***

– Да нет, Настасьиванн, – на Зинаидином лице все еще сияла улыбка, и было видно, что ей все еще смешно. – Он не то что чудак, он просто шутник. Такой остроумный!


– Анекдоты, поди, рассказывал? – усмехнулась Настя. – А вы и уши развесили.


– Да нет. – Зинаида наконец справилась с улыбкой и пояснила: – Уж очень он вежливый. Все: «Вы позволите?», «Вы разрешите?»


Зинаида встала из-за стола и опять, еле сдерживая улыбку, показала, как приезжий раскланивается и, выкатив на Настю глаза, произнесла с акцентом:


– Ви разрешите?


– Зачем он приехал?


Зинаида, мигом посерьезнев, вновь села за столик, сказала спокойно и деловито:


– Наниматься к нам приехал. У него бригада. Утенков ему порекомендовал к нам приехать.


– Знаю, – нахмурилась Настя. – Да боюсь я с ними связываться. Дерут втридорога. Думаешь, просто так они и наших краях околачиваются?


– По всей области строят, а мы боимся.


– Ладно, иди зови, – махнула рукой Настя. – А как уж его зовут?


– Сурен Сохикян, – обернулась в дверях Зинаида и многозначительно улыбнулась.


«Чертовка! – усмехнулась Настя, машинально поправляя волосы и оглядывая себя.


В кабинет вслед за Зинаидой вошел улыбающийся мужчина, черноволосый, с уже заметными залысинами и серыми, навыкате глазами. Он решительной походкой подошел к столу, поздоровался с южным акцентом:


– Здравствуйте, Анастасия Ивановна!


– Здравствуйте, – сухо поздоровалась Настя, жестом показав на стул за столиком напротив.


Сохикян, как бы не замечая сухости Насти, продолжал улыбаться, обнажая в улыбке крупные кривые зубы.


«Дал господь бог зубов полон рот, а поправить забыл», – подумала про себя Настя, отмечая про себя, что посетитель мало похож на южанина.


– Фамилия моя Сохикян, зовут Сурен.


– Очень приятно, – кивнула в ответ Настя.


Сурен подождал, когда первой напротив усядется Зинаида, и только после этого сел сам.


«Наши мужики сроду до такого не додумаются», – подметила Настя предупредительность бригадира шабашников, оттаивая к нему.


Сохикян, глядя на Настю, согнал улыбку с лица. Было ему, должно быть, сорок или около этого, как и Степану, разве что ростом пониже и поплотнее да морщины к краям губ обозначились резче.


– Я к вам по рекомендации Утенкова Ивана Алексеевича, – начал он, выждав момент, когда Настя вопросительно глянула на него. – Мы у него два сезона работали. Построили торговый центр.


– Разве у него нечего больше строить? – пряча улыбку, поинтересовалась Настя.


– Пока нет, и он порекомендовал нам поехать к вам. Он о вас очень хорошо отзывается, – не преминул вставить комплимент Сохикян, вновь улыбаясь и обнажая неровные зубы.


Настя наконец улыбнулась, сказала со вздохом:


– Правильно, он знает, что строители нам позарез нужны. Но ведь с вами не сторгуешься. Берете втридорога. Ни в какую смету не уложишься. Небось за зарплату строить не будете?


– Конечно, – согласился Сохикян. – Мы ведь, Анастасия Ивановна, и работаем не так, как ваши строители. У меня в бригаде десять человек – и все непьющие. Работаем без перекуров, без выходных и не по восемь часов. Это тоже надо иметь в виду. А потом – дело ваше.Не хотите, мы не настаиваем, пусть строят районные подрядчики.


– Вот ведь и беда, – вздохнула Настя. – Не от хорошей жизни председатели колхозов за вас цепляются. Сколько шишек из-за этого нахватали.


– Из-за нас никто не пострадал. Мы ж работаем по договору. Поэтому давайте посмотрим, что вы будете строить, прикинем, во сколько это обойдется. Если устроит – по рукам, нет – по-доброму разойдемся.


Зинаида, молчавшая во время разговора, предложила:


– Может, в самом деле посмотрим, Настасьиванн?


Настя все еще колебалась и боялась чего-то, и, чтобы не показать ни Зинаиде, ни тем более Сохикяну этого, сказала, стараясь казаться равнодушной:


– Есть у нас проектно-сметная документация на арочный склад и кормоцех. Давайте посмотрим, а там видно будет.


На этом они и закончили разговор. Настя встала из-за стола. Поднялись за ней тотчас Сохикян и Зинаида. Они еще перебросились несколькими ничего не значащими фразами, и Зинаида повела Сохикяна в бухгалтерию показывать проекты. В дверях они столкнулись с Ольгой.


– Проходите, проходите, – вежливо уступил Сохикян дорогу замешкавшемуся шоферу.


Ольга от такой неожиданной деликатности густо покраснела, но все же в дверь прошла первой, слегка кивнула в знак благодарности Сохикяну.


– Утенковских трактористов отпускать, Анастасия Ивановна? – спросила она, прикрыв за собой дверь.


– Покормили их? – поинтересовалась Настя.


– Все уже сделала, Анастасия Ивановна, – успокоила ее Ольга.


– Вот умница, вот молодец! – похвалила ее Настя.


Ольга от похвалы порозовела, в дверях спросила:


– Это уж не мне ли Иван Алексеевич такого жениха прислал?


– Он самый. Или не по нраву?


– Уж больно маленький, – озорно сморщилась Ольга. – После обеда никуда не поедем?


– Нет-нет, миленькая, иди занимайся своими делами.


Настя посмотрела на часы и ужаснулась. Был уже третий час пополудни. Надо было бежать домой кормить сына. Настроение у Насти было приподнятое.


«Теперь, баба, ветер тебе взад, – весело рассуждала она. – Теперь сама – сват министру, кум королю»!


Она с благодарностью думала об Утенкове: надо ведь, райком и без того потряс его основательно – половине хозяйств района помог фуражом и тем не менее нашел возможность помочь и Насте. Ей хотелось как-то отблагодарить его, а вот как – не могла придумать. Коньяком его не удивишь, импортную безделушку купить – не возьмет да вдобавок обсмеет. Был бы рядом – бухнулась бы ему в ноги и чисто по-человечески, по-бабьи поблагодарила: «Спасибо, отец родной, выручил. Спас».


«Ну да ладно, – думала она, улыбаясь. – Сочтемся как-нибудь. А то уж растаяла. А дома сын не кормлен».


Настя наспех оделась и выбежала на улицу. Было еще облачно, но сквозь серую пелену облаков местами проглядывало голубое небо, снег посерел, дальние поля по- сорочьи пестрели белыми пятнами нерастаявшего еще снега и черными проталинами зяби. Огибая лужи (Настя была в кожаных сапожках на каблуках), она думала о том, что надо будет переобуться в резиновые сапоги и переодеться в другое пальто. «Теперь уж все! Через неделю – Первое мая. Весна – как ни крути!»


Мимо нее проехал рейсовый песчанопольский автобус. Настя мельком глянула на него, и почудилось ей в одном из окошек чье-то знакомое лицо. «Никак Огурцов?» – предположила она, но когда вновь глянула на автобус, было уже поздно. Сверкнул на стекле солнечный блик, и человек за ним, как показалось Насте, поспешно отвернулся.


«Зачем он приезжал? – гадала Настя. А потом ее осенило: – Ах да у него же старуха-мать в Поповке живет».


От этого ее предположения у нее помрачнело на душе. Огурцов в свое время был одним из лучших трактористов в Сухом Корбулаке. Прошло вот уже пять лет, как он уехал из села. И причиной этому была она сама.


В первый год ее работы председателем он вызвался выращивать всю колхозную кукурузу. Договорились: получит триста центнеров с гектара – одна цена, четыреста – другая, пятьсот – третья. А Огурцов возьми и получи по семьсот центнеров зеленой массы на круг. Насте показалось: много заработает. И урезала расценки. «У тебя зарплата больше, чем у министра!» Огурцов – в штыки. Слово за слово – до оскорблений дело дошло. Короче, дров наломали.


Потом, когда страсти-мордасти улеглись, поняла Настя, что напрасно слова своего не сдержала, напрасно скаредничала. Экономия ее боком вышла. Мало того, что обидела хорошего, честного, работящего человека, еще врага себе на всю жизнь нажила. Когда спохватилась, решила пойти на попятную, было уже поздно. Огурцовы в один день заколотили досками окна избы, собрали узлы и уехали из Сухого Корбулака. «Пусть теперь министров нанимает кукурузу выращивать!» – были последние слова горячего тракториста.


Нынешней зимой жена Огурцова приезжала на побывку к свекрови и всем хвасталась: «Получили в областном центре квартиру. Муж зарабатывает в два раза больше, чем когда трактористом работал. Рады-радешеньки, что уехали из колхоза. В городе порядки не то что в деревне и кадры ценят. И вот, поглядите, придет время, останется Беклемишева в колхозе одна. Пусть тогда сама сеет и пашет».


Дома она застала одного Витюшку. Сын, не переодевшись, в школьной форме сидел в кресле и читал.


– Где отец? – спросила она, раздеваясь.


– В Песчанопольске, – отвечал Витюшка, не отрываясь от книжки.


– В Песчанопольске? – удивилась Настя. – Чего он там забыл?


– Не знаю, – пожал плечами сынишка. – Он велел тебе записку передать.


– Давай ее сюда, – нетерпеливо протянула руку Настя за запиской.


Витюшка побежал в детскую, стал вытряхивать из валявшегося на полу ранца книжки.


«Поехал в райцентр просить участок под дом. Буду вечером. Степан», – прочла она. «Загорелось», – сердито подумала Настя о муже.


– А ты почему не раздеваешься? Отца нет – и сразу за книжку!


Витюшка неохотно пошел в свою комнату и стал переодеваться. Воспитанием сына в семье Беклемишевых занимался Степан. Настя и декретный отпуск толком не использовала, скорей снова за работу. Степан первым и первый зуб увидел у сына, при нем он и первый шаг сделал. До трех лет еще Настина бабка по матери, пока жива была, приезжала, а как умерла старуха, сын практически остался на попечении Степана. И оттого, что мальчик рос рядом с отцом, он, как Настя с ревностью отмечала, был больше и привязан к отцу, и любил, как ей казалось, его больше, чем ее. Для Витюшки отец был непререкаемым авторитетом, и Настя, сама того не замечая, когда сын не слушался ее, грозила: «Вот я отцу скажу, он тебе...»


Наскоро разогрев обед, Настя накормила сына, поела сама, помыла посуду и, переобувшись, пошла в правление. По пути она заглянула на машинный двор. С ремонтом техники каждый год дела затягивались до самого выезда в поле, и Настя всякий раз зарекалась: «Расшибусь, а такого больше не допущу!» Но обязательно что-нибудь мешало: то, как в нынешнем году, с зимовкой закрутилась, то с запчастями туго, то технику с осени так порвут, что зимой к ней не подступиться. И так – шестой год подряд.


Пополудни совсем разведрило. Небо было по-весеннему в голубых высоких проталинах. «Давно пора, – думала Настя. – На носу Первое мая, а кругом все еще снег. Хорошо, что Иван Алексеевич выручил, а то неизвестно, чем бы все это кончилось. Теперь, глядишь, через недельку-другую можно их на солнышко, да и поддержать до травки есть чем».


В мастерской Настя сначала заглянула в кузницу, а потом в ремонтный цех – тесный и неуютный от стоявших в нем впритирку «ДТ» и «Беларусей». Несколько трактористов в замасленных до глянцевого блеска ватных брюках и фуфайках возились около разобранных машин. Остро и сладко пахло выхлопными газами, время от времени рассыпая желтый сноп искр, взвизгивал в глубине мастерской наждачный круг, над головой, в сизой мгле, домовито чирикали воробьи. Настя, нигде не останавливаясь, сразу же прошла в «токарный цех» – тесную каморку, где в клубах табачного дыма «колдовали» над станком колхозный токарь и заведующий мастерскими Краснов.


– Не было печали… – вместо приветствия ответил Краснов, увидев Настю и кивая на станок. – Теперь этот еще сломался.


– Потом будешь его делать, а сейчас пойдем посмотрим технику.


Во дворе, засыпанные снегом, стояли в ряд десятка два сеялок, культиваторов и прочий необходимый к весне прицепной инвентарь. Утопая в снегу, они долго ходили от одной машины к другой. Выискав уйму недоделок, Настя только руками разводила.


– Как же так? Второй месяц возишься, и толком ничего не готово. Здесь недоделано, там недоделано, а через неделю сеять.


Краснов, ее годок, человек горячий и вспыльчивый, тотчас сорвался на крик:


– Зиму только и делали, что солому возили. А теперь я виноват. Свихнешься с этим ремонтом. Я лучше в трактористы уйду, а заведующим другого ставьте. Хватит с меня!


– Не шуми, не шуми, – не обращая внимания на крик, стала успокаивать его Настя. – Ты уйдешь, я уйду! А кто работать станет? Кто народ кормить будет?


– А это пусть у начальства голова болит. Я человек маленький.


Краснов достал из кармана пачку сигарет, трясущимися загрубелыми пальцами вытащил из нее сразу несколько штук. Торопливо закурив, он стал складывать сигареты обратно.


– Мы с тобой разве не начальство?


– Начальство! Чего вон с него возьмешь? – Краснов показал на пьяного тракториста с рыжими нечесаными патлами, выбивавшимися из-под надетой задом наперед шапки. – Распустил... слюни, а он должен сегодня бороны ремонтировать. Ну что ты с ним поделаешь? Сейчас взял бы вот кувалду да ему – по голове, чтобы мозги вылетели!


– Остынь, остынь, Краснов! – урезонивала разматерившегося заведующего Настя. – В тюрьму еще угодишь из-за этого дурака. Что поделаешь, коль закона против них нет никакого?


В конец расстроенная, Настя ушла из мастерской. По дороге в правление, чтобы остыть малость, заглянула на мельницу. Заведовал ею старый хохол, которого в послевоенные годы прибило в мордовскую деревню. Был он всегда спокоен, рассудителен, по-отечески добр к Насте.


Мельница была наполнена гулом работающей машины. Из лотка в деревянный ящик сыпалась мука. Стоя около белого от мучной пыли мельника, она долго зачарованно смотрела на белый ручеек. Поговорив со стариком о житье-бытье, Настя наказала ему отпустить муки на вечернюю дойку и ушла в правление.


Следом за ней в кабинет влетела Зинаида, глядя на нее испуганными глазами, сообщила, что несколько раз звонил из райкома партии Вавилов и просил ее срочно ему позвонить.


Настя, не раздеваясь, стала набирать номер первого секретаря.


Но его телефон все время был занят. «Чего там стряслось? – думала она обеспокоенно. – Какая еще там напасть?»


В кабинет вошла Бунчакова. Став у порога, низко поклонилась.


– Проходи, тетя Дуся, – пригласила ее Настя. – Сейчас вот только переговорю.


Она жестом показала на столик против своего стола, но старуха махнула рукой и села неподалеку от двери.


Зазвонил телефон. От неожиданности вздрогнув, Настя подняла трубку, звонил сам Вавилов.


– Что за экспроприацию ты там проводишь? – сердито спросил он.


– Какую экспроприацию? – не поняла Настя.


– Так вот, если верить телеграммам, а их целых три, – одна в Центральный Комитет, другая в обком партии и третья в райком, то получается, что ты заставляешь колхозников-пенсионеров сдавать в колхоз корма.


– Сегодня только несколько старух обошла, – растерялась Настя, – попросила продать до нового урожая излишки, если есть. Вот и все. Ни былинки, ни зернышка ни у кого не взяла. Теперь, если и предложат, ни грамма не возьму.


– Вот что, Анастасия Ивановна, – сказал, выслушав ее, Вавилов. – Ничего страшного нет, если ты для телятишек купишь у колхозников воз-другой сена. Только не надо перегибать. С народом работать надо. А ведь мы как, раз-два – и готово! А вообще-то, конечно, позор! Не колхоз у пенсионеров должен покупать корма, а колхоз – их обеспечивать. Кормами не занимаетесь!


Вавилов всегда по телефону говорил долго, все об одном и том же, навязшем в зубах, и Настя, слушая привычные установки, время от времени соглашаясь, машинально поддакивала и кивала.


Придя с машинного двора, она так и не успела раздеться, и пока разговаривала с Вавиловым, ее бросило в жар. Кончив говорить, прошла к вешалке, сняла пальто.


– Ты чего, тетя Дуся, пришла? – спросила она, все еще находясь под впечатлением разговора с первым секретарем райкома партии.


Старуха разжала ладонь, в которой был платочек, не спеша развязала его, вытащила вырванный из ученической тетради листочек, сложенный вчетверо, и подала его Насте.


Это был список колхозников-пенсионеров, пожелавших продать колхозу корма. Настя замахала руками:


– Не надо, не надо мне этих кормов!


– Мес тяфта?* – удивилась Бунчакова, подняв на нее белое, бескровное лицо. – Ты сама сегодня разговор вела, а теперь – «не надо». Как же так?


– А так! – разгневалась Настя. – Не успела председатель десяток дворов обойти, уж телеграммы во все концы, что я чуть ли не силком у пенсионеров корма забираю. Вот только при тебе с первым секретарем райкома партии объяснялась.


– Вай, Насте! – горестно покачала головой Бунчакова. – Тя кие?*


– А я откуда знаю – в сердцах отвечала Настя.


Старуха долго молчала, со скорбным выражением глядя перед собой. Тяжело встав, сказала, не глядя на Настю:


– Ты больно близко к сердцу все это не принимай. Народ нонче никудышный пошел, избалованный, на работу неохочий, мстительный. На нас, старух, не обижайся. Чем могли, помогли. Не обессудь, Настя, мы как лучше хотели.


– Я на тебя не в обиде, тетя Дуся, – стала успокаивать Настя старуху, понимая, что погорячилась.


Проводив ее до двери, села за стол и долго сидела, глядя перед собой невидящими глазами. Было ей горько и обидно. И не оттого, что был разговор с Вавиловым, и не оттого, что были телеграммы. Досадно было оттого, что шесть лет она в Сухом Корбулаке, а все что-то не ладится у нее с людьми, словно на разных берегах реки живут, словно стеклянная стена их разделяет, она одно делает, они – другое. Ведь не для себя она старается. Или, может, в самом деле прав Степан, что она не рождена руководителем.