Оказия

Ванин начальник был добрейшей души человек. Положительный семьянин, трудоголик, компанейский такой человек — Иванов Ефим Львович. Он всегда Ване говорил:

— Ты мне как родной. Видишь, как вышло — я Иванов, а ты — Ваня.

А Ванька добро чувствовал к себе. Он у Ефима Львовича на базе с шестнадцати лет работал — сначала на посылках, потом на складе. Спустя много лет он в компании стал, можно сказать, тенью Ефима Львовича, и начальник это ценил.

Бывало, по верх обязанностей накинет ему шабашку: то в субботу за главного оставит, то в воскресенье сторожем — и за всё платит. В субботу он сам отдыхал всегда, а в воскресенье сторож Ниязбек уезжал домой — и опять Ване сверх прибыль, потому как Ваня — за сторожа.

Ещё Ваня любил, когда в офисе у шефа гости гуляли. Шеф заказывал еду из ресторана — а там и шашлык, и пицца, и роллы, и всякого уйма. Гости погуляют — а всё равно всё не съедят. А Ефим Львович домой никогда ничего не забирал. Говорил:

— Вань, ну что, я зря повезу домой — Софушка расстроится, что мы тут диету не соблюдаем. Ты себе сложи — и будет тебе и ужин, и обед.

А Ваньке того и надо. Во-первых, суббота-воскресенье — шабашка, во-вторых — еду покупать не надо, прибыль сплошная, да и только.

Так вот, не об этом сейчас вообще. Преподнесла Ивану судьба оказию следующую, через которую он постиг многие беды и уроки выстрадал.

Ефим Львович как-то вызвал Ваню и говорит:

— Вань, мы с Софушкой хотим вояж совершить, посмотреть, что там и как у греков поменялось. А тебе я хочу дать свой внедорожник покататься. Я помню, ты давно хотел на нём поездить. Так вот, на тебе, Иван, ключи — катайся, так уж и быть. Только сначала в сервис поедешь — масло поменяй, свечи, колодки тормозные — расходники, это самая малость повседневная. Тебе будет наука, как автомобилем владеть. В общем, хочешь кататься — сделай, не хочешь — пусть стоит, я приеду — сам справлю.

Сказал он так, ключи на стол положил, руку Ване пожал — и отбыл живых греков наблюдать.

А Ваня потерял контроль чувствам, дышать стал и потеть. Глаза у него сами моргать начали, а ноги ватные сделались. Хотел он сразу за руль сесть — не вышло. Сел — и совсем обмяк. Мысли в голове — как пчёлы: каждая своё поёт, а общей мысли нет.

Решил Иван пройтись по базе, пойти на турник, «солнышко» покрутить. Он так всегда делал, когда мысли в голове жужжали. Особенно это против женщин помогало. Как только в голову пойдут крашеные селёдки — Ванька на турник. Пятьдесят подтягиваний, пять «солнышек» — и как рукой всю дрянь снимало. Сразу легче дышать, и мысли уже про пельмени или про пирожное.

Так и в этот раз помогло. Понял Иван: первое дело — это сервис. Масло там всякое и прочая чепуха. Сел за руль снова, уж было хотел ехать — как вдруг увидел свои ноги в рабочих штанах. И обувь жуткую увидал.
Эта его обувь давно уже людей пугала. Женщины от неё содрогались и вздыхали, а малые дети даже плакать начинали. А Ваня веселился, говорил:

— Вентиляция должна быть! Тогда и здоровая нога будет — без запаху.

А нога у Вани и впрямь была что надо. Ногти росли как у орла. У других в этом плане проблемы: доктора лечат и так и этак, чтобы ноготь здоровый был, а у Ваньки — генетика. Всё от природы, жизнью дышало. И ногти эти он прям не успевал стричь.

Решил Ваня сначала домой ехать, дать себе полнейшую ревизию на предмет культурного образа. Дома началась суета: сначала мойка — и не так сяк, а с мылом и мочалкой. Потом он увидел себя в зеркале и понял, что надо морду брить, так как дети, скорее всего, плакали не из-за обуви, а из-за общего вида.

Возможно, Ваня им напоминал людоеда или Бармалея. После бритья Ваня засиял как солнышко, и волосы его светлые высохли, окаймили его личность аки лучики. «Да, — думает, — надо стричься идти».

Пошёл Ванька к парикмахеру, к тёте Лариске. В соседнем доме имела она парикмахерскую и стригла Ваньку с самых пелёнок. Когда Ваня пришёл, тётя Лариса ахнула:

— Ванечка! У меня по записи, ты же знаешь. Хотя, погоди… Я Ленку отменю, тебя буду стричь, пока попался мне.

Через 30 минут Иван был уже как Брэд Пит. Только со шрамом. Но Лариска говорила, что это бабам только лучше по вкусу приходится. Говорит:

— Тайна сразу в мужчине есть. Узнать бабы хотят, как тебя угораздило морду порвать: пьяный ты на забор упал, или трудовое ранение? А уж если скажешь, что с войны — рана от врага, то тогда баба обычная пропадает сразу, сама не своя делается. И можно почти каждую тащить в ЗАГС, пока туман не рассеялся и в чувства не пришла.

Так что тут Ване несказанно повезло, что ему удача подвернулась — такую морду со шрамом иметь.

Напшикала Лариска его одеколоном, хоть он и уворачивался, и перекрестила:

— Хоть бы Господь какую дуру к нему склонил… Пропадёт же. Ой, мамочки…

Денег она с него не взяла — дружила раньше с его мамкой, сильно дружила. А когда мамка умерла — Ванька ей как сын был, пока не вырос.
Вернулся Ванька домой и в шифоньер полез за одежей. А были у него там знатные джинсы и рубаха, и туфли — всё дорогое и новое. Это его Софушка, жена Ефима Львовича, пыталась обернуть к облику Божьему, но потом бросила это занятие. А Ваня не носил, так как оказии раньше не представлялось, а теперь — вот, самое оно.

Итак, буквально за несколько часов Ваня сделал фокус, который не под силу ни одному киношному шпиону. Он обернулся совсем в другого человека. Так обернулся, что его даже дворовые собаки узнавать перестали — потому что гавкать принялись как на чужого, не признав в нём ни образ, ни запах.

В таком отрешённом образе Ваня сел за руль BMW X7 и покатил на МКАД, в сервис-центр. Там-то весь перформанс и начал происходить. Иван заехал в гараж моднейшего сервисного центра, где всё вокруг было как в кино про богатую жизнь. Отдал он, значит, машину, сказал: дескать, то-сё — масло, свечи, да колодки тормозные.

Ему дали талончик и сказали проследовать в кафе, подождать. Потом, мол, вызовут.

Ну, казалось бы, ничего не предвещало беды. Акт этой сцены прошёл удачно и даже как-то скучно. Сидит Ванька, кофе дует. Ему сказали:

— Кофе за так, пейте, дескать, получайте удовольствие.

Ну он и пил — уже третью кружку. То с мороженым попробовал, то с зефиром, а то и вовсе пустой дали, но крепкий — гадюка, аж волосы шевелиться стали.

И везде все вежливые — не иначе как на «вы» обращаются. И улыбаются все, будто Деда Мороза увидели. Приятно Ване, барином себя чувствует. Сидит и думает:

«Неужели Ефим Львович так всегда существует? Ему ж каждая жаба лыбу давит. А за спиной, конечно, некоторые склоняют по-разному, но в лицо — полнейшее уважение».

Да, думает Ванька, хоть бы Ефим Львович у этих Греков прижился — хоть на месячишко. Я бы на его машине царствовал, да, может, что и на царствовал бы через эту оказию…

Думал так Ваня и начал на мягком диване кимарить мал-по-малу, как вдруг девушка подкралась сзади — как кошка, бесшумно. Наклонилась и говорит:

— Иван Андреевич, ваш автомобиль готов. Пройдите для оплаты к стойке.
Ванька аж побледнел от волнения. Во-первых, его в последний раз по отчеству называла судья, и после этого он один Новый год встречал не дома. А во-вторых, барышня была красоты неземной: тонкая, с белыми локонами, носик — как у куклы, глазки с ресничками моргают, ямочки на щеках… И всё это так нежно к нему обращается!

Не привыкший он к женским особям, от чего сомлел. Тащится за ней как бычок неуклюжий, а она — словно лань: каблучками цок-цок-цок… Ваня идёт, волнуется, ладошки потеют, и глаза моргать опять начали.

Пришли, значит. Она ему:

— Тут распишитесь… Там — это… мне это… вам это…

— Оплатите, значит, хотите наличными, хотите картой.

Достал Ваня карту — и начал терять сознание. За всё про всё — совсем чуть-чуть — шестьдесят каких-то тысяч. Всего-навсего! Нет, у Ваньки деньги были, но копил он их на лодку и мотор, чтоб на Оку рыбачить ездить. А тут вот так — за здорово живёшь, шестьдесят!

И за что? Масло, свечи и колодки? Да Ванька сам это мог сделать — ровно в шесть раз дешевле. Это ему кофе — три кружки — боком вылез.

Оплатил Иван, но вида не подал — держится, значит, кавалером, улыбается всё время в ответ и старается глаза тоже чуть выпучить, будто всё как всегда и совсем никакого обморока он не ожидает.

А девица щебечет:

— Ой, а вы, получается, живёте там же, где и я — в городе П?

— Да, живу. Всю жизнь, между прочим.

— А вам не трудно будет меня подвезти? Моя малышка в ремонте, коробка сломалась, ждём из Германии.

— Да о чём разговор. Заканчивайте — я вас буду ждать в авто, на стоянке.

Сказал — и сидит, ждёт в машине. А сам весь потеет, так как барышня — жутко красивая. И ему она улыбается так, что можно подумать — самое сверхъестественное.

И опять пчёлы в голове зажужжали. Одна мысль — в бок, другая — вверх. А турника нет. Стал Ваня дышать глубже — и вроде совладал с эмоцией.
Нет, конечно, с бабами он общался. Но с совсем другими. Таких, как эта белобрысенькая, он только в кино видел. И обращаться с такими — не умел. Практическую часть, конечно, знал чётко, но опять же — по фильмам, да по рассказам соседа. А вот своего опыта у него не было.

Он, конечно, общался с соседкой Люськой-Триколор, но то совсем другое. Люська хоть и молодая, а уже трое ребятишек — три девочки. Муж у неё вахтовик, ездит куда-то радиацию добывать. Кстати, там он себе генетику и испортил, потому как девочки у него три, погодки, и все разные: одна черноволосая, другая белобрысая, а третья рыжая — и вообще ни на кого не похожа, ни на Серёгу, ни на Люську.

Её через это и прозвали — Люська-Триколор, потому как детишки разноцветные. А она орёт:

— Это всё муж генетику погубил! Он же радиацию ездит добывать!

А сам Серёга у своих вахтовиков спрашивал, у кого как дома. Оказалось — у многих, кто радиацию добывает, детишки страдают другим геном.

Да и вообще — от Люськи всегда пахло пелёнками зассанными и жигулёвским пивом, которое она пила как лошадь пахотная.

Опять отвлеклись.

Пока Ванька колотится, девица уже бежала к машине. Как-то так сумочку держала, локоток согнула, волосы как пружинки — прыг-прыг… Ваня опять начал дышать и моргать.

Села, значит, в машину — и тут новое испытание: пахла она так, что голова от этого запаха пьяная стала. Ваня про себя взмолился:

«Хоть бы чего со мной не вышло».

Потом придумал:

«Не буду на неё смотреть — а представлю себе, как я на рыбалку опарыша собираю».

Только представил — сразу отпустило. Облака ванильные рассеялись, дышать стало легче. А тут ещё и пробка, музыка играет, девица щебечет:

— Ой, вы тоже джаз любите? Такой сборник у вас — прям всё самое лучшее!

Ванька улыбается, кивает.

— Вы так просто одеваетесь… Уважаю таких мужчин, которые сдержаны в одежде.

Ванька улыбается, кивает. Сам думает:

«Если б ты меня утром увидела — молиться бы начала, как минимум».
— Ах, у вас такие сильные руки… И видно — мозоли. Вы что-то любите мастерить?

— Да, люблю. Вы знаете, сидеть в офисе — не моё. Я больше на воздусях.

— Ох, как это романтично… Ваша жена, наверное, счастливая?

— А у меня нет жены. Я живу с котом Василием и кошкой Муськой.

— Как так получилось? Такой мужчина — и без девушки? Вы, наверное, очень требовательны… или у вас их много?

— Если бы. Ни одной нет. Говорю ж — с котами живу. Девушку как-то пока не встретил. Всё работа, работа…

На этих словах уже у белобрысой начали потеть ладошки, и кружиться голова. Думала она: «Хоть бы, хоть бы… Господи, помоги!» — а сама глазами водит, ресничками хлопает — как бабочка.

А Ванька потихоньку осмелел, едет, радуется. Думает: «Один день на машине — а уже такие события закручиваются. Да и хрен с этими деньгами, когда судьба может делаться».

Затмили события слабый ум Ванин, сильно вдохновился он этим поворотом — и говорит:

— Может, поужинаем?

— Ой, я такая голодная… Я утром только кофе пила. Давайте! Я согласна. Давайте поедем в ресторан новый, что на Бульваре Победы. Говорят, там кухня прям самая итальянская, и шеф-повар тоже итальянец.

Иван о ресторане кое-что знал. Ну, там вилка-ножик, локти — значит, по поверхностям не разбрасывать, чай не сёрбать и не сюркать, и самое главное — ложку из стакана вынимать.

Это ему ещё мать рассказывала. А она была интеллигентной — в библиотеке школьной работала. Всегда Ване объясняла, как в свете держаться. В общем, за это он не беспокоился.

Но тревога была. И была она сильной.

Ваня знал: ресторан — это не каждому живому человеку по карману. Даже Ефим Львович вздыхал перед походом в ресторацию, а он туда каждый год Софочку выгуливал — потому как она младше на 15 лет и требовала к себе должного внимания.

А Ванька в такие рестораны вообще не видел смысла заходить. Для него было загадкой, как они могут, например, те же самые пельмени лучше него сварить. Или, может, майонез с кетчупом как-то лучше размешают?

Поэтому и не ходил.
Да и на Ефима Львовича жалко было смотреть, как он туда таскается и потом неделю грустит, как старый монах. Ну, пока то да сё — приехали, значит.

Фонари везде томные горят, люди медленно ходят. Какие-то халдеи инструменты мучают: кто гитару, кто клавиши, а красномордый толстяк в дудку дует как больной — будто больше всех заработать хочет.

Ваня  понял, что когда каждый что-то своё играет, и все они хором в ноты не попадают — это особенная, тонкая музыка, джаз. И её надо тонко чувствовать. А Ване от такой музыки хотелось чесаться и морды бить.

А красномордого он вообще возненавидел — так как их с девушкой усадили как раз в бок, а в этот бок этот дурак и дудел. И дудел, курва, так, аж приседал, аж пот у него тёк.

Ну, Ваня понял, что те трое музыкантов, что на гитаре, клавишах и виолончели — холостые ребята и живут в своих квартирах. Потому как они отстранённо музыку играли, будто: «Всё равно — заплатят или нет». А красномордый, падла, точно был женат, и детишек у него много. Весь бедолага в кредитах и ипотеке — потому и дул, за себя боялся отчаянно. В общем, за жизнь боролся.

Подумал так Ваня — и жалко ему бедолагу стало. Думает:

«Не всем так повезло, что и квартира, и работа есть. Я, думает, против красномордого — кум королю».

Так вот, сели, значит, наши голубки в самый бок зала, от прочих морд в укромное место. Прибежал к ним официант, книжечки раздал, стоит улыбается и смотрит на красномордого отрешённо, ждёт, значит.

А девица пальчиком водит, непонятные слова щебечет. А этот прислужник сатанинский записывает и улыбается. Ваня думает:

«Попробуй только, дура, меня обсчитать — я тебе душу в раз вытряхну».

Девушка до щебетала, книжечкой — хлоп! — и отдала. Говорит:

— Это всё.

А этот аспид улыбнулся и к Ваньке перешёл:

— А вам чего?

А Ванька сидит и думает: «Вот хрен её знает, чего она там запросила и каков будет итог».

— Мне, — говорит, — чай с мятой и пирожное.

— А какое? — спрашивает аспид.

— А такое, которое побольше и послаще.

— А кушать что будете?

— А кушать я не буду. У меня спортивная диета — мне надо калории терять.

Тут девочка радоваться начала:

— Так вы спортсмен?

Ваня улыбается, кивает. Думает:

«Сегодня прям профессиональный спортсмен. Прям даже олимпиец. Прям медалист».
Сидят, значит, наши молодые: кушают, улыбаются, беседуют. Никто не чавкает, не отрыгивает, локти — там, где надо. Вилки, ножики, не одной ложки в стакане. Одно слово — культура на высшем уровне.

Красномордый дудеть перестал — видно, такса на всю отработана. И вообще — благодать. Райские кущи, думает Ваня, можно иногда ходить в такие места.

Тут, значит, только они жевать перестали, всё больше улыбаться стали — счёт приносят. Ваня сразу со стола брать не стал, отстранился. Думает: «Посмотрю, чего да как». Смотрит — девушка вообще в телефоне начала писать что-то. Говорит:

— Мама у меня там… Я ей про чудесный вечер должна всё написать…

Иван думает: «Да, дела. Ей, значит, даже не интересно, сколько там наедено… Это печально. Как-то даже не по-божески».

Ну, думает, ладно. Открою я сам. Открыл.

А там… Там, товарищи, горе. Искреннее, чистое горе. Там цифры в ряд. Там счёт — не за покушать. Там счёт — за все смертные грехи, которых Ваня не делал.

Закружилась золотая головушка у Вани, вспотели ладошки. В голове даже мысли не жужжат — только в висках боль, и всё как в тумане.

Прощай, лодка. Прощай, мотор. Прощай, рыбалка. Здравствуй, Ефим Львович.

Рассчитался Ванька — и за ужин, и за музыку, и за прикосновение к богатой жизни. Отвёз девицу домой. А сам к себе вернулся.

Сел на диван, обнял котов — Ваську и Муську — и заплакал. И так ему себя жалко стало… Захотелось с мамой поговорить, а мамы нет.

Коты почувствовали, что ему плохо, и стали тереться об него, и мурчать. Так и успокоился.

А утром… отвёз машину на базу, поставил в гараж и сказал, как его бабушка говорила:

— Не жили богато — нечего и начинать