Нюркина радость

-Нюрка! Нюрка! Де тибе лихоманка носить? Папанька вона, уижать собралсы.
-Ды здеся я! Ни шуми!
По огороду бежала маленькая светловолосая девчушка, её голые пятки сверкали в картофельной ботве. В худеньких руках, она сжимала подол своего ситцевого платьица.
-Вот папань! Сказала подбежавшая дочка, и протянула отцу три маленьких, колючих огурца.
-Эт тебе! На дорожку. Я их ишо вчерась приметила, и лапушком накрыла, шоб Шурка не сорвала.
-Дюже надо! Возмутилась сестра. На мне и так он, и скотина, и стрепня. А огород- энто твоё будить!
-Ну-ну! Не ругайтеся девчатки!
Василий подошёл к старшей дочери. Не высокая, плотная, черноглазая Шура, держала в руках отцовскую походную сумку. Шуре было четырнадцать, самая невестенская пора по станичным меркам. Многие соседские казаки, присматривающие будущих жён для своих сыновей, прочили симпатичную, работящую Шуру себе в снохи.
Василий взял сумку, положил туда Нюркин гостинец и пристегнул к седлу. Приобняв Шуру за плечи, и поцеловав в макушку, сказал:
-Глиди дочка! Покуда мать хворая- ты за всех отвечаешь.
-Ничё папань! Не переживай! Справлюся.
Отец поднял на руки младшую, прижал её к колючей щеке.
-А ты стрекоза, сестру слухайсе! Поняла?
-Поняла папань! Поняла! Ты тока побыстрей назад возвертайси, а то как мы тута без тебе?
- От, как врагов побью, так и возвернусь!
Нюрка зашептала в самое ухо отцу:
-Папань…а враги хто? Немцы?
-Да нет дочка, враги наши…
-Энто как так? Враги и наши…?
Василий пожал плечами:
-Да я и сам не пойму как…
Поставив дочку на землю, он окинул взглядом своё подворье, перекрестился.
-Ну, с Богом!
И запрыгнув в седло, помчался догонять свою сотню, скрывшуюся за станицей. На дворе стоял июль 1918 года…..

-Нюрка! Тебе там чё, на цепку посадили? А ну иди в хату! Мамку покормишь!
Отскочив от плетня, девчушка побежала выполнять сестринский наказ.
На кровати, стоявшей возле окошка, лежала Пелагея.  Её глаза были закрыты, волосы разметались по подушке, а щёки рдели не здоровым румянцем.
-Мамань, ты как? Спросила Нюрка.
Пелагея открыла глаза, улыбнулась, и слабым голосом ответила:
-Ничё доча, сёдни уже луччи. Дасть Бох, скоро встану, а то замучила вас.
-Ты лежи, лежи! Мы с сестрицей сами управимси.
Шура налила в миску борща, отрезала небольшой ломоть хлеба, поставила на табурет, рядом с кроватью.
-Корми! Сказала она сестре. А я покуда молочка согрею.
Мать взяла кусочек хлеба, поднесла к лицу:
-Ой, пахнить та как! Свежий?
-Ага! Ответила старшая. Мы с Кондратьевной ночью пекли. Папанька тожа с собой узял.
Кондратьевна была одинокой старухой, жившей по соседству. Её муж давно умер от тифа, а единственного сына, ещё в четырнадцатом году убили на фронте. Вот и тулилась она к семье Василия, надо ж куда-то голову приклонить на старости лет.
В люльке, висевшей под потолком, закряхтел Гришка. Нюра покачала её.
- Потерпи казак, щас мамку накормим. Потом тебе.
Гришка родился в конце июня. Он был крепким, здоровым, крикливым пацаном. Роды были тяжёлыми, и Пелагея до сих пор не могла оправиться.  Хорошо хоть Гришка не был капризным. Кричал он громко и требовательно, но только когда был голоден, или мочил пелёнки.
К вечеру, управившись с делами, прибегала Кондратьевна. Она приносила свежие отвары трав для Пелагии, и купала Гришку, добавляя в воду полынь и душицу.
-Бабань, а ты зачем у тазик травки кладёшь? Спрашивала маленькая Нюрка.
-А энто, унучь, шоб никакая болячка не прыключилась, щоб Гришка наш здоровеньким рос. Нам же на кажную болесть Гаспоть дал лекарству, тока не усе про энто знають, и топчуть травку- матушку за зря.
-Бабань, а ты мене научишь травки разбирать, иде какая?
-Научу Нюрань, научу, чё ж не научить.
Через пару недель Пелагея стала подниматься, потихоньку втягиваясь в житейские дела. Она готовила еду, и нянчилась с Гришкой. Частично освободившаяся Шура, кинулась заготавливать сено для коровы, благо травы было полно, и погода стояла замечательная, жаркая и сухая.
А вот Нюрке, смотревшей за огородом, такая сушь, добавляла забот. Целыми днями, взяв два небольших ведерка и коромысло, она бегала на речку бессчётное количество раз. Днём таскала воду в кадушки, чтобы она грелась на солнышке, а вечером поливала грядки. Труды её не были напрасны- огурцов, помидор, перца было навалом, а огромные кочаны капусты, стоявшие рядком, были похожи на разряженных в пышные юбки казачек.  Кукуруза, подсолнухи, горох, грядки фасоли- чего только не было у маленькой огородницы.
Приходившая по вечерам Кондратьевна, хвалила девчат.
-От Паша, говорила она матери, каких тебе помошниц Бох дал! Золотые девчаты! Умницы!
К концу августа мать окончательно поправилась. От Василия пришло два письма, в которых он сообщал, что жив и здоров, надеялся на Покров вернуться домой. Получив добрые вести, Пелагея светилась от счастья, работа закипела веселее. С двоюродным дядькой мужа, убиравшим их хлеб, она ездила несколько раз на мельницу. Муки для себя, и отрубей для скотины было достаточно. Часть урожая пришлось отдать дядьке, за труды, но и так, по прикидкам Пелагеи, хлеба должно было хватить до новины.
Днём они работали в поле и на огороде, а по вечерам солили помидоры и огурцы, квасили в бочонках капусту- готовились к зиме.
Спокойная, разморенная жизнь, разлетелась в дребезги, когда среди ночи в станицу ворвались бандиты. Это были не красные и не белые. Человек пятьдесят, пьяных, непонятно во что одетых мужчин, с ружьями и наганами в руках, вваливались в дома, переворачивали всё вверх дном, хватая что приглянулось. Они шли в амбары, наваливали в свои телеги мешки с украденным зерном, угоняли скот, и пристреливали всех, кто оказывал сопротивление.
Накануне налёта Пелагея не спала, Гришка ещё требовал грудь по ночам. Покормив и перепеленав сына, она качала его в люльке. Вдруг, на самом краю станицы послышались выстрелы, крики, и остервенелый собачий лай. Пелагея вскочила с постели, разбудила девчат, открыла окошко в сад, боясь что под дверью могут стоять чужие, и велела детям бежать и прятаться в кукурузе. Она подала Шуре спящего Гришку, а Нюрке сунула в руки одеяло. Нюрка хотела зареветь, но мать шикнула на неё:
- А ну цыть! Бегить быстро и сидите там как мыши, шоб я вас не слыхала, покуда сама за вами не прыду!
Проводив взглядом детей, она закрыла окно и стала ждать.
Беда не прошла мимо её дома. Распотрошив сундуки, и перебив часть посуды, бандиты сгребли все самое ценное. Пелагея не сопротивлялась, чтобы не злить их. Ещё до приходе незваных гостей, она бросила золотое обручальное кольцо и красивые серебряные серьги (подарок Василия на свадьбу) в помойное ведро, куда грабители не догадались сунуться. Укутавшись в старенькую шаль, притулилась к печке, боясь привлечь к себе лишнее внимание.
К рассвету всё стихло, обоз, гружёный награбленным добром покинул станицу. Пелагея вышла во двор, она обошла все сараи, заглянула в амбар и медленно, на негнущихся ногах, пошла в сторону кукурузы.
Увидев мать, девчонки выскочили ей на встречу.
-Мамань, ну чё там? Спросила Шура, кивнув головой в сторону двора.
Пелагея осела прямо на землю, и посеревшими губами прошептала:
-Зорьку угнали. А потом, обхватив голову руками, она закричала, запричитала, как по покойнику. Испуганные девчонки тоже заголосили, из кукурузы раздался Гришкин плач.
Целый день над станицей были слышны бабьи крики и стоны.  Кто-то оплакивал потерянное добро, кто-то угнанную скотину, а кто-то убитых старых казаков и молодых казачат, пытавшихся защитить семьи.
К обеду пришла Кондратьевна. Лоб её был ободран, а левый глаз заплыл, отсвечивая лиловым цветом.
-Батюшки! Бабаня, энто хто тебе так? Спросила Шура.
- Ды хто ж? Анчихристы энти! Икону отдавать не хотела! Исшо пробабки моей икона! Забрааали! Шоб их сатана замучал!
- Я Паш чё прышла. Она положила на стол два золотых червонца, больше нету, на чёрный день берегла. От и дождалася энтого дня. Еси у тебе есть деньжаты, то може мы коровёнку на двоих купим, одной мене не осилить, а без коровёнки никак! У тебе дети малые. Да и я старая, мясо уже не  угрызу. Я деньги то тебе оставлю, а ты помаракуй. Може и решишьсе.
Всю ночь Пелагея думала, где ей взять недостающих денег. Кондратьевна была права- без коровы никак. А утром она позвала Нюрку, и сказала:
- Ты дочь, побегай по улице, поспрашай, може хто у воскресение, у Рождественскаю на ярманку поедить, дык нихай мене с собой возьмуть! Скажи, маманя обувку купить хочить.
Рождественская (в отличии от Прилужной, в которой проживала семья Василия Прохорова) была большой, богатой станицей. Там было много добротных домов, крытых железом, на окнах красовались резные наличники. Большие, крашенные ворота, были показателем семейного достатка. В центре станицы стоял белокаменный храм, с позолотой на куполах. В престольные праздники, в нём собиралось много народа, а рядом с храмом была большая базарная площадь. Осенью, после сбора урожая, и перед Рождеством, здесь устраивали двухнедельные, широкие ярмарки. Сюда стекался народ со всей округи, и даже приезжие из дальних мест частенько бывали тут. Ярмарки были весёлые, нарядные, вкусно пахнущие, с огромным количеством разного товара. Сюда приезжали поторговать, повеселиться, обменяться новостями. А в обычное время, в Рождественской был базар, небольшой, но зато каждое воскресенье. Там и покупали всё, что нужно было в быту.
Посреди ночи из Прилужной выехало три подводы (после налёта народ опасался ездить по ночам в одиночку), на одной из них сидела Пелагея. Ехать надо было верст десять, потом расторговаться, скупиться, и засветло воротиться домой. Базар встретил шумом, гвалтом, и пестротой товаров. Пелагея предупредила возницу:
-Еси до обет не подойду к подводам, то не ждить, значить у кумы заначую.
Она пошла на самый край базарной площади, туда где продавали скотину. Тут были овцы, кролики, штук пять или шесть шустрых козочек. А вот коров было всего две, особо выбирать не из чего. Походив вокруг, осмотрев с ног до головы, пощупав вымя и заглянув в рот каждой корове, Пелагея решила взять чёрную, то что поменьше. Долго рядились, хозяин никак не скидывал цену, так, уступил чуток, для приличия. Сказав, что подумает, Пелагея отошла в сторону, достала из- за пазухи деньги, отсчитала и вернулась назад.
-Ну радуйси шо базар ноне плохонький, выбору нету. Она протянула мужику деньги.
-Тётка, ты чё умом тронулась? Спросил продавец коровы. На что мне твои бумажки? Золото давай, али серебро. А с ентими чё я делать буду? Нее, отодвинув её руку сказал мужик. Иди с Богом!
-Ды к тута вон, основная ж часть золотыми, тока треть бумажными! Как назло подошла ещё одна бабёнка и стала разглядывать корову. Пелагея стащила с пальца золотое обручальное кольцо, и протянув его вместе с двумя золотыми червонцами, спросила:
-А так?
-Добавить бы надоть, може у тебе крестик есть золотой, али серёжки.
Пелагея стащила с головы полушалок, в ушах сверкнули серебряные серьги с красными камушками.
- Больше ничё нету, хучь на изнанку выверни.
Мужик поскрёб затылок, махнул рукой.
-Ладно тётка, забирай Ночку, нихай тебе на радость будить! И добавил, ты не серчай, я тожа должён семью кормить. А бумажки свои бакалейщику снеси, тама исшо беруть.
 Забрав корову, и послушав совета мужика, Пелагея зашла в бакалейную лавку, и оставив там последние деньги, набрала там сахару, чаю, и прозрачных, похожих а стекляшки, конфет.
Ждать станичников она не стала, и ещё до обеда пошла до дома. Ближе к вечеру её нагнали прилуженцы, возвращавшиеся с базара. Они удивились, увидев Пелагею, ведущую на бечёвке чёрную корову. Бабы стали посмеиваться:
-Паш! Эт как жить такая обувка называется? Сапоги, али чёботы? Долго ещё в степи был слышен женский смех и стук колёс.
В Прилужную Пелагея пришла уже ночью. Она очень устала, ноги гудели, грудь распирало от не сцеженного молока. Очень хотелось пить. Кондратьевна и Шура не спали.  Услышав стук калитки, Шура вышла во двор.
-Мамань! Слава Богу! Вернулася!
 Она кинулась к матери, обхватила её за шею, и заплакала. Подошла Кондратьевна:
- Паш, чё так долго? Уж чё тока не передумали…
-Да дорога ж не близкая, а она быстро иттить не хочет. От усё время хворостинкой поганяла. Днём то исшо ничё, а как стемнело, иду- души нету… Думаю- не дай Бог хто устрениться и корову заберёть, тода хучь у петлю лесь..
-Тёть Сим, може ты сама Ночку в сарай сведёшь? А я пойду Гришку покормлю, груди болять, мочи нету.
Серафима Кондратьевна отвела корову в сарай, кинула ей сена, поставила ведро  водой. Подоив корову, замкнула сарай на большой замок, пошла в хату.
-Ты Паш отдыхай, я нонче у вас ночувать остануся. Утром позарюй, я сама Ночку подою и покормлю.

Время шло. Минул Петров день. Прошёл еще месяц, но Василий не возвращался. Писем, или других весточек от него тоже не было. Пелагея предложила Кондратьевне переселиться к ним.
-Ты тёть Сим, покуда Василия нету, поживи у нас, чё нам две печки топить? Мы ж теперя родня! У нас корова обчия. Шутила она.
Кондратьевна, не желавшая всю зиму куковать одна в хате, с радостью перебралась к Прохоровым.
В декабре, Гришке исполнилось пол года. Обложенный подушками, он по чуть начинал сидеть на мамкиной кровати, и играть с Нюркой. Кондратьевна любила детвору, как родных внуков, которых у неё не случилось. Но к Гришке она питала какие-то особые, тёплые чувства. Может потому что растила его сама, а может в память о своем сыне.
Работы зимой было меньше. Управившись с делами, пообедав, и уложив Гришку спать, женщины садились за рукоделие. Они чинили испортившуюся одежду, вязали носки, вышивали наволочки, скатерти и полотенца.
- От унучь! Говорила Кондратьевна обращаясь к Нюрке. Шуриное пры;данное закончим, и за твоё возьмёмси. А то прыдуть тебе сватать, а в нас ничё нету.
-Не бабань. Я исшо маленькая. И вообче, я замуж не пойду. Я с мамкой жить буду! Всегда-всегда!
-Ой детонька, время пока;жить…
Чтобы нехорошие думки не лезли в голову, Пелагея старалась загрузить себя работой. Управляла скотину, чистила сараи, перебирала в погребе овощи. А по ночам, когда все уже видели сны, она доставала из- под перины письма от Василия. Иногда она их читала, вернее сказать пересказывала, выучив всё до последней буквы. Иногда просто клала рядом с собой, и думая о муже, засыпала.
На Святки, Шура с подругами собралась погадать. Она надела на себя нарядную дожку , покрыла голову красивой белой шалью, и вышла за ворота, собираясь идти к соседке. На улице она увидела всадника, скакавшего в их сторону. Внутри у неё всё похолодело. Непонятная тревога охватила её сердце, и заставила вернуться назад.
-Мамань! Там хтойто едить.
-И чё?
-Не знаю. Чтой-то сердце не на месте.
Выглянув в окошко, Пелагея увидела казака. Он привязывал коня к их забору. Через минуту, в сенцах послышался стук. Кто-то оббивал снег с сапог. Дверь отворилась. Вошёл рослый, темноволосый мужчина. Снял шапку, перекрестился на икону, и повернувшись к хозяйке сказал:
-Ну здравствуй кума.
В голове у Пелагеи что-то взорвалось. Ноги подкосились, и стоявшая рядом Шура, едва успела подхватить мать. Придя в себя, хозяйка увидела сидящего за столом Фёдора. Он был крёстным отцом Нюрки, и лучшим другом Василия. Она поднялась с лавки, на которую её успели уложить, и глядя Фёдору прямо в глаза спросила:
-Вася…?!
Он вздохнув, и покачав головой, потянулся к мешку лежавшему у его ног. Фёдор достал саблю, и какую-то белую тряпочку, протянув её Шуре.
-Энто батька велел Гришке отдать, кода вырастет.
Развернув тряпочку, дочь увидела отцовский нательный крестик, и медаль «За храбрость».
-А эт тебе. Он протянул несколько серебряных монет.  На двоих, с Нюркой.
Тебе Паша, велел кланяться, и прощения просил. Пелагея молча сидела у стола, теребила край скатерти, по щекам её катились крупные слёзы.
Вот так и поселилось в доме Прохоровых страшное горе, разорвавшее жизнь на две части- до и после.

Ещё с час Фёдор рассказывал о том, как они воевали, как делились друг с другом последним куском хлеба. Как попав в засаду, Василий храбро отбивался, но был тяжело ранен, и через сутки умер на руках у друга. Перед смертью он попросил Фёдора присмотреть за его семьёй.
- Ты Паш, еси чё надоть, тока скажи. Да и я дорогу до вашей хаты не забуду.

Вернувшиеся из гостей, Нюрка с Кондратьевной, застали страшную картину. Разом постаревшая Пелагея сидела на лавке, прижимая к себе Гришку, рядом стояла заплаканная Шура. Они обе молчали и смотрели в никуда, и от этого молчания по телу пробегал холодок.
Почти месяц Пелагея находилась в каком-то тумане. Она управлялась, готовила еду, убирала, стирала, но всё молча. Вроде бы она рядом, вот, рукой дотянуться, и в тоже время её нет.
Первой не вытерпела Кондратьевна. Как-то поутру, когда сели завтракать, она хлопнула сухой старческой ладошкой по столу, и сказала:
- Усё Паша, хватить! Али ты думаишь тока у тебе горя? Ишь какая выискалася! Хо;дить, молчи;ть, как в рот воды набрала! Да другим може у сто раз хуже, и нечё- живуть! Он, на мене погляди- кругом одна. Никого не осталася. А я живу, куды де;несси. А у тебя от, дети. Хто их подымать будить? Баба Сима? Дык я уже старая. Скоро нох уже тянуть не буду, не то шо детишкав. Хватить себе жилеть, ни прынцесса!
Девчонки тоже загомонили, закричали на мать, с перепугу заревел Гришка. Пелагея окинула всех взглядом, улыбнулась:
-Ну, от и позавтрыкали. А и правда, чё энто я раскисла. Эх девчаты! С Божьей помощью, не пропадём. А ты тёть Сим, тожа не городи- одна! А мы иде делися? Стока уместе пережили, что нас теперь и водой не разольёшь.
-От и ладненька. Сказала Кондратьевна.  А то разголделися как сороки! Унучка;  перпужа;ли.  Иди Грышинька, иди касатик, я тебе аладушков дам!


Пришла весна, тёплая, дружная. Снег сошёл быстро, и земля покрылась зелёным ковром из травы и весенних первоцветов. Птицы распевали весёлые звонкие песенки обустраивая свои гнёздышки.
Сразу прибавилось работы. Отелилась корова, стали появляться на свет поросята, ягнята, маленькие кролики. В гнёзда садились гусыни, утки и квочки. На окнах, в маленьких горшочках, поднималась рассада, а в ящиках, в погребе, ждала своего часа семенная картошка. Всё было отлажено, и только одна думка не шла из головы Пелагеи- как быть с хлебом? Не сеять было нельзя, а помочь некому. Дядька мужа, погиб в ту злополучную ночь, когда станицу грабили бандиты. Нанимать работников было не на что, а отдавать землю- некому, слишком мало осталось молодых казаков, желавших расширить своё хозяйство. После осеннего грабежа (спасибо взяли не всё), женщины урезали свой рацион. Хлеба пекли внатяжку, про пироги совсем забыли, а блинами и оладушками баловались только по воскресениям. Сэкономив часть зерна, и прикупив ещё несколько мешков (на деньги привезённые кумом от Василия), они рассчитывали получить хороший урожай. Вырастить и убрать хлеб они могли и сами, а вот вспахать и посеять, тут нужна была мужская сила и сноровка.
Задумавшаяся Пелагея сидела на крыльце, и выбирала из ведра самые крупные зёрна кукурузы, на посадку. Она не заметила, как во двор зашёл мужчина.
-Здравствуй кума.
От неожиданности она вздрогнула, подскочила.
-Ой, Федя, здравствуй! А я вот тута сижу, задумалася.
_Паш, поговорить надоть. Давай у хату зайдём.
-И што энто я правда! Заходи, Федя, заходи! Она посторонилась, пропуская Фёдора.
В хате было весело. Нюрка скакала на четвереньках, изображая козу, а маленький Гришка, сидевший на полу, на вязанном коврике, хохотал и взмахивал ручонками.   
-О, ды у вас тут шуму как на ярманке! Улыбнулся Фёдор, и протянул крестнице кулёчек с пряниками.
- Держи Нюрань! Энто тебе, гостинец. Смутившаяся девчушка поблагодарила Фёдора, и взяв на руки брата, вышла в другую комнату.
-Да, поглядел бы щас кум, какой парнишечка растёть… Дюже сына хотел, а вишь как получилася… Покачал головой Фёдор. А ты молодец! Справляисси. Гляжу, везде порядочек.
-Дык я ж не одна, он у мене помощниц скоко. С зари до зари кружимся. Зато по чужим дворам за куском не ходим. Одна беда, не знаю как сеяться будем.
-От за энтим я до тебе и пришёл. По нашей хате банда хорошо прошлася, пошти ни с чем оставили, так шо работников мне нанимать не сруки, а сам, тожа не управлюся. От и надумал я ехать с Натальей. Вдвоёх осилим. А Мишаньку нам деть некуды. С собой не возьмёшь, малой ишо у степу жить. Холодно, да и хто за им глядеть станить. Може Нюранька у нас поживёть чуток? С Мишкой понянчится, да за хатой приглядить.  Хотел Шуру твою просить, да она тебе и самой нужная, а от Нюра как раз и подойдёть. По хозяйству суседка поможить, а исть им Наташка наварить. Да Нюра и сама вже можить чёй-то спроворить.А как у себе закончу, дык сразу до вас прыбуду, на посев. От так и помогнём друг дружке.
-Кум, може лучче Кондратьевна до вас пойдёть? Я её упрошу.
- Не Паша, ты ж мою Наташку знаешь, характенная, они ж с ею сразу перегрызуться. А с Нюраньки какой спрос- дитё малое. Да и не чужая она нам, всёж отец я ей крёстный. Не обидим.
Нюрка, сидевшая в соседней комнате, услышав, что разговор идёт о ней, замерла и ловила каждое слово.  По началу она испугалась, и всё её детское существо кричало, там в душе:-
Ни соглашайси мамань. Ни соглашайси! Никуды я от тебе идтить не хочу! Ни посылай до чужих людей. А потом разговор пошёл о посеве, и она поняла, что если не пойдёт к Фёдору, то и им помощи ждать не откуда, а значит хлеба взять тоже будет негде.  Она почувствовала, что судьба её семьи сейчас зависит от того, отпустит ли её мать, или пожалев, оставит дома.
-Не Федя, чё б Василий сказал узнав, шо я своё дитё с дому выставила. Она ш исшо малая совсем, какая с её работница? Не обижайси, ну не могу я так. Правда.
-Ну как говорять, хозяин- барын. Прощевай кума. Фёдор поднялся и пошёл к двери.
-Дядь Федь, погоди, не серчай на мамку. Я щас, узелок соберу, и с тобой пойду.
-А ты мамань, подумай лутчи, чё зимой йисть будем? Я вже большая, да не к чужим пойду, до крестного! А как усё закончится, дык сразу домой возвернуся. А за Грышкой баба Сима приглядить.
Пелагея понимала что дочка права, но всё же сердце её ныло глядя как Нюра, деловито, по взрослому, собирала свои не хитрые пожитки, и увязывала их в узел.
- Ты крёстный иди, сказала она, и тебе щас догоню. Фёдор открыл дверь и шагнул за порог. Нюрка подошла к матери, обняла её:
-Ты не плачь мамань, усё сладится.


Наталья, жена Фёдора, была красивой, статной, черноволосой красивой казачкой. По молодости многие обивали порог её дома, а выбрала она молчаливого, покладистого Фёдора. Жили они хорошо, дружно. В руках у Натальи всё горело. Хата выбеленная, вычищенная. Еды полон стол и погреб. Во дворе и в огороде порядок. И шить, и вязать- на всё была мастерица. А вот детей Бог не давал очень долго. И родившегося перед революцией, долгожданного Мишаньку, она берегла как зеницу ока. Встретив Нюру, хозяйка долго объясняла, чем она должна заниматься, как нужно смотреть за их сынишкой. Показала что где лежит. А потом отвела её в комнату Мишаньки, и указала на сундук:
- Утут стелися, шоб рядом с дитём спала (уже будучи взрослой, Нюра говорила:- От так я выросла, по чужих сундуках). 

С вечера загрузили подводу, поужинали и легли спать. Сундук, на котором лежала Нюра, был довольно большой, высокий, и она боялась, что во сне упадёт на пол. Девчушка закрывала глаза, ворочалась с боку на бок, даже внушала себе, что она дома, но уснуть в чужой хате так и не смогла.
Ещё до света Фёдор с Натальей выехали со двора, а Нюрка, закрыв дверь, укрылась стареньким одеялком, и наконец задремала. Ей снился отец. Василий, весёлый, улыбающийся, шёл по весенней степи. Вокруг звенели птичьи голоса. Ноги утопали в шелковистой траве, а солнце светило необыкновенно ярко. Отец шёл быстро, крепко сжимая в своей мозолистой руке маленькую дочкину ладошку. Он рассказывал что-то смешное. Девчушка заглядывала в его глаза, и звонко хохотала. Вот это и было Нюркино счастье.