26. Суд офицерской чести

     Это мои воспоминания для нашего семейного архива, для внуков и правнуков, чтобы знали. Остальным это может быть не интересно.

----------------------------

          Приватизация разделила людей
          на тех, кто сорвал куш, и на тех,
          кто отхватил кукиш.
          Последних, к сожалению, больше.
          Мария Коваль.

          Куда б судьбины колесо
          Ни повернуло – нам понятно:
          Платить приходится за всё,
          А остальное всё бесплатно.
          Зевс (псевдоним).

----------------------------


     Вы помните, что в главе “Ссылка на Кавказ”, я упомянул о том, что по прилёту в Махачкалу нас с Ольгой и детьми встретили прямо у трапа самолёта и отвезли на забронированную для меня квартиру, в которой нам и пришлось прожить четыре года. Квартира находилась на балансе части и имела служебный статус. Я не был владельцем квартиры и не имел прав на  распоряжение ею по своему усмотрению.

     Но… в конце восьмидесятых вдруг грянула перестройка. Мы услышали новый лексикон с экранов телевизоров, который потихоньку стал внедряться в лексикон народа. Стали привычными слова “гласность”, “ускорение”, “приватизация”, “кооператив”, “фирма”, “новое мышление” и другие.
 
    Ничего было не понятно. Ясно только одно – что-то будет, но не понятно каким концом нам от этого всего перепадёт и по какому месту, по темечку или по жопе. Бурление в умах рождало самые невероятные перспективы. Мы видели себя то владельцами двух “Волг” при реализации выданных ваучеров (Ельцин, не к ночи будь помянут, обещал), то думали о том, что нам оклады повысят на этой волне, то ещё что-то. Смешно теперь об этом вспоминать. Мозги были запудрены основательно. Ничего конкретного. Как в анекдоте про чукчу:

     - Чукча, что такое перестройка?

     - Однако, это как в тайге, когда сильный ветер дует. Вверху шумит, а вниз только шишки падают. И всё по голове. Шибко больно.

     Оказалось всё гораздо хуже. Не буду напоминать. Все прошли через ельцинскую приватизацию и оказались обобранными и обманутыми, при своих бубновых интересах, без надежд, без работы и без денег.

     Однако, в этот момент мне удалось провернуть квартирную махинацию, в результате которой я стал собственником своей квартиры, отжав её у Министерства Обороны. Чёрт, слова использовал неудачные – “махинация”, “отжав”. Как будто украл. Не украл, а… Ну, ладно, не хочу останавливаться на терминологии. Только темп терять. Сами сейчас всё поймёте.

     Сразу скажу, что ничего противозаконного я не предпринимал. Просто новые времена вынесли на повестку дня новые законы, которые, в свою очередь, предоставили новые возможности, каковыми я не преминул воспользоваться.
 
    В рамках законов о приватизации стало возможным, при некоторых условиях, приватизировать служебные квартиры в собственность. Я тогда отслеживал эту информацию очень чётко в связи с тем, что мне уже было больше тридцати лет, а своего жилья ещё ни разу не было. Правда, и без квартиры я никогда не бывал, но своей не было. Я понимал, что рано или поздно, наступит момент моего прощания с армией, и я должен буду сдать квартиру. А где тогда жить? Как переехать на другое место жительства? Так и быть привязанным к месту последней службы оставаясь пенсионером в чужой, ведомственной квартире? А ведь до двадцати календарей мне оставалось служить всего лет пять. Затем я планировал уйти на пенсию и уехать куда-то в центральную Россию. В этом случае вопрос с жильём решался очень сложно и очень долго. Министерство выделяло лимиты там, где после ухода на пенсию жить не хотелось. Никакой центральной России. Всё где-то у чёрта на куличках, на необустроенной периферии. Для “простых” офицеров, естественно. “Не простые” жили там, где хотели.

    И вот перестройка. И вои приватизация. Я первым в части узнал о существовании нужного закона и собрал документы для приватизации квартиры. Естественно, на некоторых из них должна стоять печать части и подпись командира.
 
     Захожу к нему в кабинет. Обычно я сразу же плюхался на диван, расстёгивал верхнюю пуговицу, ослаблял галстук и по ходу дела либо закуривал, либо сразу же получал пендаль по тому или иному поводу. После пендаля либо вступал в дискуссию, считая, что втык не по делу, либо просто затягивал галстук и уходил, стукнув дверью. Но при этом мы были на равных и избегали формальностей субординации, если свидетелями наших разговоров не были подчинённые.

     Теперь он протянул руку и указал на стул за длинным т-образным столом. Понятно, будет официоз. О том, с чем я к нему приду, он уже знал и сейчас должен состояться разговор, которого я  опасался. Никогда ещё министерские  служебные квартиры не уходили на сторону, в личную собственность проживающего. Никогда офицеры не становились настолько независимыми от службы. Квартиры всегда были офицерскими цепями, не позволявшими нам плюнуть на всё и свалить в туман, если что-то не нравилось в службе. Квартирное рабство  было настолько обычным явлением, что по этому поводу никто не роптал, понимая бесперспективность ропота против мощи традиционных армейских установлений, отработанных десятилетиями и завизированных правительством.

     Вспоминается изречение одного известного человека, маркиза по имени Люк де Вовенарг: “Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы”.

     Итак, сажусь на стул. Он подошёл с той стороны стола, забросил руки за спину, покачался немного с носка на пятку и начал разговор:

     - Ну, что, в вымогатели записался?

     Я опешил и уставился на него: “В каком смысле?”

     - Давай не придуривайся. Ты же квартиру вымогать у меня пришёл?

     Всё стало ещё более понятно. Разговор предстоит тяжёлый и чреватый испорченными отношениями. Я поёжился, но собрал на лице ангельское недоумение, мол, не понимаю о чём речь, товарищ полковник.

     - Да ты что, Николай Иваныч. И в мыслях не было. Какое такое “вымогать”? Разговаривать пришёл.

     Он сделал брови домиком и наклонился корпусом в мою сторону. Дурной признак надвигающейся бури. Но пока ещё всё пристойно.

     - Давай, говорю, не придуривайся. И не разыгрывай тут клоунаду. Понимаешь прекрасно, о чём речь.

     Действительно, решить вопрос немного с юмором не получилось. Он не принял мою игру. Оно и понятно. Квартира-то на его балансе, на балансе части. С него и спрос будет. Я положил локти на стол и стал смотреть на свои пальцы.

     - Хорошо, Николай Иваныч. Давайте в открытую, - неожиданно для самого себя я перешёл на “Вы”, - Я пришёл с документами на приватизацию. Вам нужно их подписать. Прошу вас, сделайте одолжение.

     Он метнул в меня сто двадцать молний своего взгляда, покривился губами, но подавил гнев, отошёл и сел на своё место во главе стола.

     - Да ты не просто вымогатель, ты настоящий грабитель. Ведь понимаешь, что квартирный фонд не резиновый. За каждую квартиру идёт война. Все наперечёт. Ни одной свободной нет. Очередь из молодых лейтенантов вон, до КПП выстроилась. На коммуналку согласны. А ты трёхкомнатную умыкнуть хочешь…

     Он резко выдернулся из-за стола, стал размахивать руками и вымерять блестящими хромовыми сапогами диагонали кабинета.

     -Ты уедешь, квартиру с собой заберёшь. А мне что предлагаешь тут делать? Вот так запросто по твоему хотению выдернуть квартиру из нашей базы, а потом объясняться лейтенантам из очереди о том, что их очередь ни на шаг не продвинулась? А не продвинулась потому, что наш начальник штаба, который должен был оставить квартиру следующему поколению офицеров, начхал, видите ли, на все поколения, приватизировал квартиру и увёз её с собой? Да ты, блин, из меня козла отпущения делаешь и хочешь, чтобы я сам подписал собственный приказ о назначении меня козлом отпущения. Включи мозги. Подумай не только о себе. Вокруг тебя тоже люди, а не бараны.

     Всё это я понимал и без нотаций. Спич командира был справедлив, и мне было немного стыдновато. Никто ещё так нагло не пользовался законодательно возникшей ситуацией. На его месте моя позиция была бы точно такой же. Но ведь служба для меня, как, впрочем, и для любого другого офицера, вещь временная. Она имеет свойство рано или поздно закончиться. Это “рано или поздно” наступит. И если я сейчас не решу этот вопрос в положительном для себя ключе, то потом горько пожалею о своей уступчивости. Поэтому я тоже покривился губами и подобрал живот. Это мне всегда придавало решительности в момент истины.

     - Николай Иванович, в стране наступили новые времена. То, что было раньше, теперь признано неправильным, неэффективным и  не соответствующим новому  закону, который утверждён постановлением правительства и вступил в законную силу. Мои действия не противоречат…

     Я чувствовал, что несу полный бред. Почему-то я оказался не готов к достойному ответу и лепил всё, что на язык попало. Но надеялся, что в конце своего выступления вырулю на нужную дорогу в доказательстве своей правоты. Но дальше командир слушать не стал. Он схватил со стола какую-то папку и бабахнул ею по столешнице.

     - Ничего я подписывать не буду. Забирай свои бумаги и исчезни куда-нибудь.

     Я вздрогнул от хлопка, по спине пробежали неприятные мурашки, но не от испуга, а от понимания того, что дело упёрлось в стену и в этом кабинете его вряд ли удастся решить. Я встал, сосредоточил на своём лице весь возможный официоз и сказал, глядя в угол:

     - Вы мне не оставляете другого пути, как обратиться в юридическую службу с целью разрешить наш спор на официальном уровне.

     Николай Иванович был тёртым калачом. На испуг его взять нельзя. Но я ведь и не пугал. Я ставил его в известность о начале процедуры юридического разбирательства. Не более того. Он опять схватил папку и снова бабахнул так, что пыль от неё поднялась к потолку.

     - Уйди, сказал. Не нервируй. Этот закон ещё на воде вилами писан. Нет пока ещё ни одного примера во всей стране, чтобы кому-то квартирку подогнали за просто так. А я не кролик подопытный, чтобы на мне первом отрабатывать такие дела. Давай, иди отсюда. Куда хочешь. К юристам иди, а там посмотрим. Сейчас ничего не подпишу.

     Он махнул рукой по направлению к двери и отвернулся. На том и расстались.

     Потом, через много лет, я перебирал в памяти детали этого разговора и с большим уважением вспоминал позицию командира. Он проявил себя государственным человеком совкового периода, дальновидным командиром, заботящимся о людях. И не его вина, что страна ещё только-только начинала жить по-новому, и это новое пробивало себе дорогу с большим трудом. Рушились многовековые армейские догматы, казавшиеся неубиваемыми, пересматривались дефекты социализма, критиковались перекосы в политике партии, изменялись нормы социальной защиты военнослужащих. Множество копий было сломано на трактовке новых законов. Случай в кабинете командира это явное тому свидетельство.

     Но все эти мои  воспоминания были потом, а сейчас мне предстояла главная битва, накал которой всколыхнул всё офицерское братство нашей части. Наш спор в кабинете оказался всего лишь увертюрой к основной части этой драмы, которая последовала в тот же вечер.

     Вечером мне позвонил замполит части подполковник Виктор Коваленко. Мы дружили семьями и частенько сиживали за одним столом.

     - Жень… (мы, командование части, между собой не церемонились и, когда можно, звали друг друга по имени).  Жень, такая штука. Я в курсе вашей битвы с Николай Иванычем. Он мне рассказал. Но штука в том, что он сразу же после тебя звонил в Москву и консультировался по этому вопросу.

     - Интересно… Это что же, он решил своё упрямство прикрыть мнением свыше? И что же ему там сказали?

     - Погоди, Жень, не лезь в бутылку. Ему сказали, что ничего противозаконного в твоём требовании нет. А что они ещё могут сказать? Есть закон, против не попрёшь. Но отдельным и весьма настоятельным образом высказали рекомендацию любым способом нейтрализовать возможность потери квартиры. Чтобы другим неповадно было. А то за тобой и другие офицеры потянутся.

     - Факт, что потянутся. Так что он намерен предпринять?

     - Он хочет, если не удастся сладить с тобой обычными мерами, вынести этот вопрос на офицерское собрание и, так сказать, пропесочить тебя на виду у всех, чтобы, как рекомендовали московские, другим было не повадно.

     Я присвистнул от удивления. Вот это поворот. Офицерское собрание не укладывалось в нашу служебную иерархию. Это была общественная офицерская организация, призванная сплотить офицеров на базе неслужебной деятельности. Это был последний писк  армейских преобразований. Вернулись к царским временам, когда офицерское собрание было институтом законной защиты офицерской чести во времена, когда дуэли были поставлены вне закона. В те времена офицеры были почти все выходцами из состоятельных семей и офицерская честь ценилась наравне с дворянской. Вопросы чести   решались в офицерском собрании. При этом проступок старшего офицера мог обсуждаться нижними чинами.

      Все вы видели в кино, как в таких собраниях или на офицерских квартирах, офицеры режутся в карты. Естественно, на деньги. По-другому не серьёзно и не интересно. Так вот: все выигранные суммы не распихивались по карманам, как это нам представлялось, а сдавались в кассу офицерского собрания для помощи нуждающимся офицерам. Типа  кассы взаимопомощи. Естественно, находились и такие, которые утаивали выигрыши. Если это вскрывалось, то они фигурировали в собрании на суде офицерской чести в качестве ответчиков. Интересно? Знали об этом? Нет? Вот теперь знаете.

     А ещё, если не знаете, то в уставе офицерского собрания были записаны, в качестве обязательных, следующие мероприятия, периодически проводимые для офицерских семей, жён и детей: Чтение литературных произведений, фехтование, гимнастика, стрельба, совместные чаепития, маскарады, спектакли, танцы, балы и, естественно, карточные игры. Что поделаешь, царские офицеры это выходцы из аристократических семей с соответствующим воспитанием.

     Я, ваш покорный слуга, имел честь быть избранным председателем офицерского собрания части. Множество из перечисленных мероприятий имело место быть и у нас. Помимо карт, конечно. В карты играли, но не за столом, а под столом. Надеюсь, вы поняли. Я тогда увлёкся бардовской песней и несколько раз исполнял со сцены перед семейным собранием свои “хиты”. Ну, и организация всех событий собрания тоже лежала на мне вплоть до выбора места пикника, аренды посуды в местной кафешке и заготовки мяса для шашлыков в соседнем колхозе. Я имел авторитет среди офицеров, иначе меня не избрали бы председателем. Поэтому я присвистнул и сказал:

     - Ничего себе! Значит, командир решил двинуть против меня массы. Интересно… Интересно… Слушай, Виктор, а чем, в таком случае, отличается офицерское собрание от суда офицерской чести? Ты понимаешь, что я предстану перед офицерами части в качестве… дай подумать… нет, не подсудимого, не обвиняемого … ага, в качестве объекта для обсуждения с реальным перемещением в объект осуждения по результатам обсуждения?

     Виктор минуту подумал, затем в трубке вновь раздался его голос.

     - Не вижу оснований сравнивать. Суд офицерской чести рассматривает дела о проступках офицеров и о правонарушениях. Во многих случаях по ходатайству прокуратуры. Ты не нарушал ни законов, ничьих личных прав и тебя не привлекают к ответственности, а приглашают в собрание офицеров для открытого обсуждения сложного вопроса.

     - Ну, нет, Виктор, я склонен рассматривать это как ты говоришь “обсуждение” именно в плане осуждения. Чтобы остальным неповадно было. Так что ты как хочешь, а я буду считать планируемое мероприятие судом офицерской чести. Я принимаю вызов.

     Определённо начала складываться революционная ситуация. Моя оппозиция к правящему в нашей части режиму, не смотря на её законные требования, должна быть уничтожена любыми законными средствами. Ясно как божий день. Настойчивые московские рекомендации имеют силу негласного приказа. Наступала пора выбора тактических способов борьбы.

     - Слышь, Виктор, а он разве не понимает, что в этом вопросе затронуты коренные интересы всех офицеров и что они явно поддержат мою позицию?

     - В том-то и дело, что понимает. Но ты ведь знаешь, что в любом коллективе есть куча трусов и такая же куча жополизов, пресмыкающихся перед начальством? Одни из страха, другие за разного рода преференции. Он рассчитывает на то, что его командирский авторитет и его возможности как командира части заткнут рот твоим последователям. Сам ведь знаешь, что от командира части зависит и настоящее и будущее. Сейчас не все ещё осознают проблему квадратных метров. Но все понимают, что противостояние с командиром может загубить карьеру. Молодые, ориентированные на карьеру, вряд ли поддержат тебя. Можешь рассчитывать только на старичков, которым уже нечего терять кроме своих цепей.

     - Виктор, я не совсем понимаю, каким образом решение собрания может повлиять на мои действия? Любое решение, даже если за него проголосовало большинство, имеет лишь рекомендательное значение и не способно повлиять каким-либо законным образом на мои планы и, тем более, на решение командира.

    - Может быть, и не повлияет, но задача твоей дискредитации будет выполнена. Тебе устроят обструкцию, чтобы ты услышал “глас народа”, усовестился и передумал. Другими санкциями твоё решение не поколебать. Это единственный способ. Противопоставить тебя всей массе офицеров и сделать изгоем, отщепенцем, исповедующим лишь эгоизм, ставящий под угрозу благополучие собратьев по оружию.

     - Хорошо. Но есть один очень интересный момент: Если я буду высечен, то моя личность станет токсичной не только в офицерских кругах, но даже среди прапорщиков и солдат срочной службы. Он что, не понимает этого? Испокон веков роль командира заключалась в сплочении воинского коллектива, а не в разрушении. Тем более я не рядовой член, а официальное лицо, представляющее командование части не только во внутренних отношениях, но и в сношениях с властями местного гражданского уровня.

    - Успокойся. Я в своих эмоциональных предположениях, конечно, хватил лишнего. Я уверен, что до этого он не допустит. Я его знаю не один год. При всех его особенностях, Николай Иваныч адекватный мужик и понимает, что будет на пользу части, а что противоречит общим целям.  Он не станет перегибать палку. Да и служить вам вместе, в одном штабе, и планировать совместные действия ещё не один год. Нельзя безвозвратно испортить отношения. Это в ущерб делу. Так что успокойся, он не допустит клейма на твоём лбу. К тому же твоя позиция явно сильнее в силу её поддержки законом. А его позиция сильна лишь рекомендациями из Москвы. Поэтому он не будет подставлять себя. То есть не будет торпедировать закон и чрезмерно нагнетать ситуацию против тебя. Он проведёт собрание очень тактично во избежание подрыва своего личного авторитета и сделает всё для того, чтобы его позиция не выглядела репрессивной. Он мужик умный. Я уверен, что  собрание будет проведено в формате конструктивного совещания по проблеме общей приватизации и выйдем на твой вопрос как бы косвенно, для демонстрации практических действий по этому закону. Да и офицеры наши не дураки, всё поймут быстро, если что не так. Командир для себя уже поставил заслоны от возможных наездов. Москву предупредил. Рекомендации получил. Работу, то бишь собрание, проведёт. Придраться не к чему. Возможно, это собрание лишь его отмазка перед московскими – вот, мол, смотрите, вы сказали, я сделал. Претензии обращайте к законодателям, а не ко мне. Какие ко мне претензии?

     - Ясно. Спасибо тебе, что предупредил. Буду обдумывать контрмеры. Звони, если ещё что-то появится против меня.

     Телефон прощально звякнул, а я задумался.
 
     С одной стороны информация о новых законах, напрямую касающихся каждого из нас, должна быть озвучена Виктором как замполитом части, на читке приказов во время очередного совещания. Это его обязанность. Он, почему-то, этого не сделал. Видимо ещё не осознал важности документа. Или ему тоже поступили “рекомендации” по его политической линии из Москвы не доводить этот документ до сознания масс. Не знаю. Выяснять не собираюсь. Не хватало, чтобы ещё с ним отношения испортить.

      С другой стороны, серьёзная конфронтация с командиром меня не пугала, так как даже его московские кураторы не в состоянии были что-либо изменить. Но и получать незаслуженное пятно на мой авторитет, которое могло возникнуть  по причине дискредитации меня на вполне законном вопросе, мне тоже не хотелось. Остаётся единственное – принимать бой, но при этом моя роль должна прозвучать крайне уважительно для всего офицерского корпуса и для командира в частности. Нельзя скатиться в явное противостояние, но при этом нужно продемонстрировать собранию железобетонную законность моей позиции. К тому же необходимо провести предварительную работу по выявлению настроения масс, то есть понять, в какой степени я могу заручиться их поддержкой.

     Прошла неделя. Наступил день собрания. За это время мне удалось определить рейтинг темы. Он оказался очень высок, так как вопрос приватизации квадратных метров для всех явился весьма важным. Другое дело, что многие высказывали сомнение, и смысл этого сомнения заключался в неверии властям и законам, от неё исходящим. Политическая перетурбация, бурлящая в стране, многих выбросила за периметр понимания того, что происходит. Не было стабильности, а в такие периоды лучше прижухнуть, не высовываться и перетерпеть смутные времена в тине. К тому же мы, военные, были слишком зависимы от командования. С курсантских лет нам внушали, что командир твой отец, учитель, гарант твоего благополучия. Нужно было верить в это безоглядно. И мы верили. В армейской среде это очень правильно. Переломить это мгновенно и увидеть себя личностью, наделённой правами, представлялось почти невозможным. Поэтому моя явная поддержка не превышала пятидесяти процентов. Неявного сочувствия было ещё процентов тридцать, но рассчитывать на их публичную поддержку, я не мог.

     Народ начал собираться в актовом зале. Я немного нервничал. Выступать перед полным залом для меня не было проблемой, но в данном случае на повестке стоял мой личный вопрос и меня немного потряхивало.

     Я устранился от руководства собранием и передал бразды правления Виктору. Он зачитал повестку и на трибуну поднялся командир. К чести Николая Ивановича (в который уже раз) он в двух словах объяснил суть приватизации и даже зачитал то самое постановление правительства, которое породило так много противоречий.

     - Сильный ход, – подумал я. Меня постигло некое удовлетворение от того, что мне не придётся противостоять начальственной дури, которая бывала с некоторыми моими начальниками в разные периоды службы. Дело в том, что у меня в папке тоже был текст этого постановления. Людей необходимо было в общих чертах ознакомить с этим документом, чтобы они могли в своих мнениях отталкиваться не от наших с Николаем Ивановичем представлений, а от буквы закона. Значит, мы оба были неплохо подготовлены к дискуссии, и это возбуждало меня.

     После обнародования постановления командир объяснил присутствующим практический аспект собрания, касающийся возможности каждого из нас на приватизацию своих квартир. Опять же, к его чести, он не проявил ни малейших эмоций в мой адрес, объясняя всё предельно правдиво, с сохранением субординации, и даже не утаивая о своих эмоциях, возникавших в беседе со мной неделей ранее.

     После него на трибуну взошёл я и своими словами рассказал о причинах моего решения. Доклад свой озвучивать не стану, так как мои мысли по этому поводу вам уже хорошо известны.

     Описывать прения, возникшие после наших докладов, тоже нет смысла по причине разделения личного состава на те самые пятьдесят на пятьдесят, о которых я говорил. Обсуждение получилось очень жарким, но для меня в его ходе расставились многие точки над I, которые ещё не были расставлены. Оказалось, что некоторые сослуживцы, которые, как мне думалось, готовые были поддерживать меня, подпали под влияние командира и встали под его знамёна. И наоборот, те, на которых я не рассчитывал, оказались рядом со мной в этом вопросе. С учётом этих перебежчиков всё равно оказалось пятьдесят на пятьдесят. Решающего большинства не получил ни командир, ни я. Собрание затянулось допоздна, но никакой резолюции  принято не было.

     Я пришёл домой, снял китель и обнаружил на рубашке обширные круги пота под мышками, на спине, на животе. Даже галстук был влажным. Тут же позвонил Виктору Коваленко и мы ещё раз перетёрли все перипетии последних пяти часов.

     На следующее утро я сдал документы в канцелярию и через пару дней получил их со всеми командирскими подписями. Отношения с командиром понемногу вошли в обычное рабочее русло, хотя он называл меня частенько террористом и вымогателем. Но без злости, а с сожалением о том, что вот такая неожиданная штука приключилась с ним и со всеми нами. Впрочем, чёрная кошка иногда мурлыкала между нами.

     Так вот, друзья, к чему это всё я тут рассказываю? А отмотайте-ка назад текст страниц на шесть-семь и увидите, что эта тема лежит в контексте моего рассказа о переводе в уфимское лётное училище “Полковник Липатов”. Давайте вернёмся к этому рассказу и продолжим его.