Горбун

Я был тогда молодой. В общежитии на ночь гладил брюки. Утром тщательно завязывал галстук. В уповании на своё великое инженерное будущее бархоткой протирал институтский ромбик в лацкане пиджака.
С рассветом рабочий посёлок сотрясали бодрые песни в маршевом темпе. И хотя бумажный комбинат на берегу реки источал клубы сладко-ядовитого метилмеркаптана, я на пути к его огнедышащим трубам дышал полной грудью. Шагал к проходной в обгон всех. Спешил в варочный цех, к первому своему самостоятельному делу в жизни - монтажу пресса для отжима целлюлозы. Никелированный красавец фирмы Festo стоял готовенький. Требовалось только проложить к нему трубы от насосной станции.
Мне отрядили слесаря. Я показывал куда и как, а он свинчивал и сваривал.
Слесарь этот был настоящий горбун, переломленный в пояснице.
У него были длинные руки. Ходил он враскачку, брюхом вниз. С каждым шагом подтаскивал ноги.
Остановится, обопрётся на гаечный ключ, посмотрит с ухмылкой на мой эмалевый значок, и дальше ковылять.
В больших сапогах, с седыми космами на голове. Какое-то четвероногое существо, да и только. Другого, проворного и статного, мне ещё, видимо, надо было заслужить.
Нам был дан короткий срок – от чертежа на бумаге до пуска всего механизма. Я нервничал. И досадовал на неуклюжего помощничка. «Откуда взялся на комбинате этот уродец, - думал я. - Ведь через медкомиссию должен был пройти. Только в дворники такого, в сторожа. За что мне это наказание?»
И разузнать о нём было не у кого. Знакомых ещё не заимел.
Теперь-то я понимаю, - сердца у меня не хватило. Надо бы вежливо с подходцем, - спросить имя, предложить сигаретку. Поговорить о том, о сём. Но тогда меня прямо-таки оскорбляло его уродство в виду великолепия импортной техники, я на него глядеть не мог. Какая там деликатность. А о политкорректности мы тогда вообще слыхом не слыхивали.
Наконец горбун всё сварил и свинтил. Я позвал начальника цеха на пробный пуск. Нажал кнопку.
Блестящий заморский гигант заиграл всеми мускулами.
Первые брикеты целлюлозы повалились на транспортёр. Но вдруг из-под днища ударила струя масла. Стена цеха оплывала под её напором. Мой горбун что-то там не довинтил, не докрутил.
Показуха не прошла.
Когда начальник удалился, я обрушился на моего подручного с жестокими упрёками. А он стоял передо мной (подо мной) как всегда опершись на гаечный ключ и злобно, испытующе уставившись на меня исподлобья своими жёлтыми глазами (печень).
Я схватился за ключ в его руке, чтобы самому проверить каждую гайку. Он не сразу отдал. Поборолся, с ненавистью глядя на меня.
От моего рывка он чуть не упал, очутился на четвереньках. А не понимал, что делать с этим ключом.
В сердцах отбросив его, я подогнал мостовой кран. Зацепил пресс с одного края и поставил на дыбы.
Самому лезть в масляную лужу мне было как бы по рангу не положено. В отглаженных брюках? При галстуке?
Горбун полез. Что-то там сделал. Я опять нажал на кнопку пуска.
После чего поршень вовсе перестал двигаться. Толкнулся туда-сюда и встал. Хотя насос тужился вовсю, гнал масло.
Тогда ко мне впервые пришла мысль, что все эти неполадки - дело рук самого горбуна.
Он сидел на ящике с запчастями демонстративно отвернувшись от меня, и сидя, казался человеком нормального роста. Седые лохмы на голове напоминали в нём композитора Баха. Такие же брови, нос.
Неделю мы бились с прессом, но так и не смогли запустить.
Меня отстранили от монтажа.
-Поработаешь пока чертёжником, а там видно будет, - сказал начальник цеха.
И я уселся за кульман переживать неудачный дебют.
Горбун исчез из моей жизни. Его и след простыл.
Я ходил по цехам. Замерял детали. Делал эскизы. И нигде не встречал его. И думать забыл.
Но тотчас же вспомнил о нём, когда на комбинате вдруг одна за другой стали происходить аварии. На железнодорожных путях взорвалась ёмкость с хлором. Ремонтники от угарного газа задохнулись в варочном котле. Загорелась щитовая подстанция.
В курилках заговорили о чёрной полосе и устаревшем оборудовании. А у меня горбун из головы не шёл.
Закралось тяжёлое подозрение.
Я наведался в ремонтный цех, откуда он был прикомандирован ко мне. Но и там толком ничего не знали о нём. То ли на больничном, то ли уволился.
Однако аварии на комбинате с тех пор всё-таки прекратились. Как отрезало.
Но даже когда меня, наконец, из чертёжников перевели в строящийся цех, куратором, далеко от основного производства, я долго ещё надеялся увидеть горбуна на автобусной остановке, в парке посёлка, в магазине.
Чудилось, вот вывернется из-за угла этот переломленный человек с вихлявой походкой. Голова тараном вперёд, палка в руке. Но нет же. Как корова языком слизнула.
В памяти оставалась только наша драка из-за ключа. Что-то нехорошее.
От случая к случаю я спрашивал о нём. И однажды в пивной местный старик кое-что рассказал. Кличка в посёлке у горбуна была Зингер.
И был он из сосланных поволжских немцев. Из трудармии, которая строила комбинат после войны.
И, кажется, недавно помер.
P.S. А мой великолепный пресс так и не смогли запустить.
Клинил, и всё тут!
На задворках его разобрали, «раскидали». И в цилиндре обнаружили гайку. Вот она и клинила.
Как туда попала гайка – неизвестно. Может быть, случайно. А может быть, это горбун передал мне «привет».
До сих пор забыть не могу.