Туман. Глава 5. Михаил

Глава 5.

Михаил.

1941 год, в Европе полыхает война. Она приближалась к горной деревне, но пока здесь царило затишье. Деревенская жизнь шла своим чередом, будто неведомая сила защищала эти места от бушующего огня. На базаре торговцы выкладывали на прилавки фрукты и хлеб, женщины у колодца обсуждали погоду, а дети бегали босиком по пыльным дорогам.
Но в воздухе уже витала тревога. Мужчины чаще собирались в трактирах, обсуждая вести, что приносили проезжие купцы. По вечерам, когда солнце пряталось за холмами, тени становились длиннее, а разговоры тише. Люди словно чувствовали дыхание войны, но старались не замечать его, цепляясь за привычный порядок вещей.
Старая кузня стояла на самом краю деревни, чуть в стороне от пыльной дороги, ведущей в лес. Её стены, сложенные из обугленных вековых брёвен, ещё помнили тяжёлые удары молота, звонкого и певучего, как набат, разносящегося по утреннему воздуху. Высокая крыша, крытая почерневшей от времени дранкой, местами осела, и теперь казалась сутулой, как старик, согбенный от прожитых лет и тяжести воспоминаний.
Внутри – вечный полумрак, пахнущий железом, гарью и потом. В углу, прислонённый к стене, стоял громадный мех, с кожаными клапанами, тугими, как натянутая кожа барабана. Едва ли не самое сердце кузни – наковальня, массивная, с гладкой, вылизанной десятилетиями поверхностью, на которой ещё можно было разглядеть едва заметные следы прошлого труда: выемки, бороздки, оставленные молотом.
Над всем этим – закопчённые стены, увешанные кривыми клещами, молотками, щипцами и прочими незамысловатыми, но необходимыми инструментами, которые безмолвно покоились в своей нерушимой старой гармонии. Казалось, они дремлют, но стоит лишь хозяину разжечь горн, вдохнуть жизнь в угли – и кузня оживёт, проснётся, заговорит языком раскалённого металла, звоном выковываемых подков и серпов, тяжёлым дыханием мехов, что пульсируют в унисон с ритмом древнего ремесла. В углу – старая икона, вся в копоти, над ней висят охотничьи ножи, клинки, подковы. Под ногами валяются обломки железа.
Михаилу – девятнадцать, он высокий, жилистый, с руками, испещрёнными ожогами. Отец Стефан работал рядом — огромный, с седыми висками, в фартуке, вымазанном сажей. Не отрываясь от молота, он ритмично бил по раскаленному металлу. Искры разлетались в стороны.В старой кузне стоял тяжёлый запах раскалённого железа и угля. Отец Михаила, не отрываясь от молота, ритмично бил по раскаленному металлу. Искры разлетались в стороны.
— Не отвлекайся, Михаил. Железо ждать не будет, — произнёс отец, ритмично работая молотом.
Михаил повернул заготовку щипцами, наблюдая за металлом. В глазах мелькнуло сомнение.
— Отец, я слышал, в городе новая кузница открылась. С подмастерьями, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
— И что с того? — отец не прерывал работы.
— Может, и нам стоит... — Михаил замялся.
— Стоит что? — отец опустил молот. — Расширяться? Брать учеников?
— Да.
— А ты готов учить других? — отец внимательно посмотрел на сына. — Сам-то всё постиг?
В этот момент в кузню вошёл Драган — худощавый, щеголеватый юноша с хитрой улыбкой. Он был другом Михаила, но в его ухмылке уже чувствовалась некая фальшь.
— Что куёте? — спросил он, разглядывая раскалённый металл.
— Подковы для купеческого обоза, — ответил Михаил. — Завтра к вечеру должны быть готовы.
Драган присел на старый чурбак: — В городе говорят, война на западе началась. Скоро всем кузнецам работы прибавится.
Отец Михаила поднял голову: — Война кузнецам не в радость. Мечи ковать — не подковы делать.
— А правда, что у каждого кузнеца свой секрет ковки есть? — Драган подался вперёд.
— Секрет один — руки и терпение, — отец бросил взгляд на сына. — Остальное — разговоры.
— На водопаде сегодня все собираются, — сказал Драган, присаживаясь на чурбак. — Пойдёшь? Милена тоже будет.
Михаил помедлил, глядя на отца. Тот кивнул: — Иди. День жаркий, железо накалилось. Тебе тоже остыть не помешает.
Михаил провёл рукой по лбу, вытирая пот: — А как же работа?
— С железом мы почти закончили, — отец опустил молот. — Вечером вернёшься — покажешь как ты клинок закалил.
Драган поднял брови: — Клинок? А говорят, у каждого кузнеца свой секрет закалки.
Отец бросил раскалённую заготовку в воду: — Секрет один — знать, когда железо готово. Торопиться нельзя, но и момент упускать нельзя.
— В чём же разница? — спросил Михаил.
— В том, что если поторопишься — клинок хрупким станет. А если опоздаешь — мягким. Так во всём, — отец взглянул на сына. — Запомни это.
Михаил снял фартук: — Идём?
Дорога к водопаду, узкая и извилистая, словно старая забытая тропа, вилась между холмами, пробиралась сквозь заросли орешника, взбиралась на гребни покрытых сухими травами пригорков и снова спускалась в тёмные, сырые лощины. Она была будто высечена временем — выбитая копытами вьючных лошадей, размытая осенними дождями, засыпана пылью летнего зноя.
По краям её густо росли бурые кусты шиповника, изогнутые, колючие, с редкими алыми ягодами, словно засохшими каплями крови. Вдоль обочины пестрел бурьян — высокий, жёсткий, с белыми венчиками дикой ромашки, дрожащими от малейшего ветра. Изредка встречались корявые корни, выползавшие из земли, цепляясь за воздух, за саму жизнь.
Чем дальше в лес, тем гуще становилась тень, влажный сумрак наполнял тропу, делал воздух прохладным и неподвижным. Между деревьями, в глубине чащи, тускло поблёскивали болотца, поросшие зелёной тиной, над ними вились тучи мошкары, слышалось упрямое стрекотание кузнечиков.
Но стоило выйти на поляну, как всё менялось. Ветерок приносил тяжёлый, сырой гул — отдалённый, но уже властный, как дыхание чего-то великого. Тропинка сужалась, уходила в заросли ежевики, пробиралась через огромные, почерневшие от времени валуны. А за ними, внезапно, открывалась пропасть — зелёное ущелье, заросшее дубами и кленами, спадающее вниз отвесными каменными стенами.
Там, внизу, бился водопад. Сверкающий, ослепительно-белый, он падал с высоты, разбиваясь на тысячи мельчайших капель, клубился пеной, неслышно шевелил траву и мох, прятал в своей прохладе сонные лужайки и влажные корни старых деревьев. И стоило закрыть глаза, как можно было услышать в его шуме целую историю — мерный гул времени, перешёптывание веков, бесконечную, ускользающую вечность.
— Ты когда-нибудь хотел просто исчезнуть? — спросил Драган, глядя в темноту.
Михаил хмыкнул, не отрывая взгляда от тлеющих углей.
— Что за глупости?
— Не глупости. Ну, вот просто… уйти. Чтобы никто не знал — где ты, жив ли, с кем ты вообще.
Михаил промолчал. Только бросил в костёр сучок, и тот с треском разлетелся искрами.
— Нет, — сказал он спустя пару секунд. — Я не из тех, кто уходит.
— Конечно, не из тех, — усмехнулся Драган. — Ты ж как гвоздь — вбитый. Дом, кузня, отец, все дела.
— А тебе что — плохо тут?
— Мне? — Драган прищурился. — Я как трава. Где ветер — там и я. Не хочу ржаветь в этой дыре.
— А я не ржавею. Я делаю то, что умею.
— Вот именно. Ты умеешь. А я хочу. Есть разница.
Михаил посмотрел на него пристально.
— Тебе бы мечтать поменьше.
— А тебе — хоть раз не по правилам.
Повисла тишина. Только в лесу, где-то далеко, каркнула ворона.
Михаил первым вышел из леса. В воздухе висел тяжёлый запах мокрого камня, размякшей листвы и свежей воды. Драган, шедший позади, споткнулся о корень, выругался, но тут же замер, глядя вперёд.
— Ух ты... — только и выдохнул он.
На плоском камне стояла Милена. Ветреная, смеющаяся, с растрёпанными от влаги волосами, она смотрела на них с лёгкой насмешкой, держа в руке прутик, которым чертила на мокром камне невидимые узоры.
— Я уж думала, вы там заблудились! — она тряхнула мокрыми волосами. — Или испугались?
— Ещё чего! — фыркнул Михаил, но глаз от неё не отвёл. — Просто... осторожно шли.
— Осторожно? — Милена рассмеялась. — От тебя, кузнец, я другого ждала.
Драган переводил взгляд с одного на другого, потом махнул рукой: — Да мы просто в кузне задержались. Отец его все мозги проел своими наставлениями.
— А, ну конечно, — протянула Милена, отбрасывая прутик. — Послушный сын...
Она вдруг сорвалась с места, подбежала к самому краю водопада и обернулась — глаза горели, волосы разметались по ветру.
— Ну что, герои? Кто осмелится?
— Да ты с ума сошла! — Драган побледнел. — Там же глубоко!
Михаил, не говоря ни слова, стянул рубаху. Милена улыбнулась, глядя на него: — Вот это другое дело...
— Не надо, — процедил Драган. — Миш, она просто дурит нас.
Милена сделала шаг назад — пятки уже нависли над пропастью: — Боишься за него, Драган? Или ревнуешь?
И, не дожидаясь ответа, она оттолкнулась и полетела вниз. Всплеск, и серебряные брызги взметнулись в воздух.
— Чёрт! — выдохнул Драган. — Миш, не...
Но Михаил уже прыгнул. Ледяная вода обожгла тело, на миг мир исчез, а потом он вынырнул, жадно хватая воздух. Рядом смеялась Милена, её волосы блестели в солнечных лучах.
— Ну что, кузнец, — она подплыла ближе, — не зря я тебя выбрала?
— А кто сказал, что выбрала? — Михаил улыбнулся, глядя в её глаза.
Сверху донёсся голос Драгана: — Ненормальные... — он помедлил, потом решительно выпрямился. — А, была не была! Если что — виноваты вы оба!
Он разбежался и прыгнул, подняв такой фонтан брызг, что Милена и Михаил со смехом отплыли в стороны. Когда Драган вынырнул, его бледное лицо пылало.
— Ну что, герой? — поддразнила Милена. — Или всё ещё боишься?
— Заткнись, — буркнул он, но уже улыбался.
 
Солнце клонилось к закату. Кузня уже не гремела, но внутри ещё держалось тепло. Михаил и Драган сидели на пороге. В руках у Драгана был нож. Рукоять его напоминала стройную девичью фигуру, а на клинке было выгравировано имя — Милена. Драган медленно водил пальцем по лезвию.
— Думаешь, можно срезать судьбу, как гнилую ветку? — тихо, задумчиво спросил он.
Михаил прищурился:
— Что?
Драган покрутил нож в руке, глядя в темноту.
— Представь, что жизнь — это дерево. Иногда ветки растут в неправильную сторону. И ты можешь их обрезать. Просто взять нож и… чик.
Михаил поморщился, откинул голову назад.
— Чего ты несёшь?
Драган продолжал смотреть на нож, улыбнулся, но в глазах его не было веселья.
— Просто думаю, — сказал он.
— Ты слишком много думаешь.
Драган ухмыльнулся:
— А ты — слишком мало.
Из темноты внезапно донёсся женский голос. Михаил вздрогнул.
— Мужчины, о чём шепчетесь? — раздалось из-за угла кузни, в голосе слышалась лёгкая насмешка.
На свет вышла высокая девушка с заплетёнными в косу волосами. Михаил напрягся, а Драган лишь ухмыльнулся, глядя на него.
Милена подошла ближе, улыбнулась.
— Ну?
— Мы обсуждали, как обрезать судьбу, если она растёт не туда, — громко, беззаботно сказал Драган.
Милена наклонила голову.
— Вы двое либо пьяны, либо сошли с ума.
Она посмотрела прямо в глаза Михаилу.— Ты пойдёшь со мной к реке? — мягко, но с вызовом спросила Милена.
Драган поднял брови, ухмыльнулся. Михаил перевёл взгляд на него, потом снова на неё, встал, отряхнул руки.
— Пойду, — сказал он.
Они пошли. Неслышно, почти как призраки, сливаясь с осенней дымкой. Милена шла чуть впереди, по узкой тропке, проложенной вдоль старого плетня, за которым начинался склон к реке. Под ногами хрустели сухие ветки, в воздухе плавал запах опавшей листвы и чего-то недосказанного.
Драган остался. Он не шелохнулся. Только проводил их взглядом, как охотник — зверя, уходящего из поля зрения. Лицо его застыло. Никаких слов, ни вздоха, ни движения. Только пальцы — они медленно, задумчиво крутили в руках нож. Он сидел на крыльце, будто врос в старую доску. Свет изнутри падал на него полосой — рассечённой тенью рамы. На скулах дрожал тёплый отблеск, а в глазах темнело. Улыбка появилась неожиданно. Медленная, как отзвуки воспоминания. Но в ней не было радости. Была напряжённость. И что-то ещё — нехорошее, глухое.
Он сжал нож чуть крепче. Металл прохладой лёг на ладонь, будто напомнил — он тут, он всегда рядом. Он умеет ждать.
Ночь сгущалась. А Драган всё сидел. И всё смотрел туда, где исчезли двое.
Монастырь Святого Георгия стоял на вершине низкого холма, обдуваемого ветрами, чуть в стороне от главной дороги, ведущей из деревни. Сложенный из грубого серого камня, он казался частью самой земли, старым и неприступным, словно вечный свидетель людских страстей и грехов. Вековые стены с глубокими трещинами дышали историей, здесь можно было услышать шёпот времени: набеги османов, молчаливые ночи под гул колокола, возвещающего о скорбных похоронах.
За массивными дубовыми воротами, окованными железом, скрывался внутренний двор – строгий, почти пустынный. В центре его стоял древний колодец, над которым, склоняя худые руки, часто застывали монахи в своих чёрных одеждах. Здесь было прохладно даже в самое душное лето, и каждый шаг отдавался гулким эхом под сводами узких коридоров, ведущих в монастырские кельи.
Церковь, возведённая ещё в XIV веке, поражала своими мрачными иконами, выцветшими фресками, на которых святые лики глядели из-под векового слоя копоти и воска. Узкие окна впускали в храм скудный свет, и даже днём в нём царил полумрак, пахнущий ладаном, влажным камнем и застарелым воском.
Монахи жили здесь тихо, строго следуя уставу, но в их взглядах таилось нечто большее, чем смирение. Они знали, что деревня внизу – мир страстей, предательств, любви и ненависти. Они принимали грешников, но никогда не пытались вмешиваться в их судьбы. Монастырь был убежищем, но не судом.
Михаил приходил сюда редко. Для него это место было слишком спокойным, слишком неподвижным, будто вырванным из иного времени. Но однажды он задержался здесь дольше обычного. В долгом разговоре с настоятелем он почувствовал, как стены монастыря не просто скрывают, но и оберегают. А когда на деревню опускался туман, именно здесь можно было найти единственное место, где не было страха.
Река шумела, разбиваясь о камни, унося в своей быстрой воде золотые листья, сорванные ветром. Михаил скинул камень в воду, наблюдая, как расходятся круги.
— Ну что, идём дальше? — Милена посмотрела на него хитро, едва заметно улыбаясь.
— Куда? — Михаил поднял брови.
— В монастырь. Ты же знаешь, я там не была со школьных лет. Да и кто знает, вдруг святые нам скажут что-то важное?
— Святые? — Михаил усмехнулся. Милена подмигнула. — Сходим, послушаем истории.
Они пошли по узкой тропе, ведущей вверх, где монастырские стены уже проступали сквозь густые деревья. Михаил шёл молча, наслаждаясь ритмичным звуком шагов Милены рядом.
— Знаешь, мне рассказывали, что монахи тут по ночам выходят на холм и поют, — Милена нарушила тишину.
— Ты слишком много слушаешь деревенских бабок. Они и про ведьм у водопада говорят.
— Ведьмы — это уже скучно, — она вздохнула. — Но вот монахи… Представь, выходят они под свет луны, в длинных рясах, поют… а потом идут варить самогон.
Михаил рассмеялся.
— Самогон они точно варят. А вот насчёт песен — не знаю.
Они подошли к монастырю. Тишина мягко обволакивала стены, лишь изредка прерываемая протяжным звоном колокола. За массивными воротами было пустынно, только один из монахов сидел у стены, подставляя лицо солнцу, словно черпая из него какое-то невидимое тепло.
— Ищете покаяния? — раздался голос из полутени.
Из двери, ведущей в храм, вышел настоятель, отец Симеон — высокий, худощавый, с ясными, умными глазами, глубоко посаженными под нависшими бровями.
— Скорее, воспоминаний, — улыбнулась Милена. — Я здесь не была лет десять.
— А ты, Михаил? — спросил Симеон, пристально глядя на него.
— Я пришёл за ней, — Михаил слегка кивнул в сторону Милены.
— Он всегда так, — Милена с лукавой улыбкой взглянула на него. — Ходит за мной, молчит, а потом делает вид, будто ему всё равно.
— Это называется «мужской характер», — сказал отец Симеон
Михаил усмехнулся.
Симеон покачал головой, но в глазах его мелькнула тёплая искорка:
— Мужчины молчат, когда слова ничего не значат.
Она резко обернулась к нему, глаза её сверкнули в сумерках. И вдруг — словно молния в ясном небе, как озорная шалость ветра:
— Отец! А давайте вы нас обвенчаете!
Она рассмеялась, всплеснув руками, как ребёнок, который только что придумал игру. Ветер тут же подхватил её волосы, разбросал их по плечам, будто сам удивился этой идее.
Михаил застыл, не сразу поняв, шутит ли она. Она смотрела на него широко, открыто — как смотрят только в момент полной свободы. В ней было солнце, дождь, полевые цветы и капелька безумия.
— Ну, правда! Вы же могли бы? Почему нет?
Слово "отец" прозвучало нарочно, слегка вызывающе, словно проверка — а дышит ли ещё его сердце, или он и впрямь всё отдал Богу и молчанию.
Ветер подхватил её голос, унес к реке, к лесу, к ночи. А она всё смотрела на него, и в этом взгляде вдруг было больше серьёзности, чем в словах.
Настоятель внимательно посмотрел на неё, чуть приподняв бровь.
— Вот так, без приготовления?
— А что, в жизни хоть что-то бывает приготовленным? — рассмеялась она.
Михаил не отводил от неё взгляда, вслушиваясь в её голос, в лёгкость, с которой она произнесла эти слова.
— Ты не шутишь? — тихо спросил он.
— Шутила, а теперь и сама не знаю, — она на мгновение задумалась.
— Тогда пусть будет так, — Михаил вдруг сказал это просто, без тени сомнения.
Отец Симеон сложил руки перед грудью и покачал головой.
— Нет, дети мои, так не пойдёт. Благословение Божие — не просто дар, его нужно принять с должной серьёзностью. Перед венчанием должна быть помолвка. Михаил, ты должен попросить руки Милены у её отца. Таков порядок, и в нём есть мудрость.
Милена округлила глаза.
— Те, кто хочет не просто свадьбы, а брака, — спокойно ответил Симеон.
Она замолчала, слегка склонив голову. Михаил продолжал смотреть на неё — так, как, наверное, смотрел бы человек, стоящий перед дверью, за которой его судьба.
— Я попрошу, — наконец сказал он.
Но прежде чем кто-то успел что-то сказать, Михаил сунул руку в карман, нащупал там гладкий, прохладный металл и, не раздумывая, достал кольцо. Он выковал его сам — простой, но крепкий обруч из светлого серебристого железа, с тонкой гравировкой по краям, напоминающей волны.
Он встал на одно колено, поднял на Милену глаза, в которых было всё — любовь, уверенность, и та сила, что не требует лишних слов.
— Это не золото и не камни, — произнёс он негромко. — Но я сделал его своими руками. И если ты возьмёшь его, то будешь знать: оно такое же прочное, как я рядом с тобой.
Милена не смеялась. Она смотрела на него, едва дыша, и в глазах её было изумление — детское, чистое, будто перед ней разверзлась новая, ещё не познанная истина.
Симеон наблюдал за ними молча, затем кивнул и сказал, голос его был тёплым, глубоким, полным той мудрости, что бывает у людей, много повидавших:
— Бери, девочка. Мужчина, что стоит перед тобой на коленях, — редкость в этом мире. А тот, что стоит так перед тобой без страха, с любовью — настоящее сокровище.
Милена осторожно взяла  кольцо, провела по нему пальцем, словно проверяя, действительно ли оно настоящее, затем сжала в ладони.
— Завтра пойдёшь к моему отцу, — только и сказала она.
Михаил кивнул.
Симеон улыбнулся.
— Теперь идите, дети мои. День клонится к вечеру, а путь ваш ещё не окончен.
Драгон стоял за грубым стволом старого вяза, притаившись в тени, как опытный охотник, выжидающий добычу. Он знал, что не должен был быть здесь, но не мог заставить себя уйти. Сердце его билось глухо и тяжело, как молот кузнеца, выбивающий узор на закалённом железе.
Перед ним, на залитом мягким вечерним светом дворе монастыря, разворачивалась сцена, от которой внутри всё сжималось. Михаил стоял на одном колене, протягивая Милене кольцо — не какое-нибудь купленное у торговца безделицами, а выкованное собственными руками. Голос его звучал низко, но в каждом слове было что-то, что заставляло её затаить дыхание.
«Она даже не понимает, что теряет», — думал Драгон, крепко сжимая кулаки.
Ведь это должна была быть его роль. Он любил Милену — дольше, чем Михаил, глубже, чем сам готов был признать. Сколько раз он видел её смеющейся, беспечной, как солнечный луч среди глухого леса! Сколько раз ловил её взгляд, полный доверия… но никогда — любви.
Она никогда не смотрела на него так, как сейчас смотрела на Михаила.
Боль обожгла его изнутри. Он был не из тех, кто сдаётся без боя. Ему не нужна была судьба тихого друга, вечного наблюдателя за чужим счастьем. Если Михаил исчезнет… если его устранить… Милена останется. И однажды поймёт, кто по-настоящему её достоин.
«Мужчина, что стоит перед тобой на коленях, — редкость в этом мире».
Отец Симеон, произнёс эти слова — и в них было что-то, что только укрепило в сердце Драгона его страшное решение.
Драгон усмехнулся про себя.
«Посмотрим, насколько он редкость, когда его не станет».
Решение созрело в нём, как клинок, который долго держали в огне. Он не знал пока, каким будет его шаг, но знал одно: Михаилу не суждено вести Милену к алтарю.