***

Вошла Зинаида. Она сразу заметила перемену в настроении председателя, спросила участливо:


– Вы не болеете?


– Ой! – тяжело вздохнула Настя, радуясь ее приходу. – Тут, пожалуй, не мудрено и заболеть. А ты у меня день ото дня прямо расцветаешь! Вон как веки себе раскрасила. Русалка, да и только.


В ее отношении к бухгалтеру, пожалуй, было больше материнской любви, нежели дружбы и товарищества, и тем не менее она невольно, чисто по-бабьи, ревниво следила за нарядами своего бухгалтера. Зинаида, годящаяся ей в дочери, обладала даром красиво одеваться, и вся-то она всегда, и в будни и в праздники, выглядела так, что впору – снимай ее в кино. «Вот бы мне на двадцать лет позже родиться. Я бы, наверное, тоже такой была. А может, – лучше!» – размышляла Настя. Собственное девичество прошло в бедности: простенькие платьица, самодельные лифчики, неказистые туфельки, а на работе и летом и зимой – фуфайка да кирзовые сапоги.


Узнав о разговоре с Вавиловым, Зинаида стала охать, успокаивать Настю:


– Да плюньте вы на все! – На хорошем белом личике Зинаиды отобразилось негодование. – На весь свет мил не будешь. Тому не угодил, этому не угодил, этого отругал, этому хвост прижал – вот тебе на всю жизнь и враги. Это вам кто-то мстит, Настасьиванн. Мол, пусть понервничает. Думаете, у кого душа болит за колхоз? Как же! Будь моя воля, я бы всех их вот так в руки взяла! – Зинаида крепко сжала кулачки. – Не пикнули!


– Ой, Зинаида! – вздохнула Настя. – Я поначалу тоже так думала. Да люди-то, они, знаешь, не больно за всякого и уцепишься, а уцепишься, смотри, как бы самой по зубам не попало. Нынче боязливых нет. Всякий, как курица на гнезде, за версту кричит: не тронь, заклюю. Ой, нет, Зинаида. Кулаком тут не возьмешь, горлом – тоже.


Она помолчала, все так же задумчиво глядя перед собой. «Конечно, – думала она, – если бы пришлось начинать сначала свою председательскую работу, многое стала бы делать не так, как делала поначалу»...


– Послушай, – вдруг вспомнила Настя, – ты знаешь, что мне сегодня старый Веряскин говорил?


Зинаида при этих словах, как ей показалось, побледнела чуть, и по ее лицу словно тень от облака пробежала. Но это, должно быть, показалось Насте, потому что Зинаида через мгновение уже смотрела на нее своими карими с поволокой глазами, и в них, кроме веселого любопытства, ничего не было.


– Что, Настасьиванн?


– Что, что? – передразнила ее Настя, а потом, посерьезнев, сказала:


– Жалуется он на тебя, говорит, сына его присушила, семью разбиваешь.


Зинаида, услышав это, весело расхохоталась, а когда кончила смеяться, спросила, не скрывая любопытства:


– А больше ничего не говорил?


– Больше ничего не говорил, но... Веряскин просто так говорить не станет. Потом, имей в виду, он у нас секретарь парторганизации.


– Пусть ищет другого баяниста, – отвечала Зинаида. – Я ж не виновата, что в Сухом Корбулаке, кроме его сына, никто на баяне не играет.


Колхозная художественная самодеятельность, с превеликим трудом сколоченная главбухом, держалась на Толе Веряскине, единственном на весь Сухой Корбулак баянисте.


– Дела! – сокрушенно покачала головой Настя – Ну, а все-таки?


– Настасьиванн! – оборонялась Зинаида. – Ничего не было. Так и скажите Веряскину. Замуж за его сына не собираюсь. Представляю, что было бы, если бы он был моим свекром.


– Не кощунствуй! – остановила ее Настя, понимая, куда клонит главбух.


Она, как и Степан, была в натянутых отношениях с Веряскиным-старшим.


– Вот что, голубушка, – положила на плечо бухгалтера руку Настя – Дыма без огня не бывает. Наверное, все-таки что-то было?


– Ой, Настасьиванн, – тяжело вздохнула Зинаида, взявшись обеими руками за щеки. – Ну что было? После репетиции два раза до дому провожал. Первый раз был выпивши. Правда, не так, чтоб уж совсем заметно, но и не трезвый. Всякую всячину молол. Мол, люблю и прочее. Потом еще зимой раз, после концерта, провожал. И опять – за свое. Я, говорит, Зина, покой потерял. Что хотите со мной делайте. Тут уж я с ним по-хорошему, мол, у тебя семья, сын растет, да и обо мне надо подумать. Что в Сухом Корбулаке станут говорить? Женатый – девушку провожает. А он отвечает: я все понимаю, но ничего с собой поделать не могу.


– Господи! – схватилась Настя за голову. – Час от часу не легче. Сухокорбулакский Ромео выискался! Да неужто он все это тебе говорил?


У Насти от волнения даже румянец на щеках выступил. Скажи ей Зинаида что-нибудь другое, она, может быть, и удивилась бы, но то, что Веряскин-младший, из которого слова не вытянешь, вдруг объясняется в любви… Это никак не укладывалось у нее в голове.


Случись эта история с кем-нибудь другим, ну хотя бы с ее Степаном, она бы поверила. В Зинаиду грех было не влюбиться. Но Толя Веряскин! Его-то она хорошо знала. После сельскохозяйственного института в Сухой Корбулак был направлен, поскольку был колхозным стипендиатом. Однако по специальности недолго проработал. В школу ушел на преподавательскую работу. Там и женился на засидевшейся в девках завуче сухокорбулакской восьмилетки. И всем был парень хорош – и росту высокого, и лицом пригож, да все какой-то, как неразбуженный. И на тебе, этот Толя Веряскин в любви объясняется.


– Да-а-а, – протянула Настя. – И что ж, опять провожал?


– Провожать не провожал, а письмо по почте прислал. Целую тетрадку.


– И что?


– Да все то же. Люблю. Жить без вас не могу.


– Выходит, и вправду мужика присушила.


– Я что, специально, что ли? – запротестовала Зинаида.


– Знаешь, девка, – разволновалась Настя. Она даже из-за стола встала.  – Все это блажь. Попала мужику шлея под хвост. Пройдет. Ты девка молодая, красивая, ну и влюбился он в тебя. Но я скажу, он тебе не пара, даже если бы был холостой. А это еще вдобавок женатый, семья какая-никакая. Нет-нет, Зинаида, не вздумай. Я, конечно, тебя понимаю. Всему свое время. И тебе замуж надо. Да, видишь, в Сухом Корбулаке насчет женихов каково? Впору хоть в газету объявление давай. Но не тужи. Пошлю-ка я тебя на какие-нибудь курсы. Приглядишь себе молодого да красивого и привози сюда. Эх и свадьбу сыграем! А?


Они еще долго сидели в кабинете вдвоем. В седьмом часу Настя спохватилась, вспомнила, что собиралась на дойку, но уже когда оделась, передумала и вместе с Зинаидой пошла домой. Степан мог припоздниться, и нужно было проверить уроки у Витюшки.



                Глава 5


Сын был во дворе. У края лужи он играл бумажным корабликом.


– А измочился-то! – оглядела его Настя. – Пошли домой.


Она следом за сыном вошла в прихожку. Не заглядывая в комнаты, чутьем поняла, что Степана нет дома.


– Отец не приехал? – проверяя свое предположение, нарочито бодрым голосом спросила она.


– Не, – легкомысленно и беззаботно, как могут только дети, ответил Витюшка, стряхивая с ноги блестящий от воды резиновый сапог.


– Нагнись! – сердито прикрикнула на него Настя. – Что ты такой ленивый растешь?


Она понимала, что раздражение ее не оттого, что сын не так, как нужно, снимал сапоги, а оттого, что дома не было мужа. Ее всегда тяготило и раздражало даже недолгое отсутствие Степана.


«Чего застрял? – сердилась она. – Долго ли в исполкоме справку взять! Уж коли приспичило, так могла бы и сама взять, или машину колхозную попросил бы. Нет, на рейсовом автобусе поехал. Вечно со своими принципами».


Раздевшись, она проверила уроки у сына, заставила заново переписать домашнее задание. Витюшка, вспыльчивый как отец, заупрямился, заскандалил, со злостью бросил пластмассовую шариковую ручку на стол.


– Это что за психоз?! – повысила она на него голос. – Воспользовался тем, что дома никого нет, накарябал кое-как. Ничего не выйдет. Отец придет, он ведь все равно заставит переписать.


Упоминание об отце подействовало на Витюшку, и он, еще не отошедший от злости, неохотно стал устраиваться за столом, начал раскладывать учебники.


«Беклемишев-старший, усовершенствованный и улучшенный!» – искоса наблюдая за сыном, подвела итог Настя, и радость тугой волной колыхнула ее сердце.


Ее единственный рос хорошим, умным мальчиком. Где бы она ни бывала, ревниво сравнивала его со сверстниками, и ее родительскому самолюбию льстило то, что Витюшка во многом, как ей казалось, превосходил своих сверстников. Мальчик был он крепкий, сбитый, с хорошей мордашкой, карими умными глазами. Развитый не по годам, он учился играючи, много читал. В последнее время они со Степаном начали прятать от сына кое-какие книги. Во-первых, боялись за его зрение, а во-вторых, Витюшка уже начал проявлять интерес к книгам, которые в его слишком юном, как они сами считали, возрасте читать еще рано.


Она прошла в кухню и, готовя ужин, думала о том, что неплохо было бы иметь еще одного такого сына, а еще лучше – дочку. С досадой вспомнила, как два года назад забеременела, да испугалась, что работе будет помеха, поехала в райцентровскую больницу. «Дура! – ругала она себя. – Сейчас, глядишь, уже второй год тому дитяти пошел бы».


– Мам, кончил! – прервал ее мысли Витюшка.


– Ну, коли так, пошли ужинать, – позвала она его.


– Я папу подожду.


– Пошли, пошли! – засердилась Настя, глянув на часы. – Он, может, еще не скоро. «И куда запропастился? – думала она о муже. – Девятый час, пора бы уж».


– А почему его так долго нет? – спросил, вопросительно глянув на нее, сын, усаживаясь за стол.


– Может, автобус запоздал.


– Автобус пришел уже. Я сам видел.


– Пришел разве? – удивилась Настя. – Ну, тогда не знаю.


Ели молча. После ужина вдвоем помыли посуду, включили телевизор. Настя, краем уха слушая передачу, стала листать газеты. В центральных посмотрела лишь заголовки, областную изучила повнимательнее. Посмотрела в ней сводку по надоям молока. Песчанопольский район был на предпоследнем месте. В районной газете поискала статьи, где упоминается колхоз «Московский Кремль». Натолкнувшись на статью о подготовке семян, прочитала ее от начала до конца. Заведующая контрольно-семенной лабораторией в пух и прах разнесла сухокорбулакского агронома, упомянула при этом и Настю. Автор статьи походя «лягнула» председателя за то, что она не занимается семенами, хотя сама по специальности агроном и в свое время ее ставили в пример.


«Все правильно, – рассуждала Настя. – В колхозе не семена, а навоз. Но год-то прошлый был какой. Сырой, холодный. Поздние яровые не созрели. Где уж тут до хороших семян!»


В статье вовсю хвалили Утенкова. «Вот ведь как, – не без зависти думала Настя. – Что ни статья, что ни совещание – в пример ставят. И семена первого класса, и техника готова, и не существует для него трудностей в зимовке. Больше того, таким бедолагам, как Настя, помогает. И можно было бы этому не поверить, если бы жил где-нибудь за тридевять земель. А это ведь рядом. Сосед. И человек не бог весть какой. Все на виду – никаких секретов. А вот на тебе!»


Настя все же отдавала себе отчет, понимала, что секрет Утенкова – это прежде всего его талант, опыт и непоколебимая верность своему делу. Вот Настя сама на дню десять раз сомневается – свое ли дело делает, то ли делает, правильно ли и вовремя ли. А для Утенкова таких сомнений не существует. Он что танк, все подминал на пути к цели, и очень немногое могло заставить его отступиться от задуманного.


Заканчивалась по телевизору программа «Время». Сотрудница гидрометеоцентра, молодая, красивая женщина, стала говорить о погоде. Настя послушала, какая погода будет в Москве, потому что от Сухого Корбулака до столицы было около пятисот километров и они о погоде у себя на завтра судили по московским прогнозам. Обещали большое тепло, и Настя облегченно вздохнула. «Наконец-то весна и в Сухой Корбулак надумала прийти!»


Витюшка под знакомую музыку заканчивающейся передачи, после которой ему полагалось спать, подошел к телевизору, выдернул штепсель из розетки. На обратном пути взял со стеллажа книгу, стал устраиваться на диване.


– Здравствуйте! – иронически заметила Настя. – Он, кажется, еще читать вознамерился. А кто спать будет?


– Мам, я хочу папу подождать.


– Можно подумать, что без этого отец не приедет.


– Почему его так долго нет?


– Я откуда знаю, – сорвалось у Насти.


Она тут же раскаялась, что не сдержалась, опасаясь, что ее беспокойство может передаться и сыну, а потому, сменив тон, бодрым голосом сказала небрежно:


– Отец не мальчик, приедет. А ты ложись спать. И я тоже прилягу. Завтра рано вставать.


Он послушался и пошел к себе. Она тоже прилегла на диван, закрыла глаза. В наступившей тишине было слышно, как ворочался и вздыхал в постели сын. Наконец он стих. Настя встала, подошла к кровати, где спал мальчик. Ровным и глубоким было его дыхание. «Спит один мужик, – умиротворенно вздохнула она. – А второй запропастился. И где его до сих пор черти носят?» Она посмотрела на часы. Был двенадцатый час ночи. «Надо же, – сердилась она. – Хотя бы предупредил. А то уехал, а тут жди, переживай!» Чувство раздражения понемногу переходило в беспокойство: «Может, случилось что? Заболел? В аварию угодил?»


Она испугалась собственных предположений и встала.
«Если что и случилось, – стала она себя успокаивать, – давно бы уже позвонили».


Вспомнив о телефоне, она подумала, что может и сама позвонить. Но куда? Телефонов Степановых друзей у нее не было, и она не была уверена, были ли они у мужа.


«Может быть, у него любовница есть?» От этой мысли Насте вообще стало тошно. Она чувствовала, как от волнения у нее разгораются щеки. «Ой, дура, – стала она укорять себя. – И чего только ни нафантазировала. Ну, задержался мужик. Ну и что?»


Полудремля, полубодрствуя, Настя вспомнила, как впервые встретилась со Степаном. Она в ту пору в Песчанопольске, в местном колхозе, уже не первый год агрономом работала. Старой девой себя считала. На танцы уже не ходила, стеснялась, да и некогда было с колхозной работой. А тут вдруг осенью получает пригласительный билет из райкома комсомола. Небольшой прямоугольничек из плотной голубой бумаги, на нем типографским способом отпечатано крупно: «Приглашение». И внизу, помельче: «Просим принять участие в вечере встречи молодых специалистов района».


В колхозе уборочные дела в ту пору уже к концу подходили, времени свободного побольше было, и она, не колеблясь, чего сроду с ней не было, собралась на вечер, словно предчувствовала его важность в ее жизни, и к назначенному сроку была в районном Доме культуры. В фойе уже гремел духовой оркестр и было пестро и нарядно от девичьих цветастых платьев, белых сорочек и черных костюмов парней. В раздевалке она скинула плащик, причесалась и, оглядев себя в зеркало, осталась собой очень довольна, оттого была в тот вечер, как никогда, смелой, уверенной и даже чуточку гордячкой.


Состоялась небольшая, на полчаса, официальная часть, на которой первый секретарь райкома комсомола сделал коротенький доклад, а потом в фойе состоялся вечер знакомств, о котором объявил все тот же первый секретарь райкома комсомола. Когда духовой оркестр грянул вальс, Настя, заприметив у стены незанятый стул (она была без подружки), с независимым видом, чуточку откинув назад голову, направилась через свободный еще зал к этому стулу, а едва только села, как тотчас подошел к ней тонкий, стройный парень и, поклонившись, пригласил на танец.


Настя глянула на него и скорее догадалась, нежели увидела, что он, как и она, волнуется. Она про себя возликовала, однако виду не подала. Едва улыбнувшись, поднялась и, как будто ей было все равно, с кем танцевать, коснулась его протянутой руки.


– Отчего я не встречал вас раньше? – после небольшого молчания охрипшим от волнения голосом спросил он.


– Не знаю, – пожала она плечиком.


У него были серые глаза, красивый лоб, обрамленный аккуратно зачесанным валиком вьющихся, отливающих металлическим блеском рыжих волос. За это она сразу же про себя окрестила его рыжим.


– Вы, должно быть, редко ходите на танцы?