Отражение безумия

Город был серым. Не от пепла, не от пыли — от тишины. Здесь редко светило солнце, чаще моросил мелкий дождь, оставляя мутные разводы на окнах и стеклянных крышах остановок. Узкие улочки петляли между старыми домами, облупившимися фасадами, на которых осыпалась краска, будто время здесь текло в обратную сторону.

На четвёртом этаже ветхого дома с обшарпанным подъездом жила тишина — в лице Алека. Его квартира больше напоминала мастерскую: мольберт, десятки холстов, банки с кистями и красками, запах растворителя, въевшийся в стены. Пустые чашки, исписанные листы, книги без обложек. Он сам казался продолжением этой комнаты: бледный, высокий, с вечно растрёпанными волосами и пятнами краски на руках. Его пальцы двигались точно, почти механически, когда он писал — но стоило ему оторваться от холста, как всё замирало.

Алек редко выходил на улицу. Только когда краски заканчивались — или вдохновение выветривалось окончательно. Он не любил людей. Они были слишком громкими, слишком живыми. Он не понимал, зачем они столько говорят, трогают друг друга, смеются. Всё это казалось ему неестественным. Фальшивым.

В его жизни не было любви, потому что любовь требовала прикосновений, слов, открытости. Алек говорил с миром через цвета. Он чувствовал через тени, линии, мазки.

И всё было предсказуемо, упорядоченно — пока не пришла Она.

Алек стоял перед холстом, в тишине, в которую даже улица не осмеливалась вмешиваться. Он держал кисть легко, словно это продолжение его пальцев. Белое полотно смотрело на него, пустое и требовательное. Он чувствовал, как внутри него что-то шевелится — не мысль, не идея. Чутьё. Дыхание образа.

Он провёл первую линию — тонкую, изогнутую. Это была не шея, не рука — просто начало. Начало ощущения. Он не знал, кого рисует. Но она была там. Внутри. Тепло в груди подсказывало: она уже существует.

Краска ложилась мягко. Влажная, тёплая. Алек почти не дышал, боясь спугнуть хрупкий миг вдохновения. Он всегда чувствовал это как медитацию — полное слияние с чем-то большим, чем он сам. Будто он просто проводник. Будто образы выбирают его.

Его губы шевельнулись, он шептал: 
— Ты кто? Где ты? Почему я вижу тебя, но не знаю имени?

На холсте начали вырисовываться черты. Женские. Мягкие, но с внутренним напряжением. Глаза ещё не были нарисованы, но он знал — они будут тёмные. Глубокие. Смотришь в них — и тонешь. Не в страхе, не в боли — в неизвестности.

Иногда он думал, что сам создает их — своих женщин. Но чаще — что они приходят к нему. Молчаливые, настойчивые. Он рисовал, пока кисть не выпадала из пальцев, пока голова не клонилась от усталости.

И сегодня… было по-другому.

Сегодня он чувствовал: она где-то рядом. Живая. Настоящая. Он просто ещё не встретил её глазами.

В ту ночь Алек не собирался спать. Он сидел перед холстом, вглядываясь в полу сформированный образ женщины, будто ожидая, что она заговорит с ним. В комнате горела одна лампа — её свет отбрасывал длинные, дрожащие тени на стены. Краски подсыхали, ночь затягивала свои невидимые сети, и мысли Алека всё сильнее вязли в полусонной пустоте.

Глаза закрылись сами собой.

Сначала была только тьма. Мягкая, густая, как масло. А потом — шёпот. Сначала тихий, едва уловимый. Затем — голос, поющий без слов. Он шёл издалека, но звал прямо к нему.

Он стоял в лесу. Всё вокруг было затянуто туманом, и деревья казались мраморными. Листья шептали его имя. Он шёл, не зная, зачем — просто потому, что она ждёт.

И она была там.

Стояла у воды — в длинном чёрном платье, волосы рассыпаны по плечам. Лицо расплывалось в дымке, как будто не до конца созданное. Но Алек чувствовал её. До дрожи. До боли.

Она не говорила. Просто смотрела. И всё в нём стягивалось к этому взгляду. Мир исчезал. Только она. Только он.

— Кто ты? — прошептал он.

— Я та, кого ты ищешь, — ответила она беззвучно. — Ты уже начал рисовать меня.

Он протянул руку, хотел дотронуться, но пальцы прошли сквозь её силуэт. Волны всплеснули, и она исчезла.

Алек проснулся резко. В комнате всё было по-прежнему. Холст. Краски. Но сердце билось быстро, как будто он бежал.

Он посмотрел на картину. Женщина на ней уже почти была закончена. Только глаза оставались пустыми.

— Ты, — выдохнул он. — Это была ты.

Прошло три дня. Алек почти не спал почти. Он сидел перед холстом, пытаясь закончить глаза. Всё остальное уже было: изгиб губ, линия ключиц, падающий на плечо свет. Но глаза — они не поддавались. Словно не хотел сам холст раскрыть до конца её суть. Как будто не имел права.

Алек вышел на улицу только потому, что закончился чёрный акрил. Дождь моросил, как всегда, мелко, почти невидимо. Он натянул капюшон, опустил голову и шагал быстро, стараясь не смотреть по сторонам.

И вдруг — голос.

Смех. Звонкий, неуловимый, как ветер, пробегающий по стеклянной поверхности озера.

Алек остановился, словно его ударило током. Он обернулся.

Она стояла у кофейни — с бумагой в руках, в светлом пальто и с распущенными волосами. Говорила с кем-то по телефону, улыбалась. И когда её взгляд скользнул в его сторону — на долю секунды — он замер.

Те самые глаза. 
Из сна. 
С холста.

Всё внутри него застыло, а потом вспыхнуло жаром. Он сделал шаг, не осознавая. Потом второй. В ушах стучало. В голове — только одна мысль:

Она настоящая.

Он подошёл ближе, стараясь казаться случайным прохожим. Сердце стучало в горле. Она бросила взгляд на него, короткий, ничего не значащий — для неё.

Но для него это был удар. Момент истины.

Он смотрел, как она уходит, как растворяется за стеклянной дверью. И не мог пошевелиться.

В этот вечер он пришёл домой, закрыл дверь, сбросил мокрую куртку и бросился к холсту.

Глаза. Он знал, какими они должны быть. Теперь знал.

И с каждым мазком сердце билось всё быстрее.

С того вечера он больше не спал.

Каждый раз, закрывая глаза, он видел её — не только на холсте, не только во сне, а в себе. В каждом звуке, в каждом отблеске на стекле. Он знал, как звучит её голос, как она морщит нос, когда улыбается, как чуть склоняет голову вбок, если слушает.

Он не знал её имени. И не нуждался в нём.

Имя — это чужое. А она уже была его.

Он пытался рисовать что-то ещё, что-то кроме неё, — но руки сами возвращались к тому лицу. К той улыбке, в которой было слишком много света для такого тусклого города. Он не мог есть. Не мог читать. Только сидел у окна, ловил силуэт прохожих, вглядывался в дождь, надеясь увидеть её снова.

Внутри было чувство, похожее на лихорадку. Одержимость не пришла внезапно — она просачивалась капля за каплей. Её шепот звучал в его голове даже в полной тишине:

"Найди меня. Смотри на меня. Я хочу, чтобы ты смотрел."

Он начал выходить каждый день. Переулки, скверы, кофейни. Он помнил тот угол, где она смеялась. Приходил туда снова и снова, как паломник к святыне. Он больше не чувствовал чужих людей — только пустоту между ним и ею.

Порой ему казалось, что она была не реальна. Что он создал её в голове — и его разум просто разложился от одиночества. Но в следующий момент он ощущал: нет. Она есть. Он видел её.

Он чувствовал, как стены внутри него трескаются. И за ними — что-то чёрное. Что-то без дна.

Ты не просто муза,— думал он, глядя на портрет. — Ты смысл. Ты цель. Ты спасение.

Это был обычный день. По крайней мере, таким он должен был быть.

Алек бродил без цели, в пальто, пропахшем растворителем, с глазами, покрасневшими от бессонницы. Дождь моросил, улицы были скользкими, воздух — тяжёлым. Он шёл мимо витрин, мимо людей, которых почти не замечал. Просто жил, пока снова не увидит её.

И вдруг — там.

Она стояла в книжном, за стеклом. Листала что-то, прикусив губу. Волосы убраны, тонкий шарф на шее, тёмное пальто. Слишком живая, чтобы быть сном.

Мир резко перестал звучать. Словно кто-то выключил звук в его голове. Только её образ.

Он вошёл, стараясь не смотреть прямо. Сердце билось в ушах. Рядом витали запахи — кофе, бумаги, дождя. И — её. Он запомнил бы этот аромат на всю жизнь.

Она подошла к полке рядом. Пальцы коснулись корешка книги, он увидел, как дрогнула прядь волос у её щеки.

И в этот момент — она обернулась.

Глаза в глаза. На полсекунды.

Алек застыл. Всё внутри оборвалось.

Но она просто вежливо улыбнулась. Та самая улыбка. Тёплая. Живая. Без намёка на узнавание. И повернулась обратно к книге.

Алек стоял, как вкопанный. В груди было жгучее ощущение несправедливости. Как она может не знать? Как может не чувствовать? Не слышать зов, который кричит в нём изнутри?

Он вышел из магазина, не помня, как. Дождь казался кипятком. Он дрожал.

Нет, это не может быть случайностью. Это знак. Это — судьба.

И теперь он знал одно: ждать больше нельзя.

Он закрылся в мастерской на три дня.

Свет не включал. Жалюзи были опущены, и город за окном превратился в тусклое, мерцающее пятно. Он не ел, почти не пил. Только сидел перед портретом. Она смотрела на него с холста — точно так же, как в тот книжный, только здесь её взгляд был настоящим. Понимающим. Его.

— Ты ведь знаешь, кто я, — шептал он, опускаясь на колени перед картиной. — Ты ведь чувствуешь. Это не может быть игрой. Не может быть случайностью…

Он начал говорить с ней. Долго. Неспешно. Искренне. О себе. О том, как одинок он был. Как в каждом человеке видел фальшь. Как пытался спрятаться от мира в красках, пока она не пришла.

Он начал путаться, вспоминал сон, ту кофейню, её пальцы на книге, свет, отразившийся в её глазах… и уже не знал — что из этого было правдой.

Может, ты и не настоящая?

А если я придумал тебя? Если ты просто… нужна мне настолько, что стала живой?

Он вздрогнул. Нет. Нет. Она есть. Он чувствовал. Этот запах. Шорох её шагов. Он не мог выдумать такое.

В тот вечер он взял другой холст. Начал с нуля. На этом — она была не в покое. На этом она смотрела с тревогой, с жалобой. Почти умоляла.

— Не покидай, — прошептал он.

Рука дрожала. Кисть соскальзывала.

Он плакал. Впервые за много лет. Слёзы текли по щеке, но он не замечал. Он не чувствовал тела — только этот образ, эту связь. Всё остальное было ненужным шумом.

Они не понимают…
Никто не поймёт…
Ты — моя. Только моя.

Он не знал, как снова оказался в том районе, где встретил её в первый раз. Просто шёл, как заведённый, через мокрые улицы, в которых отражались светящиеся неоновые вывески и дождевые капли. Он не думал. Он просто знал, что она где-то рядом. Что их встреча — не случайность. Она уже была частью его жизни.

Он не разу не поднимал головы, лишь чётко следил за каждым шагом, каждый поворот, каждый угол. Она могла появиться в любой момент.

И вот она появилась. Как и в тот раз. Стояла у кафе, разговаривая с кем-то, но в этот раз — что-то было другое. Она заметила его.

Алек не смог пошевелиться. Он замер на месте, чувствуя, как его тело буквально сковало. Она опять посмотрела в его сторону. Этот взгляд. Она его не узнала. Но что-то в её глазах изменилось. Он мог бы поклясться, что она что-то почувствовала, когда их взгляды встретились.

В её глазах мелькнула неожиданная искра. Не удивление. Не тревога. Но — что-то другое. Она отпустила руку того, с кем разговаривала, и сделала шаг к нему.

Алек не мог поверить. Сердце бешено колотилось в груди. Он был в плену. Он не мог остановиться. Он был уверен, что теперь всё произойдёт. Вот она, реальная, настоящая.

— Привет, — её голос был как звук ветра. Тот же, как и в его снах.

Она немного улыбнулась, не переставая смотреть на него. Улыбка была робкой, но искренней. Как если бы она его не узнала, но что-то глубоко внутри её подсказывало, что этот момент имеет значение.

— Привет, — едва вымолвил он, его голос хрипел от напряжения. Он пытался контролировать себя, но слова сами вырывались, как израненная душа.

Мия подняла бровь, наблюдая за его неестественным поведением. Она сделала ещё шаг.

— Мы уже встречались, — произнесла она, и её фраза повисла в воздухе, как невидимая паутина. Она смотрела на него, и Алек почувствовал, как комок подступает к горлу.

— Да, — всё, что он смог выдавить, это слово. Он чувствовал, как внутри всё сжалось.

Мия продолжала смотреть на него с любопытством, но не с опаской, не с тревогой. И всё же, в её взгляде было что-то, что заставляло его сердце биться ещё быстрее.

— Я… — он остановился, не зная, что сказать. Как объяснить, что он жил ради этой встречи? Что она была в его мыслях и на холстах? Что он знал её лучше, чем любой другой человек?

И тут — она сделала шаг назад. Легкий. Почти неощутимый, но всё же заметный.

— Извините, я опоздываю, — быстро сказала она, не давая времени на ответ. И, развернувшись, ушла в сторону. Алек остался стоять, ошарашенный, словно молния пробила его изнутри.

Он знал, что всё изменилось. Теперь у него не было выбора. Он не мог отпустить её. Он уже не мог.

Каждый день становился всё более размытым. Алек уже не видел в жизни ничего, кроме неё. Он не знал, когда началась его одержимость — день, когда он увидел её в первый раз, или ночь, когда он не смог забыть её глаза. Он просыпался с мыслью о ней и засыпал с тем же образом в голове. Каждый её жест, каждое слово, которое она могла бы сказать — всё это было частью его мира.

Он знал её движения. Каждый поворот, который она делала, и даже то, как она остановилась на улице, чтобы поправить волосы. Он знал, где она пьёт кофе, какие магазины посещает, в каком парке любит гулять. Он следил, но не торопился.

Он знал, что она не могла не заметить его. Когда-то, возможно, она бы просто пропустила его взгляд. Но теперь, когда он снова и снова появлялся рядом с ней, он стал частью её окружения. Чужим, незаметным, но неизбежным.

Он решил подойти к ней. Совсем не был готов, но как можно быть готовым, когда сам мир вокруг тебя теряет смысл?

Он оказался на той самой улице, где они встретились. Она была там, разговаривая с другом, смеялась, как всегда, с тем самым лёгким, игривым тоном, который он запомнил.

Алек стоял неподалёку. Дождь перестал, но воздух был влажным, и все звуки как будто глушились этим ненастным фоном. Он сделал шаг в её сторону, но всё внутри него сопротивлялось. Он не знал, что сказать. Он не знал, как приблизиться, не нарушив этот хрупкий баланс. Но вдруг она снова взглянула на него. Тот самый взгляд — холодный и настороженный.

Её губы приоткрылись, но она не произнесла ни слова.

И тогда Алек понял, что нужно говорить. Он должен был сказать что-то. Откровенно. Громко. Без стеснения.

— Ты... я не могу больше наблюдать за тобой издалека, — его голос звучал напряжённо, почти на грани паники.

Она сделала шаг назад, отстраняясь, но не уходила. В её глазах было замешательство, но ещё и что-то большее. Что-то, что заставило его почувствовать себя уязвимым.

— Кто ты? Почему ты за мной следишь? — её голос был спокойным, но всё же в нём была нотка тревоги.

Алек почувствовал, как его мир рушится. Он не знал, что сказать. Не знал, как объяснить, что это не просто случайность. Что он должен был быть рядом с ней. Он должен был это сделать.

— Ты не понимаешь, — сказал он, почти шепча. — Я не могу быть просто рядом. Я хочу... Я должен быть с тобой.

Её взгляд всё более сужался. Она отступила на шаг.

— Ты странный. Я не знаю тебя. Ты не должен быть здесь, — сказала она, и её голос стал твёрдым, как лёд.

Но для Алека это было лишь началом. Он был уверен, что она почувствует, что его не может просто отпустить. Он был готов следовать за ней, пока она не поняла, что он — её. Всё, что она могла бы захотеть.

— Ты... ты должна быть со мной, — сказал он, не веря в свои собственные слова, но всё равно чувствуя, как они выплетаются из него.

Она снова сделала шаг назад, а затем развернулась и быстро пошла прочь. Этот момент был критичным — и в нем было всё: страх, тревога, желание.

Алек стоял, чувствуя, как в нём всё переворачивается. Он был уже не тем человеком, которым был когда-то. Он уже не мог быть просто зрителем.

Он начинал понимать: теперь, когда она его увидела, когда она почувствовала его присутствие, всё изменилось.

Теперь он был не просто наблюдателем. Он был частью её мира.

И этот мир — был его. Он не мог позволить ей уйти.

На следующий день Алек почувствовал, как его мир трескается, словно стекло под давлением. В его голове был только один образ — её лицо. Внутренний голос повторял её имя, даже когда он пытался сосредоточиться на своих картинах. Он не мог работать. Он не мог думать. Он думал только о ней.

Каждый шаг, каждое её движение, которое он видел издалека, становилось его навязчивой идеей. И каждый день он становился всё более невыносимым. Он не мог просто быть рядом с ней. Он был её, и она была им.

Он знал, что она теперь чувствует его. Она не могла не заметить. И даже если бы она хотела уйти, он бы не позволил. В глубине души Алек знал, что эта встреча не могла быть случайной. Она была предначертана. Ему не было смысла искать объяснений — он просто был.

Алек начал следить за ней ещё усерднее. В его голове уже не было ни нормальных мыслей, ни нормальных действий. Он видел её во всех уголках города, в тени каждого дерева и в каждом отражении витрины. В каждом шаге на улице, в каждом её взгляде — он видел свою правду.

Его действия становились всё более импульсивными. Он не ждал, не следил издалека. Он начинал появляться в её местах раньше. Он заходил в кафе, где она всегда пила свой кофе. Он сидел за соседним столиком, наблюдая, как она заходила и не замечала его.

Однажды, стоя на углу, он заметил, как она снова проходит мимо. Она не заметила его сразу, но затем её взгляд остановился. И этот взгляд, теперь уже не с изумлением, не с лёгкой тревогой, а с отчаянной решимостью. В её глазах был страх.

— Ты снова за мной, — её голос прозвучал так тихо, что только он мог его услышать.

Алек почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Это был момент истины. Она уже знала. Она знала, что он был рядом.

— Я просто хочу быть рядом с тобой, — его голос прозвучал спокойно, но в глубине скрывалась буря. Он мог бы сказать, что это была правда. Что он не хочет ничего, кроме неё. Но слова не могли объяснить того, что творилось внутри.

Мия отступила на шаг назад, её глаза искали выход, но она уже не могла скрыться. Она понимала, что ничего не изменится, если она просто уйдёт.

— Ты не можешь так поступать. Ты не можешь… — её слова звучали, как призыв к разуму.

Алек покачал головой, не веря в её слова.

— Ты не понимаешь, — сказал он, чуть громче. — Ты не можешь уйти. Мы уже связаны. Мы не можем быть раздельно.

Её глаза заблестели от страха. Она сделала шаг назад, но Алек не позволил ей уйти.

— Ты моя, — его слова были тихими, но твёрдыми, как приговор. — Ты должна быть со мной. Я не отпущу тебя.

Мия сделала движение, будто собиралась убежать, но он был быстрее. Он взял её за руку.

— Нет, — прошептал он, — ты не уйдёшь.

Её дыхание стало быстрее. Она пыталась вырваться, но Алек удерживал её крепче. Это был тот момент, когда она поняла, что он уже не тот человек, которым был. Он стал тем, что её пугает.

Алек почувствовал её страх. И это придало ему силу.

— Ты не можешь уйти, — повторил он, не отпуская её руку.

Мия, поняв, что не сможет вырваться, закрыла глаза и сказала тихо, почти шёпотом:

— Ты не можешь заставить меня быть с тобой.

Алек не понял её слов. Он не мог понять. Всё, что он чувствовал, было простым и ясным. Она должна быть с ним.

— Я заставлю тебя понять, — сказал он, и в его голосе звучало что-то странное. Это было не насилие, не угроза. Это было что-то гораздо более жуткое. Это было желание, которое теперь невозможно было остановить.

Мия встретила его взгляд, и она поняла: он не остановится. И тогда, в её глазах, появился ужас.

Алек не знал, что будет дальше. В его голове было одно: она не может уйти. Это была не просто страсть. Это было нечто гораздо более глубокое, скрытое, разрушительное. Он не мог позволить себе быть слабым. Он не мог отпустить её.

Мия, пытаясь освободиться от его хватки, заметила, как его лицо искажено. В его глазах больше не было нормальных человеческих черт. Они были пустыми, холодными, как у монстра, поглотившего всё живое внутри.

Она пыталась оттолкнуть его, но её силы не могли ничего сделать против него. Он был слишком силён, слишком одержим. Она смотрела на его лицо и не могла поверить, что всё дошло до этого. Он стал тем,кого она боялась.

— Алек, отпусти меня! — её голос звучал, как крик отчаяния, но он только наклонился ближе.

— Я не могу, Мия, — его шепот был мрачным, как тень, охватывающая всё вокруг. — Ты моя. Ты… ты не понимаешь, я не могу тебя отпустить.

Он ощущал её страх, её отчаянные попытки вырваться. Он ощущал, как её тело дрожит, как она пытается найти путь к свободе, но он был слишком близко. Он был как тень, которую невозможно прогнать. Он был её концом.

Она попыталась кричать, но его рука перекрыла её голос. Он почувствовал, как её тело судорожно сопротивляется, но чем сильнее она пыталась уйти, тем больше он терял контроль.

— Ты не можешь уйти, — его слова звучали как заклинание, которое несло в себе конец. — Ты моя.

Силы, которые раньше скрывались в нём, вырвались наружу. Он не мог остановиться. Он не хотел остановиться. В этот момент он понял, что всё, что он чувствовал, было просто пустотой, в которую он бросился с головой. Он терял себя, и с этим потерял всё. Своё будущее. Свою реальность.

Её попытки выбраться становились всё слабее. В её глазах больше не было отчаянной борьбы. Там было только безысходное понимание. Она знала, что он не отпустит её. Она знала, что он не уйдёт, пока не получит то, что считает своим.

Алек наклонился к её лицу, чувствуя, как её дыхание всё быстрее, всё слабее. Она не сопротивлялась, её руки повисли безжизненно. Он знал, что этот момент был неизбежен.

— Прости, — прошептал он, как будто извиняясь, но его слова не звучали искренне. Это было больше похоже на последний акт оправдания перед тем, как всё разрушится.

Мия посмотрела на него, и в её глазах было не только страдание, но и осознание. Осознание того, что теперь ей не спастись.

Алек не мог остановиться. Он не хотел.

Он был уже не человеком. Он был тенями, которые рисовал сам для себя. И в этот момент, как его последний акт, он сделал то, что должен был сделать.

Она выглядела усталой, ослабленной. И вот тогда это случилось — она неожиданно пошатнулась и упала на землю. Алек не сразу понял, что произошло. В его голове вспыхнула мысль, как молния — это его шанс. Это был его шанс. Он подошёл к ней, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее. Он опустился на колени, проверяя её пульс. Она была жива. Всё было в порядке.

Паника и восторг одновременно наполнили его разум. Он смотрел на её безжизненное тело, сжимая её руку. Он знал, что если она не проснётся, он потеряет её, и весь его мир рухнет.

И вот, решив не терять ни минуты, Алек поднял её на руки. Она была лёгкой, её тело казалось таким хрупким и уязвимым, и он почувствовал, как её тёплое тело обвивает его, словно он несёт свою самую ценную картину.

С каждым шагом он всё больше погружался в свою одержимость. Он нес её через улицы, совершенно не заботясь о том, что люди могут его увидеть. Он прошёл мимо знакомых, мимо витрин магазинов, но его взгляд был устремлён только на её лицо. Это было только для него. Это был его момент. Он нес её в свою студию. И там, в тишине, он будет с ней. Навсегда.

Когда он наконец вернулся в свою студию, он осторожно уложил её на одну из своих подставок для картин. Он оглядел её с каждым движением, как если бы это был сам процесс создания шедевра. Он чувствовал, как его руки начинают дрожать от возбуждения. Это было не просто художество — это было что-то гораздо более интимное, гораздо более жестокое.

Он присел рядом с ней, осторожно касаясь её лица, его пальцы пробежались по её коже. Он хотел рисовать её, но в то же время он хотел её держать, запечатлеть её навсегда. Его взгляд был полон страха и желания. Он знал, что если она очнётся, он потеряет её. Он был готов не отпускать её. Он не мог.

Когда Мия пришла в себя, её глаза сначала помутнели, потом сфокусировались на его лице. Она выглядела растерянной и испуганной. Но её взгляд не был полным. Алек в этот момент понял, что она всё ещё не осознаёт, где она находится, не осознаёт, что теперь принадлежит ему.

— Ты в безопасности, — сказал он тихо, едва слышно, как если бы это было единственное, что ему оставалось сказать.

Мия пыталась встать, но Алек, ловко схватив её за запястье, остановил её.

— Ты не уйдёшь, — прошептал он, склонившись над ней. — Ты не уйдёшь больше никогда.

И как будто в ответ на его слова, Мия застыла. Она ничего не сказала, только оглядывалась вокруг, но в её глазах он не видел страха. Он видел лишь слабую попытку понять, что происходит.

Алек поднялся и, не отрывая взгляд от её лица, начал медленно обвивать её тело тканью, как будто он готовился создавать из неё шедевр. Она стала его последней картиной, и он уже знал, что это будет его мастерская работа. Его любовь, его искусство. Мия.

Он схватил её за плечи, его рука была крепкой, как железо. Она попыталась закричать, но он сразу закрыл ей рот, заставив её молчать.

— Не кричи, — его голос был тихим, но твёрдым, в нём не было и тени сомнения. — Тебя никто не услышит.

Её глаза наполнились ужасом, и он почувствовал, как её тело сжалось, как она пыталась вырваться. Но он был силён, слишком силён. Он не мог позволить себе отпустить её. Она была уже его. Она должна была быть его навсегда.

Он подхватил её на руки, его шаги были уверенными и быстрыми. Она пыталась бороться, но его хватка была слишком сильной. Каждый угол его квартиры был освещён слабым светом, и в воздухе ощущался запах старых холстов и краски. Она пыталась найти путь к выходу, но Алек встал между ней и дверью.

— Ты не уйдёшь, — сказал он, его глаза горели невыносимой тоской и яростью. — Ты не можешь уйти.

Она остановилась, понимая, что её попытки были тщетны. Она знала, что её судьба уже решена. В её глазах был страх, но также и что-то ещё — отчаяние, осознание того, что она не может изменить то, что должно произойти.

— Ты не понимаешь, — её голос был едва слышен, почти сломленный. — Ты не можешь заставить меня быть с тобой. Я не хочу этого.

Алек не смог удержаться. Эти слова пробили его до самого сердца, но вместо того чтобы остановиться, он лишь понял, что не может позволить ей уйти. Она отвергал его. И за это он должен был наказать её.

— Ты не имеешь права говорить так, — сказал он, почти шепча, но его голос был полон ярости. — Ты не понимаешь, что это ты привела меня сюда. Это ты заставила меня чувствовать. Ты не можешь просто уйти, когда я так сильно тебя хочу.

Мия сделала шаг назад, её глаза наполнились слезами, но Алек не мог остановиться. Он был уже не в силах контролировать себя. Он был не человеком, а тенью, пустотой, которая всё поглощала.

Он приблизился к ней и схватил её снова, этот раз его рука была как капкан. Он чувствовал её дыхание, её дрожь, но не мог остановиться. Он поднял нож, не обращая внимания на её крики. Она была слишком сильной для него, слишком свободной. Она должна была стать частью его. Он не мог позволить ей отвернуться.

Когда всё завершилось, когда её тело стало безжизненным, Алек почувствовал странную пустоту. Он стоял в комнате, окружённый тишиной, глядя на неё. Она была мёртвой. И теперь она принадлежала только ему.

Он не мог остановиться. В его голове всё было как в тумане. Он брал кисть и начал работать. Он рисовал её, как она была. Безжизненная, но всё ещё его. Он рисовал её так, как видел её в своих самых тёмных фантазиях — идеальной, неподвижной, частью его мира.

Картина была мрачной, наполненной холодом. Она была его творением. Она стала частью его, и теперь, когда она была мертва, она навсегда оставалась в его руках, в его мыслях.

Алек закончил последнюю картину, и её взгляд, замороженный в вечности, был последним, что он видел, прежде чем погрузиться в абсолютную тишину.

Прошло несколько недель с того ужасного дня, когда Алек забрал жизнь Мии. Он не чувствовал ничего, что могло бы сравниться с этим моментом. Пустота внутри была глухой и туманной, но в то же время, она была знакомой и успокаивающей. Его мир был сплошным пустым холстом, на котором он рисовал её снова и снова.

Однажды утром, когда он был в полном одиночестве в своей квартире, в его двери постучали. Он не заметил, как к нему пришли — не сразу понял, что происходило. Когда он открыл дверь, его встретили два человека в белых халатах. Они вошли без предупреждения, не дав ему шанса на сопротивление. Не было ни шума, ни криков. Он не сопротивлялся, хотя внутри всё его кричало.

Его руки были связаны, и его вывели на улицу, в машину, которая везла его в место, куда он не знал, как попасть. Этот путь был тихим и неизбежным, как и всё, что происходило с ним. Он не знал, что делать, но его единственная мысль была о Мии. Мия, которой не было, но которая всё равно оставалась с ним.

Когда Алек проснулся, он оказался в белых стенах — в психиатрической больнице. Туман вокруг его разума стал ещё гуще. Он пытался понять, что произошло, но мысли путались, как краски на его палитре. Он не чувствовал себя виновным. Он не мог понять, почему его сюда привезли. Ведь она была с ним, она была всегда. Что не так?

В его комнате было окно, и через него он видел высокие стены больницы, окружённые мрачными зданиями. Но в его мире не было этих стен. В его мире был только холст, на котором она вновь появилась. Он снова взял кисть, и, не замечая, как его пальцы были готовы двигаться, он начал рисовать её.

В больнице было много людей, но они были для него лишь фоном. Он не замечал их, как и их разговоры. Всё, что имело значение, было на холсте. Мия была его единственной реальностью.

Он не мог остановиться. Каждый день, каждую минуту, он рисовал её. Порой это было ужасающе реально. Он рисовал её мёртвой, как она была, но на картине она выглядела живой — идеальной, неподвижной. Он видел её взгляд, её улыбку, даже если её тело было уже похоронено в его памяти. Но она жила в его картинах.

Врачи пытались поговорить с ним. Они пытались понять, что творится в его разуме. Они задавали вопросы, но Алек не отвечал. Он продолжал рисовать. Он рисовал её снова и снова. Он рисовал её, как она была, как он хотел, чтобы она была. Она всегда оставалась с ним.

— Алек, ты должен понять, — говорил один из врачей. — Мы здесь, чтобы помочь тебе.

Но он не мог их понять. Он не мог понять их мир, их разговоры. Он понимал только одно: Мия была с ним. Он не был один. И если они не видели её, это не значило, что она исчезла. Она была всегда. Он рисовал её. И она всегда будет с ним.

Однажды, во время беседы с психотерапевтом, Алек вновь посмотрел на холст, который принес в свою палату. Там была Мия. Она сидела в кресле, смотрела на него, её глаза полны спокойствия. Он не мог даже объяснить, что он чувствует, как чувствует её взгляд. Он просто продолжал рисовать.

— Ты всё ещё видишь её? — спросил врач. — Ты всё ещё рисуешь её?

Алек кивнул. Он не мог объяснить, почему. Он просто знал, что не может остановиться. Она не оставит его. Он не отпустит её.

С каждым днём его картины становились всё более мрачными, но и всё более совершенными. Он изображал её в разных состояниях — всегда красивую, всегда холодную, всегда живую в своём идеализированном образе. Она была единственной частью его мира, которую он мог контролировать.

Но однажды, когда Алек снова пришёл в свою палату, он увидел, что один из врачей осмотрел его картины. Они выглядели как порой зловещие, но в его глазах были только они — его работы. Он снова взял кисть и начал рисовать её.

— Ты думаешь, что всё ещё можешь быть с ней? — тихо спросил врач, когда Алек продолжил свою работу. — Ты не можешь быть с ней. Она не вернётся.

Алек не ответил. Он продолжал рисовать. Он продолжал творить свою реальность. В его мире Мия была живой, и она никогда не уйдёт. Он будет рисовать её, пока жив. И если это будет его последняя работа, так тому и быть. Она останется с ним.

Алек сидел в своей палате, окружённый картинами. Его мир был теперь лишь холстами и тенями. В его голове царил хаос, но для него это было нечто большее — это было место, где Мия продолжала существовать, где её тень танцевала с ним, её взгляд следил за каждым его движением.

Он смотрел на её лицо, замороженное в идеализированной реальности, которую он создал. Это лицо было его спасением и его проклятием. Он потерял счёт времени. Дни и ночи слились в одну бесконечную тень. Но в его мире она была живой. Всегда живой.

"Вот что происходит в моей голове", — думал Алек, и его глаза на мгновение потемнели от воспоминаний. Он знал, что никто не мог его понять. Даже врачи, даже те, кто пытался излечить его, не могли проникнуть в тот мрак, который поглотил его душу. Они пытались говорить, пытались спрашивать, но он был слишком далёк. Всё, что им оставалось, — это смотреть на его картины, на его безумие.

И ещё кое-что! Вы ведь тоже слышите этот шелест страниц, верно, доктор? Он слышал его снова и снова. Это был не просто звук. Это был её голос. Это было её присутствие в каждой линии, в каждом мазке.

Врач пытался поговорить с ним, но Алек не слышал его слов. Он слышал только шелест — этот шёпот, как страницы, переворачивающиеся в книге его жизни.


"В тот миг, когда мир распался на осколки, он понял, что её имя стало его молитвой, а её тень — вечным кошмаром, в котором он танцевал на грани безумия."

Он не знал, как долго он находился здесь, но чувствовал, что время уже не имеет значения. Его мир был заключён в её образе. И каждый раз, когда он пытался уйти от неё, она возвращалась, как ночной кошмар. Её имя было его единственным божеством, её взгляд — последней истиной. Всё остальное не имело смысла.

"А вдруг, если я начну любить ещё сильнее, её тело станет гнить медленней?" — эта мысль пронзила его разум. Он снова и снова думал об этом. В его безумии была только она. Он хотел её. Он не мог её отпустить, потому что знал: чем сильнее будет его любовь, тем дольше она останется. Даже если это будет смерть, даже если это будет вечность.

Он посмотрел на свои картины, на её лицо, на её тело, на её тень. Всё это было им. Он не был один. Он был с ней.

Алек больше не пытался найти выход. Он больше не пытался понять, что с ним происходит. Всё, что было нужно, — это Мия. И теперь, когда её уже не было, она навсегда осталась в его картинах, в его мире, который он не мог и не хотел покидать.

Он встал, медленно подходя к холсту, и, не отрывая глаз от её лица, начал рисовать вновь. Кисть скользила по ткани, словно продолжая бесконечный танец, который не имел начала и конца.

Время перестало иметь значение. День и ночь слились в одно, и Алек больше не видел разницы между ними. Он жил в этом замкнутом мире, где только он и Мия существовали. Её взгляд следил за ним, её тень витала вокруг. Он не помнил, сколько дней прошли, но знал, что каждый момент был для него и для неё.

Он взглянул на свою последнюю картину. На ней Мия была идеальной. Она сидела, её взгляд был обращён в пустоту, как если бы она всё понимала, всё прощала. Он рисовал её снова и снова, стараясь запечатлеть каждый нюанс её образа. Но чем больше он рисовал, тем больше терялся в этом процессе. Его руки становились неуправляемыми. Его мысли расплывались, и он знал, что никогда не закончит. Это была нескончаемая работа, которая не требовала завершения.

Один из врачей снова пришёл в его палату. Он выглядел усталым, но старался сохранить спокойствие. С каждым посещением его взгляд становился всё более обеспокоенным. Он заметил, что Алек начал рисовать картины, которые стали ещё более мрачными, чем раньше. Никаких цветов — только тёмные линии и силуэты. Мия была всегда на этих холстах, всегда с ним.

— Алек, ты понимаешь, что ты больше не можешь продолжать так? — сказал врач, его голос был мягким, но уверенным.

Алек не ответил. Он просто продолжал рисовать. Мия смотрела на него с холста. Она была идеальной. Она была навсегда.

С каждым его движением кисти он терял всё, что когда-то было реальностью. Он не слышал врача, не видел его. Он не чувствовал ничего, кроме присутствия Мии в своём мире.

Когда врач ушёл, Алек остался один. Его сознание поглощала картина, и он продолжал работать, не замечая, как его кисть стала двигаться всё быстрее, как будто он пытался запечатлеть её лицо быстрее, чем оно могло исчезнуть.

И вдруг, как если бы нечто невидимое разорвалось внутри его разума, он почувствовал, что всё исчезает. Его взгляд застыл, и он взглянул на холст, где её глаза стали пустыми. Её лицо теперь было искажено в жутком, мучительном выражении. Она больше не была идеальной. Она больше не была живой.

Он понял, что никогда не сможет вернуть её. В этот момент всё вокруг стало туманным и неясным. Он почувствовал, как его тело теряет силы, как мир растворяется. Он опустил кисть. Мия исчезала. Он потерял её. В тот момент, когда он был ближе всего к ней, он понял, что она была лишь его отражением, его самой большой иллюзией.

Алек смотрел на свою картину и на неё. Он знал, что потерял её навсегда. И в тот момент его разум окончательно рухнул, поглощённый бесконечным циклом своей одержимости.