Я никого тебе не отдам!
Знатоки скажут: кое-что из написанного невозможно. Спорить не буду. Но никто не скажет, что невозможны человеческие чувства, о которых я написал. А кроме того, это ведь был только сон десятилетнего мальчишки. А что такое сны – толком ведь не знает никто…
Десять лет. Первый настоящий юбилей!
Шумели гости. Поднимали бокалы за именинника. Хвалили хозяйку за праздничный стол. Родители давали свои взрослые комментарии к событиям, произошедшим в жизни сына. А Серёжка, хоть и улыбался, и отвечал с готовностью на вопросы, которые, перебивая друг друга, задавали ему родственники, по большому счёту, был не очень-то и рад.
Нет, не потому, что сразу повзрослел, шагнув во второй десяток. И не потому, что не рад был подаркам, которые грудой лежали на журнальном столике. Он переживал, что пришёл к финишу лишь третьим. Да, ожесточённо, но грамотно обороняясь, он не пропустил никого, кто рвался к победе позади. Но ведь и тех, кто был впереди, не догнал? Не догнал! Вынужден был обороняться, в то время как всем своим существом хотел сам наступать на пятки тем выскочкам впереди.
На подиуме победитель и второй призёр не скрывали своей радости. А Серёжка стоял хмурый, как сыч, угрюмо глядя на своих родителей, ликующих в толпе болельщиков.
— А ты чего тут не рад? — спрашивали родственники, разглядывая фотографии.
— А чего радоваться-то? Третий – это второй проигравший, — хмыкнул Серёжка.
— Так они вон какие здоррровые! О! Ты победителю на подиуме до пояса не достаёшь.
Серёжка пожал плечами.
— Ну да, оба парня занимаются без малого пять лет, — подтвердил папа. — И в следующем сезоне перейдут в старшую категорию. И у тебя, Серёга, — повернулся папа к имениннику, — судя по сегодняшней гонке, появится возможность два года не знать поражений.
Серёжка улыбнулся.
— А сколько Серёжа занимается? — спросил дядя Илья.
— Полтора года, — улыбнулась мама.
— Год и семь месяцев, — ворчливо поправил маму Серёжка.
Гости засмеялись.
— Помню, ещё трёх лет ему не было, взяла я своего племянника из кроватки, а он глаза выпучил и шёпотом спрашивает: «Тётя, а тебе разрешили меня взять? Я – мамин! Мама придёт – всыплет!»
— А помните, в три года подстригли его, так он посмотрел на себя в зеркало, вздохнул, пошлёпал себя по голове: «Вот и ходи теперь всю жизнь лысый, как пятка…»
Гости смеялись, наперебой вспоминая его детские выходки, и Серёжка, хоть и морщил мысленно нос, всё же посмеивался над собой вместе со всеми, справедливо рассудив, что ведь и у каждого сидящего за столом было своё собственное сопливое детство.
— Значит, пока картинг*. Значит, будешь гонщиком, — то ли констатировал, то ли спросил дядя Илья, когда гости наконец притихли.
----------
* Ка'ртинг (англ. karting от cart – тележка) – гонки на простейших миниатюрных гоночных автомобилях. Официальный вид спорта с 1960 г. Возник из шуточного развлечения военных лётчиков в США, устраивавших гонки на тележках для подвоза авиабомб. Существуют различные классы спортивного картинга – мировые и национальные, для гонщиков разных возрастов. Многие знаменитые автогонщики начинали карьеру в детских классах картинга.
----------
— Пока картинг. Потом будут формулы*, — кивнул Серёжка и вздохнул.
----------
* Фо'рмула – здесь: утверждённые Международной автомобильной федерацией (ФИА, FIA) классы гоночных автомобилей с открытыми колёсами, вершиной которых является Формула-1.
----------
— Переживает, — покачал головой папа. — Поражение переживает. Слушай, сынок, мне тут одна мысль в голову пришла… — папа поднял руку.
Гости притихли. Папа продолжил:
— Ведь на свой труд можно смотреть по-разному. Ну, скажем так: можно стремиться быть лучше всех. Всегда, в каждый момент времени. В таких случаях часто радуются, когда у соперников сгорает двигатель или они разбиваются о барьеры. Так? А бывает, что сами закручивают интриги, чтобы соперников не допустили к соревнованиям или дисквалифицировали после гонки. А то и вовсе выбивают своих соперников с трассы. Бывает ведь? Лишь бы забраться выше, лишь бы любой ценой заработать овацию, стоя на верхней площадке подиума. И если им не аплодируют, они выдумывают сто причин своего поражения. И тысячу виноватых. Для таких весь мир существует только для них, и всё вращается вокруг них… А можно бороться с самим собой. Стараться сегодня быть лучше себя вчерашнего. А ещё лучше – стараться сегодня быть лучше себя «завтрашнего»! И тогда ты будешь в восторге, даже если не выиграешь, но, к примеру, поставишь личный рекорд трассы – для самого себя. И не расстроишься, если случится неудача: ведь ты боролся с собой «завтрашним», и ты «завтрашний» оказался сегодня сильнее. И тогда в голову не придёт торжествовать, когда соперник сходит с трассы. И тогда ты будешь побеждать и ставить рекорды не для кубков и медалей, а чтобы люди видели, что человеческие возможности бес-пре-дельны, — произнёс папа по слогам. — И будешь существовать для людей и видеть в человечестве центр своего полёта. И это, по-моему, справедливо не только в гонках, но, наверное, и в любом труде. А?
Все помолчали.
— Хорошо сказано! — кивнул дядя Илья. — Стараться сегодня быть лучше себя «завтрашнего» и видеть в человечестве центр своего полёта… Подписываюсь!
Гости одобрительно загалдели.
— Серёга, а я ведь помню, что ты когда-то хотел стать лётчиком, — сказал дядя Илья, с улыбкой глядя на именинника.
— Ну да… — Серёжка посмотрел на погоны его форменной рубашки.
— Это когда ты, Илья, первый раз к нам приехал в лётной форме? — спросила мама. — Да, Серёжка, помнится, тогда даже спал в твоей фуражке.
Серёжка покосился на стоявший среди подарков пластмассовый самолётик с автографом на крыле. С самым настоящим автографом знаменитого в стране и хорошо знакомого дяде Илье лётчика-испытателя! Серёжка представил себе необъятные просторы пролетающих под крыльями облаков, залитых ярким солнечным светом, представил себе проносящуюся где-то бесконечно далеко внизу землю, представил себя шагающим по лётному полю в тёмно-синем форменном костюме с погонами и в фуражке…
«А правда! Папа хорошо сказал: видеть в человечестве центр своего полёта…»
Наступила ночь. Закончился праздник, разошлись гости, и возбуждённый Серёжка долго не мог уснуть. Он уютно зарылся головой в подушку и прижал к груди самолётик с автографом. Перед глазами плыли картины бирюзовых высей, золотистых далей. Он даже зажмурился от острого ощущения скорости, представляя себя за штурвалом современного лайнера, в салоне которого дремлют, читают, разговаривают или мечтают человек сто пятьдесят пассажиров…
Дверь слегка приоткрылась и в комнату тихо, на цыпочках, вошли мама с папой.
— Ба! Ты ещё не спишь! Уже так поздно… — прошептал папа. — О чём ты думаешь?
— Пап, а это очень плохо – изменить своей мечте? — смущённо спросил Сергей.
— Знаешь, один умный человек когда-то сказал, что изменить своей мечте и изменить свою мечту – это совсем разные вещи. Разве нет? Подумай!
В наступившей тишине стал слышен доносившийся из гостиной в приоткрытую дверь голос теледиктора:
— … упал в окрестностях … девяносто восемь пассажиров и членов экипажа … ведутся спасательные … происшествия выясняются …
Мама с папой едва заметно переглянулись.
— А знаете, мам, пап, ведь автогонщики себя тоже называют пилотами… — и Серёжка осторожно поцеловал под одеялом самолётик в острый нос.
***
— Борт двести двадцать семь, взлёт разрешаю, — прозвучал в наушниках голос диспетчера.
— Я борт двести двадцать семь. Вас понял, — отозвался Сергей, сдвинул рукоятки управления двигателями на максимальную тягу и отпустил тормоза.
Самолёт поднимался всё выше, полого уходя на следующий высотный эшелон*. Справа сосредоточено жевал губу второй пилот Андрей, позади шелестел картой штурман – верный друг Илья Петрович.
----------
* Эшело'н (фр. echelon – ступенька) – здесь: высота, отстоящая от других высот на величину установленных интервалов. Эшелонирование применяется для разведения самолётов, летящих в разных направлениях и с разными скоростями.
----------
Самолёт прошёл слой облаков и вынырнул на поверхность облачного моря. И сразу заиграло тысячами бликов яркое слепящее солнце. Нет, невозможно привыкнуть к этой картине почти мгновенной смены красок: внизу – заплаканный пасмурный день, а здесь, на высоте – радость и буйство всепроникающего солнечного света. «Сбылась моя мечта, — в который раз подумал Сергей. — Интересно, кем я захочу быть в следующей моей жизни?» И радостно защемило сердце от свершившегося чуда.
Поглощая расстояния, самолёт летел к своей далёкой цели. Сгущённые потоки воздуха, почти видимые, обтекали его громоздкий, но вместе с тем гладкий, лёгкий и изящный фюзеляж, который хранил в себе сто двадцать бесценных человеческих жизней.
Сергей думал об этих людях, которые уютно устроились за его спиной. Какие они разные и какие одинаковые! Как они все любят жизнь, хотят быть счастливыми и хотят счастья для своих детей. Он не удержался и, передав контроль второму пилоту, выглянул в салон. Он обратил внимание на тихо беседовавших солдат, явно возвращавшихся домой со службы к матерям и, быть может, к невестам. Тут же сидели две маленькие смешливые и подвижные близняшки, которые тузили друг друга и дразнили свою бабушку. Чуть дальше сидела, полуприкрыв глаза и чуть улыбаясь, очаровательная девушка со сверкнувшим бриллиантиком на обручальном колечке. Безмятежно глядела в иллюминатор на далёкую землю пожилая пара, сплетя свои узловатые руки на подлокотнике. И среди всего великолепия живых человеческих лиц – глаза, глаза, глаза…
— Как у нас дела, Илья Петрович? — спросил он, вернувшись и надев наушники.
— Погода внизу отличная. Ветер – один метр в секунду. Видимость – десять километров. Полоса сухая.
— Чудно! Земля, я борт двести двадцать семь. Жду указаний.
— Борт двести двадцать семь. Начинайте снижение, — отозвался далёкий диспетчер.
— Я борт двести двадцать семь. Вас понял. Начинаю снижение.
Ступенька за ступенькой, эшелон за эшелоном приближался к земле самолёт. Всё отчётливей становились яркие картинки деревушек, полей, извилистых речушек. Насколько радуется сердце, когда самолёт, мягко отрываясь от земли, взмывает ввысь, знают только лётчики. Но ещё лучше знают они, как сердце иногда просто заходится от счастья, когда колеса, взвизгнув, крепко вцепляются в бетонку. И каждый полёт вот так – как ещё одна ступенька, как ещё один эшелон…
— Командир, обороты правой турбины падают! — чуть повысив голос, проговорил бортинженер. Гулко застучало сердце, и прилила кровь к лицу. Что за чёрт! Ведь всё так хорошо шло. И погода сухая, солнечная, и ветер на высоте попутный и настроение замечательное. Было…
— Срочно разберись, в чём причина! Земля, я борт двести двадцать семь. Падают обороты четвёртой турбины. Корректирую увеличением тяги третьей турбины.
— Борт двести двадцать семь, вас понял, — через секундную паузу произнёс немного преувеличено спокойный голос. — Всё будет в порядке. Освобождаем для вас зону подхода.
«Ерунда, — успокоил себя Сергей. — На трёх турбинах чуть тяжелей, но… Ерунда», — он покосился на второго пилота, изучая его состояние. Андрей перестал жевать губу:
— Один пожилой человек спокойно поужинал, с удовольствием посмотрел телевизор и почитал газету. Потом улёгся в кровать, устроился поуютнее и сразу же уснул. А в полночь вдруг подскочил, во сне вспомнив, что забыл перед сном принять снотворное…
Смеялись недолго и невесело. Но напряжение немного отступило. Чуть подруливая педалью, Сергей корректировал курс своего увиливающего вправо хромого самолёта.
— Командир… — начал бортинженер. Пилоты вздрогнули и обернулись. — Падают обороты третьей турбины. Похоже, топливо…
— Вот тебе раз! — В голове заныла мысль: если действительно всё дело в засорении магистралей, то можно лишь гадать, когда наступит черед двух левых двигателей. И тогда – всё! Всё!
— Как остальные турбины?
— В порядке. Пока…
Сергей почему-то разозлился на это «Пока»:
«Прикусил бы лучше себе язык!»
— Земля, я борт двести двадцать семь. У меня проблемы с третьей турбиной. Первая и вторая в норме.
«Пока…» — с досадой добавил он мысленно.
— Борт двести двадцать семь, я Земля. Вас понял. Зона подхода освобождена. Заходите по прямой. Подстрахуем на посадке.
Сергей сжал губы. «Подстрахуем» — это означает целый батальон пожарных машин. Это означает полк карет скорой помощи. Это означает бронирование больничных коек…
А позади, за перегородками, дремали, мечтали и потихоньку разговаривали уставшие от перелёта люди. Почти полторы сотни душ. Полторы сотни несмышлёнышей. Полторы сотни ничего не подозревающих детишек, доверивших свои драгоценные жизни целой тьме обстоятельств: погоде, опыту экипажа, компетентности и ответственности инженеров и техников… Сергей вдруг явственно представил себе вой, дикий вой, приглушённый переборками, но оттого ещё более жуткий. Вой людей, которые очень хотят жить. Гибельный вой обречённых…
— Земля, по прямой – это через город, — напомнил он.
— По прямой – на четыре минуты короче, — пояснил диспетчер.
«Рисковать?.. Рисковать?..» — мысленно спросил себя Сергей:
— Вас понял, иду напрямик. Штурман, в салон! Приготовить пассажиров к вынужденной посадке!
Самолёт снижался к городу. Уже виднелись во всю ширь горизонта городские постройки: заводы, фабрики, школы, жилые дома. Всё сильнее уводило вправо. Повреждённые турбины быстро угасли, и обоим пилотам приходилось с силой давить на педали, удерживая самолёт на курсе.
Вернулся штурман:
— Командир, пассажиры подготовлены.
Впереди розовел большой строительный карьер с одиноким экскаватором. Сергей решился.
— Сколько у нас топлива?
— Три с половиной тонны осталось.
— Быстро аварийный сброс! — и, чувствуя на себе вопросительные взгляды подчинённых, мысленно добавил:
«Милые мои, выполняйте, выполняйте, не спрашивайте! Не теряйте времени! Если упадём – хоть факелом гореть не будем… Чёрт!»
Бортинженер если и медлил, то мгновенье, и маслянистые керосиновые струи, разбитые скоростью в пыль, устремились к земле…
Сергей видел перед собой оцепеневших от страха, пригнувшихся к коленям пассажиров, прикрывающих головы пледами.
— Командир… — голос бортинженера прогнал галлюцинацию. Сергей тряхнул головой и стиснул зубы, готовясь к последнему бою. — Командир, обороты первой турбины падают…
— Боже мой, боже мой… — прошептал, бледнея, второй пилот. — И своих сто двадцать, и на земле – город, кишмя кишат, падать некуда.
— Спокойно, Андрюша… — произнёс Сергей, чтобы успокоиться самому. — Спокойно… — и вдруг ощутил, что самолёту очень хочется вниз, ощутил, как дьявольски манит его земное притяжение, которого скоро уже не преодолеть, даже используя всю мощь аэродинамики.
Скорость падала, а вместе с ней уменьшалась устойчивость судна и гасла надежда долететь.
— Андрей! Двадцать градусов вправо. Осторожно и побыстрей!
Сергей не узнал себя. До этого он рисковал, только играя в шахматы. И вместе с тем где-то в глубине тлел огонёк мудрой мысли: аэродрома уже не существует. Аэродром уже не цель. И очень важно сейчас быстро найти новую цель. Сейчас, пока не ослабли от страха руки. Сейчас, пока из груди вырывается дыхание, а не крик…
В наушниках что-то говорил диспетчер. Сергей сорвал на грудь сдавливающие голову оковы и неторопливо произнёс:
— Я знаю этот город… В трёх километрах прямо по курсу старый стадион… Брюхом по газону… Плюс сквер и площадь перед стадионом… Около километра. Мало, знаю. И не смотрите так… Да в западную трибуну носом! Нос разрушится, зато фюзеляж спасём… трибуна задержит… Есть десять секунд на обсуждение иных мнений.
— А люди на земле, Сергей?!
— Ещё рано. На стадионе никого не будет. Разве только в сквере и на площади ранние прохожие собак выгуливают… Ничего, увидят нас – разбегутся! Если успеют… Но другого пути не вижу. Всё!
Полторы турбины нехотя тащили алюминиевую гробницу по небу. Самолёт летел так низко, что казалось: ещё чуть-чуть и будет сбивать телевизионные антенны на домах.
«Вот зрелище для голоногих пацанов!» — мелькнула идиотская мысль.
Пора… Перед ними была длинная площадь со сквером и стадион за нею… С ближней, восточной стороны стадиона трибуны не было – только непрочный, по самолётным меркам, кирпичный забор высотой в два человеческих роста с широкими решетчатыми воротами. Сергей, работая штурвалом, корректировал курс самолёта, чтобы он летел как можно точнее вдоль осевой линии площади.
— Все в салон!
Второй пилот приподнялся, но, глядя на Сергея широко раскрытыми глазами, остался сидеть.
— А ты?!
— Бегом, я сказал! — зарычал Сергей.
— Нога… Нога… — прошипел Андрей.
— Ногу у него свело! — кинулся бортинженер. — Давай, я помогу!
Хлопнула дверь кабины. Теперь командир давил в педаль за двоих, чувствуя, как у самого наливается онемением нога. Сергей видел перед собой только зелёную трапецию футбольного поля с белым эллипсом в центре и пустые асфальтовые дорожки большого сквера перед стадионом.
— Дядя Илья, тебе я приказывать не могу. Потому прошу: уходи в салон. Я сам справлюсь.
— Молодец ты, Серёга! Топливо вовремя слили – гореть нечему будет. И со стадионом здорово придумал. Дай Бог, посадим. Помнишь, лет двадцать назад отец сказал: существовать для людей и видеть в человечестве центр своего полёта… — дядя Илья сел в кресло второго пилота и осторожно надавил на педаль, помогая едва выдерживающему направление Сергею.
Теперь нужно уложить самолёт в самый край площади. Чтобы хватило места замедлиться перед тем как врезаться в трибуну. И так уложить, чтобы он заскользил ровненько, как можно дольше не цепляя землю гондолами двигателей. Чтобы, врезавшись в бетонный забор и разметав его, самолёт не развернулся. Иначе перекинется кувырком, разбрасывая крылья и оперение, и развалится на куски…
Если в воздухе всей своей мыслью командир толкал неподатливую махину, чтобы летела быстрее, то сейчас, у земли, он с ужасом видел, как всё же велика их скорость и как дьявольски быстро приближается земля…
Справа что-то быстро заговорил дядя Илья. Сергей прищурил глаза… Гулко ударило сзади и снизу, и через мгновение весь самолёт затрясся и застонал от визгливого грохота рвущегося и стирающегося об асфальт днища. А ещё через мгновение Сергею послышался тот самый вой. Страшный вой взбесившихся от ужаса существ… Хотя, на самом деле вряд ли он мог услышать голоса людей через толщу переборок. Да и люди в таких ситуациях в большинстве лишь судорожно сжимаются в беззвучный трепещущий комок.
Скорость быстро гасла, но западная трибуна уже нависала над искорёженным серебристым красавцем. Хотелось прикрыть лицо руками, но как трудно оторвать от штурвала напряжённые, сведённые судорогой пальцы!
— Никого тебе не отдам! Никого! — крикнул Сергей, мысленно потрясая кулаком кому-то в пространство…
Пассажиры в оцепенении ждали конца. Они ещё не знали, что уже не погибнут…
Пулями брызнули в глаза стёкла. Передняя панель с рёвом кинулась на двух скорчившихся лётчиков, ломая им руки и разбивая вдребезги грудь…
Яркая вспышка в глазах и то, что страшнее темноты…
***
Серёжка проснулся от сильного удара в нос и подбородок. Он лежал, завёрнутый в одеяло, рядом с кроватью на полу. Под грудью поскрипывал сломанный самолётик. И только слабо светилась щель в дверном проёме.
— Мама, мамочка… — спросонья по-детски захныкал он то ли от боли, то ли от испуга.
За дверью замелькали тени, и на пороге появились испуганные родители.
— Сыночек мой! — мама подхватила Серёжку на руки, как маленького, и охнула, увидев разбитое окровавленное лицо.
Серёжка сразу перестал плакать и зашевелился, стараясь освободиться от маминых объятий:
— Мам, ты успокойся, ничего страшного. Подумаешь, нос расквасил. Не впервой… Я просто здорово во сне испугался.
Серёжку положили на подушку и прижали к лицу простыню – только вытаращенные глаза блестели в полумраке комнаты.
— Что же тебе такое приснилось, сыночек? — продолжала тихонько плакать мама.
— Да так…
Серёжка протянул руки к маминым щекам, чтобы вытереть ей слезы, и глухо произнёс под простыней разбитыми губами:
— Знаете, я просто понял, что уже совсем не хочу быть… автогонщиком…
А папа смотрел так, будто всё понимает.
Как будто всё, всё, всё понимает.
----------
15.12.1997 – 10.12.2020
Свидетельство о публикации №225042301255