их мистической тайной, к застойным прудам с тритонами, к гладким озёрам с их камышовыми берегами, к медноствольным сосенкам и пушистым тополям, к маленьким перламутровым рыбкам на нашей запруде и красногрудым снегирям на кустах замёрзшей бузины.

     Великолепие наших вятских уголков навечно поселилось в моей душе как идеальный образ божественной благодати, воплощённой в природных явлениях. Но это лишь материалистическая  основа существования чувствующей души. Ведь есть ещё кое-что из области духа. И это главнейшее условие для того, чтобы человек мог называть себя Человеком. Такие понятия, как нравственность, мораль, духовность испокон века отличали людей, живущих в ладу с природой и Богом. Шестидесятые годы для меня были накоплением как красоты окружающего мира, так и познанием красоты духовной, дающей каждому, кто с нею соприкасается, неувядающую веру и надежду на божественное происхождение и предназначение каждого человека. Неслучайно один хорошо известный автор сказал: “Красота спасёт мир”.

     И в центре всех этих моих чувственных юношеских накоплений, конечно же, были мама с папой. Они не были особенными, сочетающими в себе какие-то выдающиеся способности или достижения в важных областях общественной жизни. Как раз наоборот. Они представляли собою ту самую значительную массу нашего народа, в которой сосредоточены самые стандартные черты нации. Они были носителями той русской национальной сути, той русской идеи, о которой они и сами не догадывались, и о которой, тем более, не догадывались иностранные захватчики, натолкнувшиеся на непонятную русскую душу, на необъяснимую метафизическую реальность, способную не только защитить Отечество, но и поднять его из послевоенных руин.

     Мои родители – соль провинциальной земли русской. Деревня никогда не была обласкана вниманием сильных  мира сего, никогда не испытывала комфорт в жизненных условиях и всегда напрягала последние силы, чтобы только выжить среди голода, тяжёлой пахотной работы, продразвёрсток, раскулачивания, репрессий по имущественному и религиозному признакам и т.д.
 
     Мой дед Алексей Николаевич, будучи единоличником по классовым убеждениям и портным-самоучкой по профессии, в период коллективизации не пожелал записаться в колхоз, справедливо полагая, что ему, человеку с предприимчивым характером и твёрдым взглядом на жизнь, нет места в одном организационном сообществе с лентяями и пьяницами.

     В короткие времена Новой Экономической Политики (НЭП), пришедшей на смену политике военного коммунизма и приведшей к развитию внутренней кооперации, он организовал у себя в избе частное производство по пошиву верхней одежды. Сам закупал швейные машинки, ткань, фурнитуру, сам принимал заказчиков, сам раскраивал и сам шил. Бабушка помогала, но у неё на руках, помимо этого, были семеро мал мала меньше.

     Кончилось это неожиданно быстро по причине смены в стране экономической политики, сворачивания  предпринимательской практики и навешивания первым советским капиталистам уничижительных ярлыков наподобие “мироеды”, “кулаки”, “империалисты”, “враги народа”. Соответственно начались репрессии. Кто-то из деревенских маргиналов заявил на деда и к нему пришли с обыском. Ему пришлось срочно прятать швейное оборудование в оврагах.

     Красные комиссары в кожанках обшмонали дом, реквизировали кое-какие вещи из домашнего обихода. Но не все, так как бабушка догадалась одеть ребятишек во всё, что у них было. В валенки-чёсанки, в зимние пальто, в шерстяные платки. И это летом. Комиссары посовестились, детей раздевать не стали. Среди этих детей была и моя мама Зоя.

     А что вы хотите? К власти пришла малообразованная чернь, завистливая до чужих успехов и воспрявшая с оружием в руках под знамёнами всеобщей коммунистической уравниловки типа "Равенство", "Братство", “Долой кулаков – мироедов”, которые необразованной массой "пролетариев" понимались абсолютно примитивно и концентрировались в одном, очень понятном лозунге "Отобрать и поделить".

---------------

     Кстати, в связи с этим вспоминается один из рассказов мамы как раз о необразованности крестьянских выборников и даже пролетарских люмпенов двадцатипятитысячников из крупных городов, посланных партией в деревню возглавить сельсоветы. В нашей деревне председателем был выбран тёмный человек по имени Петька Русинов. Да и выбран-то потому, что никто больше не хотел занять этот пост. Выбирать уездные власти приказали, вот и выбрали безответного оборванца Петьку, чтобы только городские отвязались с этими выборами. Петька ни читать, ни писать не умел, однако возражать не стал. Научили его закорючку ставить на месте подписи в документах, он и ставил её, а о чём документ его не очень волновало.

     Вот один раз мужики и учинили над ним хохму. Хохмачей-то всегда на Руси хватало. Написали приказ по деревне, который Петька должен подписать. В приказе написано: “Петьке Русинову оторвать башку и выбросить в овраг”. Петька, нисколько не сомневаясь, поставил закорючку и мужики, давясь от смеха, вывесили приказ возле сельсовета. Потом вся деревня покатывалась до коликов в животе над таким председателем.


---------------

      Началась война. Маме 9 лет. Голод, лишения, всё довелось испытать. Ели лебеду и крапиву вперемешку с остатками прогорклой муки. В её воспоминаниях военные годы были самым тяжёлым испытанием, сопряжённым с мобилизацией последних жизненных сил для преодоления подступающих спазмов в пустом желудке, требующем хоть маковую росинку.

     Послевоенные годы восстановления народного хозяйства моей шестнадцатилетней маме запомнились каторжным трудом на лесоповале. Мужчин не было. Война выкосила производительные мужские силы. Остались дети, старики да бабы в вятских деревнях. Но план по поставкам леса государству нужно было давать. Вплоть до суда и расстрела.

     Две молодых девчонки, мама и сестрёнка Шура, надрывались на тяжёлых мужских работах с утра до вечера на дальних лесных делянках. В их обязанности входила доставка леса до станции. В сани, запряжённые быками, работники привязывали толстые брёвна и две несовершеннолетних погонщицы  стегали огромных быков, в два раза больше их самих, чтобы успеть по графику на разгрузку. Не всегда обледеневшие брёвна были закреплены надёжно. Иногда они развязывались на середине перегона и, опасно для жизни двух тщедушных возниц, раскатывались из саней на дорогу. Что могли сделать две девчонки, шатающиеся на ветру от тяжёлой работы и плохого питания? Сидели возле быков, плакали от бессилия и замерзали в снегу на пронизывающем ветру. Помощь приходила только тогда, когда партия леса не прибывала по расписанию. И то не всегда. Порой, выплакав все слёзы и окончательно окоченев в ожидании помощи, самим приходилось идти до станции по заметённой дороге и замёрзшими губами рассказывать о случившейся беде.

     Быков нужно было с утра накормить, запрячь, пригнать на делянку, загрузить лес, отвезти, сдать, вернуться, распрячь, накормить. Для сна оставалось пять-шесть часов. Эти две девчушки от беспросветной тяжёлой работы, отнимающей все силы, порой, укрывшись от людских глаз и обнявшись, плакали о своей бесцельной, беспросветной и безнадёжной судьбе. Ведь они были юны, уже пробуждались молодые девичьи инстинкты,  реализовать которые не было никакой возможности.

     Прошло несколько лет. Жизнь понемногу наладилась. Мама встретила героя, участника войны папу, Виталия Николаевича. Таким естественным образом 27 февраля 1957 года появился на свет я, ваш покорный слуга.

     Прошло ещё много лет. Мамы уже нет. А у меня в глазах, в радужном ореоле слёз, застыл навечно её печальный образ. Вот она, в последний раз,  стоит на пыльном перекрёстке и провожает меня крёстным знамением. И всю дорогу от родной двери до дальних берегов, в голове моей не было других мыслей, кроме пронзительных есенинских стихов:

          Ты жива ещё, моя старушка?
          Жив и я. Привет тебе, привет!
          Пусть струится над твоей избушкой
          Тот вечерний несказанный свет
          Пишут мне, что ты, тая тревогу,
          Загрустила шибко обо мне,
          Что ты часто ходишь на дорогу
          В старомодном, ветхом шушуне…

     Теперь о папе. Рано потерял мать. Мачеха не страдала любовью к пасынку. На этом фоне ему пришлось с малолетства испытать все несправедливости жизни. Однако, будучи сдержанным человеком, он никогда публично не высказывал детские обиды. Всё, что я знаю о его детстве, всё это лишь со слов мамы.

     Наступил 1943 год. Война. Папу мобилизовали и отправили на подводе вместе с другими лопоухими деревенскими недорослями в учебную роту. После месяца строевых занятий, физподготовки  и изучения матчасти передислоцировали на передовую в качестве артиллериста-наводчика пушки-сорокопятки. Самая маленькая пушка из всех. Пушчонка. Броню танка пробить не могла и использовалась только против слабобронированной техники и пехоты. Парню было 17 лет.

     Его военные годы представляли для меня особенный интерес и гордость уже  в моём  школьном возрасте. Ведь совсем недавно отгремела страшная война, и не было семьи, не потерявшей своих родичей. Мы, послевоенные пацаны, были воспитаны на примерах доблестной защиты Родины от захватчиков, играли только в военные игры и нещадно поливали свинцом немцев из деревянных самоструганых автоматов.
 
     В 1944 году папу представили к двум медалям “За отвагу” и к ордену Славы 3 степени. Три награды за один 1944 год. Оцените!!!

     Дорогие мои читатели, сейчас я хочу сделать небольшое, так называемое, лирическое отступление и углубиться в боковую аллею от нашего повествования в связи с тем, что тема подвигов папы, этого пастушонка из деревни Загуляево Ломовского сельсовета, представляет бесценный предмет нашей родовой гордости. К тому же с наградами папы связан  один из самых позорных поступков в моей жизни. Это один из тех самых, дремлющих в шкафу скелетов, которого я, скрепя сердце, пинками выброшу из шкафа и покажу вам при всём моём моральном унижении. Почему? Потому, что многолетние душевные страдания по факту его совершения искупили мою вину. Я надеюсь на ваше, потомки,  понимание, потому что я веду рассказ не об отвлечённом персонаже, а о человеке, связанном с нами самыми непосредственными кровными узами. Его  кровь течёт в наших жилах.

     О скелете чуть позже, а пока об ордене Славы.  Утро только-только выбросило солнечные лучи. Со стороны немецких позиций послышался гул. Бойцам уже  понятно, что это немецкие танки прогревают моторы перед атакой. И вот они показались. Но это не просто “Фердинанды” или “Пантеры”, это самые тяжёлые и боеспособные танки вермахта, это “Тигры”. А пушки-то у папиной батареи сорокапятки. Снаряд величиной с гранёный стакан. Комариный укус для танка.

     Что делать? Стрелять? Так ведь бесполезно. Не стрелять? Под трибунал пойдёшь. И никому потом не объяснишь, что  стрельба даже не напугала бы немецких танкистов. Но вот за танками в утреннем тумане замаячили серые солдатские фигуры. А вот это наша цель, пехота. Пушки к бою. Осколочным заряжай. Начался бой.

     Пушки стояли на дистанции 50-70 метров друг от друга. У орудия папы закончились снаряды. А у соседней пушки от частой стрельбы без охлаждения заклинил затвор. Снаряды ещё оставались.

     Командир орудия матерится на весь свет, потом кричит: “А ну, Витёха, метнись-ка к ним, приволоки пару ящиков.”

     И папа пополз по грязи к соседям. А автоматчики немецкие простреливают всё  пространство, не скупятся.

     Дополз, зацепил пару ящиков и назад, к своим. И тут, в начале обратного пути, в бедро попадает разрывная пуля. Боль, кровь, обморок. Но пушка ждёт, друзья артиллеристы ждут, нельзя останавливаться.

     И он дополз. С двумя тяжёлыми ящиками. Пушка продолжила стрельбу. Немцев отогнали. Папу перевязали и он впал в забытьё, а когда очнулся уже на середине дня, вокруг гремела новая стрельба, немцы начали новую атаку.

     Командир махнул рукой: “Витёк, не до тебя, видишь опять лезут, ползи вон в сторону того леса, там должен быть санбат”.

     Папа пополз, но по дороге потерял сознание. Только через день его на опушке леса подобрали какие-то люди на подводах и доставили в госпиталь.

     За этот бой Попов Виталий Николаевич, тот самый лопоухий деревенский пастушонок из деревни Загуляево, был представлен к ордену Славы. Это самая главная награда в Красной Армии, предназначавшаяся для красноармейцев рядового состава. Ленинское правительство избавилось от царских военных регалий, сняло с военнослужащих погоны и упразднило царские военные награды. Однако, награждать отличившихся в боях было необходимо. Поэтому вместо царских Георгиевских Крестов в 1943 году учреждены три степени ордена Славы.

     И ещё один интересный случай произошёл при награждении его медалью “За отвагу”. Опять было ранение, опять госпиталь. Достали осколок. Но медаль потеряла своего героя, так как папа после излечения был назначен в другую часть.

     Прошло 60 лет после войны!!! Вдруг раздаётся телефонный звонок. Собеседник на том конце провода представился районным военным комиссаром и поинтересовался, не Попов ли Виталий Николаевич с ним разговаривает? Получив утвердительный ответ, он торжественным тоном объявил, что медаль Вас, уважаемый Виталий Николаевич, наконец-то нашла. Через две недели будет большой праздник, 9 мая, так что приходите в скверик, где памятник защитникам Родины. Мы соберём наших ветеранов и перед строем вручим Вам эту заслуженную награду.

     Всё так и произошло. Медаль вручили 9 мая 2005 года. Через 60 лет после войны. Долго ещё потом качали головами ветераны, похлопывали папу по плечу и вспоминали боевые подвиги. А наша районная газета напечатала большой материал об этом событии и снабдила его фотографией в момент вручения. Газета до сих пор хранится у меня. Я показываю её всем при каждом важном случае и демонстрирую своё прямое отношение  к славным боевым традициям нашего народа и, в частности, моего папы. Приходите, покажу.

     Сведения о его боевых делах я получил, обратившись году этак в 2007 с запросом в Центральный Архив Министерства Обороны в городе Подольске. Оттуда прислали копии документов, в которых имелись представления папы к наградам, написанные чернилами на пожелтевших листках его непосредственными фронтовыми командирами, на чьих глазах происходило всё то, что я описал выше.

     Сам папа никогда не рассказывал о своих подвигах. Теперь я, став взрослым и пройдя горнило всяческих испытаний, знаю, почему он был так скромен. Понимаете, кичиться военными подвигами могут только люди, не бывавшие в настоящих окопах. Такие героические рассказы для непосвящённых слушателей  служат лишь способом рассказчика легко поднять свой авторитет, пусть даже он будет незаслуженным, дешёвым и фальшивым. Проверять-то ведь никто не станет. Вот такие “герои” и выдумывают личные военные подвиги, раз от раза обрастающие всё более грандиозными геройствами. Но тот, кто был там и находился на волоске от смерти, не станет хвастать перед гражданской публикой своим военным прошлым. Почему? Потому, что молчание это их защита от того ада, который они видели на самом деле. Ещё потому, что разговор такой напоминал бы диалог немого с незрячим. Как может человек, которого не коснулось, понять всю глубину  смертельного страха, сжимающего сердце и лишающего способности соображать? Это невозможно. Поэтому настоящие фронтовики не мечут бисер налево и направо и углубляются в воспоминания исключительно в компании таких же ветеранов, прошедших всё и вся.

     Но, друзья дорогие, ранее я обещал вытащить на свет божий скелет из шкафа. Это самый позорный мой скелет. Вот уже пятьдесят лет он молчаливым призраком сопровождает меня по жизни. Ведь шкаф-то не в углу за печкой. Он в  душе и в сердце. И скелет  там же. Порой, когда накатывает ностальгия по беспечным временам юности, он открывает скрипящую дверцу, выходит из темноты, ухмыляется беззубыми челюстями и тычет костлявыми пальцами в мягкие ткани моей совести.

     Так каким же образом эта куча костей облюбовала себе место рядом с моей ностальгией? А вот каким. Каюсь. Первый раз публично. Сейчас. Дайте собраться с духом.

     В славные годы своего допубертатного периода, в десять – тринадцать лет, я, как, впрочем, и все парни с улицы, учились познавать мир способами, наиболее доступными в условиях совершенного отсутствия в государственном образовательном реестре каких бы то ни было программ, ориентированных конкретно на нас, подростков десяти-тринадцати лет. Сейчас мне видится, что в СССР дети подросткового  возраста не ранжировались нашими образовательными инстанциями как особая социальная группа, переходная от детства к юности и, тем самым, требующая к себе отдельного психологического внимания со стороны государственных органов, заинтересованных, казалось бы, в правильном воспитании подрастающего поколения.

     В этих условиях мы были предоставлены самим себе и находили развлечения сообразно интересам и возможностям. Одной из таких  возможностей было коллекционирование. Коллекционировали всё, на что ложился взгляд. Лишь бы это было красочно и несло в себе хоть какое-то знание о мире.

     Собирали спичечные этикетки, бутылочные этикетки, значки, марки, перочинные ножички и ещё кучу всяких необходимых и интересных вещей. Всё это было окном в другой мир. Ведь каждая этикетка имела свой неповторимый, как сейчас говорят, дизайн, свою тематику и говорила о том, столько интересного ещё предстояло увидеть нам в жизни. Это были капли из взрослого мира, к которому наши судьбы вели нас таким несознательным образом.

     Почти у всех главным интересом были марки. У меня уже было три кляссера советских марок на темы космоса, спорта и фауны. Конечно, марки были самые дешёвые и массовые, из киосков Союзпечати, но мы тогда не знали монетной стоимости марок и ценили их только за красивые сюжеты и информационную значимость. Именно через марки мы проникались космической и спортивной тематикой, формировали в себе первые понятия о многообразии и красоте мира. Поэтому ревниво оберегали коллекции.

     У нас даже был районный кружок филателистов. На нашу беду руководил кружком некий дядя Толя. У него водились отличные марки и для нас, несмышлёнышей, он слыл авторитетом. Мы собирались раза два в неделю и, помимо филателистических тем, говорили обо всём. В том числе рассказывали о своих семьях и родителях.

     Однажды дядя Толя поинтересовался, у кого отцы воевали, какие подвиги совершали и какие награды хранятся дома. Мы, наивные глупыши, объятые гордостью за своих отцов, ничтоже сумняшеся, наперебой докладывали ему обо всём, о чём он спрашивал. Я, точно так же охваченный семейным патриотизмом, рассказал ему о папиных наградах, с особой пылкостью поведав об ордене Славы.

     Прошла пара недель. Как-то раз этот самый дядя Толя подошёл ко мне отдельно и сказал, что у него есть новая кубинская серия спортивных марок. Пять штук. И показал их. У меня дыхание перехватило. Это были очень красивые марки. Ах, эти надписи на непонятном языке. Иностранные буквы для нас, ребятишек из райцентра, были какими-то залётными ласточками из другого мира, манящего тайной и мечтой. Глаза у меня, естественно, загорелись. Он это заметил и предложил сделку. Он отдаст эти марки, если я принесу папин орден.

     Впоследствии я не раз пытался вспомнить, какие чувства  боролись во мне в тот момент? Испытывал ли я внутреннее сопротивление к этой сделке? Почему красивые иностранные картинки перевесили ценность семейной реликвии? До сих пор это внутреннее следствие не завершено, поэтому скелет периодически тычет в мою совесть костлявым пальцем в моменты моей духовной расслабленности.

     Друзья, обратитесь к трудам психологов и увидите, что они давно уже вывели нелицеприятный тезис относительно коллекционеров. Смысл в том, что рано или поздно неуёмная страсть к коллекционированию возбуждает в человеке безумие, заключающееся в том, что от интеллектуального коллекционирования он переходит к греховному вожделению желаемого, к бесконтрольному желанию обладать тем или иным артефактом. Для него становятся легко преодолимыми моральные препятствия для достижения цели. Это своего рода диагноз, это амок, несущий человека напролом через преграды подобно скаковой лошади, которой ограничили зону зрения шорами и она видит только финиш и ничего более.

     Без оправдания себя юным возрастом могу утверждать, что в тот момент  красивые кубинские миниатюры с профильными зубцами стали моими шорами. Они мгновенно отсекли всё, что было правильного в моём воспитании, очаровали глаза и затмили рассудок. Я видел только цель – марки с английскими буквами и папин орден как средство для обладания этим чудом. В итоге, увлечённый мощным гипнотическим потоком, я совершил этот позорный акт предательства своего папы.
 
     Как бы то ни было, но марки перешли ко мне, а орден к… Не могу этого типа называть слишком родственным обозначением “дядя Толя”. Брезгливо и гнусно. В общем, к нему.

     И только через годы, узнав настоящую стоимость тех дешёвых марок, купленных им не в нашем райцентре, где их не было, а в областном городе, где они были на каждом перекрёстке, я понял всю аморальность его предложения  и всю глубину огорчения папы, когда он, готовя костюм к параду 9 мая, обнаружил пропажу самой дорогой награды.

     Опять же через годы я хотел уничтожить этого скелета в памяти и пытался найти проходимца Толю. Я понимал, что этому давнему, с точки зрения милицейских органов, официальному делу никто не даст хода. Поэтому в моём ассортименте оставались только кулаки, с помощью которых я планировал совершить запоздалую сатисфакцию, то есть произвести обыкновенный мужицкий мордобой во имя торжества попранной справедливости. Я был тридцатилетним, полным физических сил и с иезуитским злорадством представлял, как я крушу его челюсти.

     Однако сатисфакция не состоялась и месть моя осталась неудовлетворённой, поскольку на старом месте его жительства я обнаружил других людей, понятия не имеющих в какой стороне проживает сейчас эта тварь.

     Подводя черту к этой истории, ещё раз хочу сказать: “Папа, прости! Это моя вина в пропаже твоего ордена. По малолетству, по несознанию, по непониманию ценности этой военной награды, которую ты оплатил своей кровью”.

     Ну, всё… Достаточно об этом… Идём дальше.

     Папа до конца дней сохранял военную осанку. Спина прямая, подбородок поднят, ни грамма лишнего веса. Был аккуратен и неприхотлив в питании, соблюдал посты. Чистоплотность – его индивидуальная особенность. Из дома не выходил, пока не убеждался в том, что в нагрудном кармане пиджака лежит носовой платок, а в боковом ещё один. Так и вижу его последний образ. Чистая благородная седина, прямая спина, ладно сидящий пиджак на подтянутой фигуре, тросточка в руке, изучающий, полный созерцательного удивления, взгляд.

     А дальше ещё немного о них обоих. В первые послевоенные годы они трудились в деревне. Папа сначала работал пчеловодом. Затем окончил курсы механизаторов и работал комбайнёром в местной МТС (по современному - в сельхозтехнике). Мама воспитывала нас. Это был, наверное, самый романтический период их совместной жизни. У меня сохранилось папино стихотворение тех времён, наполненное высоким мужским чувством, в котором он красивым возвышенным языком описывал свои внутренние переживания и тоску по любимой, оказавшись на несколько дней без мамы, которая уехала по делам в город.

     Я с ранних пор был в курсе относительно творческих задатков папы. Он резал по дереву, умел рисовать карандашом и красками. Причём очень профессионально изображал мимику и внутренне содержание лиц персонажей, в которых можно безошибочно узнать и простака, и скрягу, и грубияна, и директора, и ревнивца, и гуляку. У меня в шкафу целая тетрадь его эскизов. Видимо тяга к творчеству, ко всему красивому и завершённому, наполненному эстетическим смыслом есть в моей натуре от папы. Я увлечён живописью. У меня в доме висят около сорока моих картин, выполненных как в графике, так и маслом на холсте в стиле сюрреализм, разных размеров, и около сотни набросков. У меня установлены хорошие связи в среде московских художников, правда совершенно недостаточно времени для общения на фоне искусства.

     Мы подросли. Семья переехала в Яранск. Родители построили собственными силами дом. Мама тоже стала работать. Я помню её кондуктором в автобусе, кассиром на автостанции, продавцом в галантерейном магазине. Но прежде я помню её именно мамой. Ближе её не было никого. Только теперь, в момент, когда седина в бороде вытеснила мою природную чернь, я очень пронзительно понимаю, что только она любила меня по-настоящему. Любила как себя. Нет, больше, чем себя. И мне бесконечно жаль, что я, по молодости, в силу отсутствия житейской мудрости не мог понять этой большой любви. А она так хотела такой же реакции от меня.
 
     Нет, я не был плохим сыном. Просто недостаточно внимательным. Это было следствием того, что я не достиг ещё нужных  чувственных кондиций, чтобы в полном объёме проникнуться такими тонкими материями как Любовь, Сопереживание, Нежность. Дело в том, что познание Любви происходит накопительным образом. Любви как всеобъемлющего смысла всего сущего. Нельзя понять Любовь раз и навсегда. Она многолика, пространственна и не хватает сердечного сосуда, чтобы вместить её всю. Только долями, частями и на протяжении всей жизни.

     Мои родители не были самыми образованными людьми. Папа закончил семь классов. Мама пять. Предвоенная деревенская жизнь не располагала возможностями к постижению наук. Нужно было присматривать за младшими, обихаживать скотину, работать в поле. В один “прекрасный” момент дед посмотрел на маму, стукнул кулаком по столу и как отрезал: “Всё Зойка, хватит учиться, завтра пойдёшь жать рожь в поле”. Дед был главным стержнем в семье. На этом обучение мамы было закончено.

     У папы примерно та же история. Только вместо жатвы его отправили пасти овец.

     Но, ребята, вот какая штука. При всей их внешней необразованности они месте с соками русской земли впитали в себя русский патриархальный домострой и православную христову веру, которой не изменили в репрессивные коммунистические времена и оставались верными её ритуальным традициям до конца дней.

     Феномен, не поддающийся осмыслению, заключается в том, что, не обладая никаким учёным багажом, никакими специальными образовательными программами, они, исповедуя лишь дедовский домостроительный уклад жизни, сумели воспитать нас путём привития нам правильных норм общежития, подтверждённых их собственным примером и примером ушедших предков. Им не нужно было изучать азы воспитания. Как сейчас, когда чем больше в воспитании мальца специализированных психологических подходов, проплаченных педагогов-психологов, тем он распущеннее, неорганизованнее и до верху набит необоснованными амбициями.

     В заключение родительской темы хочу особо выделить мою благодарность им за участие и поддержку их непутёвого сына во всех скверных обстоятельствах моей уже взрослой и не самой праведной жизни, когда я, пытаясь действовать вопреки своему Дао, налетал на очередной угол жизни так, что искры из глаз сыпались. В некоторые моменты моей истории их внимание к моим проблемам было крайне необходимо.

     Что касается сестёр Люды и Гали, то мне сложно выявить их роль в моём профессиональном становлении. Мы развивались параллельно. Интересы наши не пересекались. Я собирал марки. Они цветные бутылочные стёклышки, конфетные обёртки и открытки. Я играл в футбол. Они в испорченный телефон на скамеечке. Я любил Битлз. Они любили другие песни и старательно записывали их сотнями в свои песенники. Я не вёл дневник. А у них были их тайные, старательно спрятанные под матрасами дневники об их девчачьих переживаниях не в меру обрисованные цветными карандашами от первой до последней корки цветочками, звёздочками, сердечками и ещё чем-то пёстрым и сладким.

     В семье мы были просто детьми, учениками,  подспудно впитывающими императивы старших. Наука жизни шла к нам практическими уроками сверху по родительской вертикали. Но мои отношения с девчонками происходили в горизонтальных планах и эти отношения не претендовали на какое-то базовое взаимовлияние, хотя именно так и было. Горизонтальными связями, определившими моё место в среде обитания, были, в большей степени, отношения с пацанами. Хотя, наверное, насчет сестёр я не прав. Всё таки мы с ними существовали в едином семейном пространстве и они просто своим присутствием помогали мне формировать мои мужские поведенческие особенности в грядущих гендерных отношениях с прекрасной половиной человечества. Нужно додумать эту интересную тему. Хорошо, чуть позже…

     Однако, я должен сказать, что на сегодняшний день сёстры для меня самые родные и любимые. И я дорого дам, чтобы они продолжали хорошо себя чувствовать, хорошо жить и писать иногда в соцсетях сообщения о своем состоянии, о надеждах и чаяниях, присылать мне картинки из интернета с поздравлениями и цветочками. У меня слёзы на глаза наворачиваются сейчас от того, что я думаю о них. Наверное, это моя братская любовь.

     Знаете, ребята, что-то для меня оказалась тяжеловатой эта семейная тема с мыслями об ушедших родителях. Давайте-ка я на этом закончу и перейду к следующей. Что там у нас по плану? Ага, школа. Ну что же, предлагаю нырнуть в глубокие струи школьных водоворотов, наполненные первыми осознанными страстями, и посмотрим, какими резцами выстругивали, формировали моё отношение к миру учителя и друзья по взрослению.