Громкий шум тишины

Его звали Артём, но в детстве мама ласково называла его Тёмик. Он был тихим, наблюдательным, с глазами, в глубине которых, казалось, отражалось всё: и радость, и боль, и то, что другие старались спрятать поглубже.
Артём с детства понимал: он - как открытая рана не теле мира, где все носят броню. Он не просто видел что-то большее, чем другие - он это остро чувствовал.
Когда мама гладила его по голове перед сном, её пальцы были тёплыми, но в уголках губ пряталась дрожь. Он чувствовал её усталость. Но за усталостью было что-то ещё. Что-то тёмное и вязкое, как смола. Позже он узнал это чувство по книгам – «отчаяние».
Отец приходил с работы, бросал ключи на тумбу. Звук металла о дерево - резкий, как выстрел. Артём замирал, чувствуя, как в отце клокочет что-то опасное. Это была не злость, а его бессилие. Отец молчал, сжимая кулаки, а Артём задыхался от этого молчания, будто в комнате не хватало воздуха.
Школа стала для него настоящим испытанием. Одноклассники смеялись над его задумчивостью, тыкали пальцами: «Чё, псих, опять в себя уплыл?», «Дебил!»  Их смех обжигал, но за гоготом — пульсировал страх. «А вдруг я тоже стану изгоем? Лучше травить его первым». Артём чувствовал эту мысль, как будто она была его собственной.
Учительница кричала на класс, и её голос разбивался о стену детского равнодушия. Но Артём видел другое: как её руки слегка дрожат, как в глазах мелькает что-то потерянное. «Она ненавидит эту работу. Но ей некуда деться, она боится за детей, которых растит одна и сменить работу просто не может».
К пятнадцати годам он научился прятаться. Но реальный мир не миндальничая настигал его даже в тишине. Резкий звук хлопающей двери - и в груди помимо всеохватывающего страха взрывалась чужая ярость. Чей-то неосторожный взгляд - и в висках стучало: «Ненавижу, ненавижу, ненавижу...» Чужие эмоции липли к нему, как паутина.
Он начал замирать посреди разговоров, уставившись в одну точку - просто потому, что не мог вынести напора чужих чувств. Он отстранялся от того, что неминуемо грозило ему проблемами с обществом. Он вздрагивал от неожиданных прикосновений - они оставляли на коже кислотные ожоги из чужих переживаний. А иногда слёзы текли сами, без причины. Вернее, причина была, но не его.
Как объяснить строгому и авторитарному отцу, что он плачет, потому что в соседней квартире в муках умирает старушка, с которой он переговорил лишь пару раз? Как сказать, что каждую ночь он просыпается от того, что сосед сверху кричит во сне от кошмаров? Все считали его странным. Но «странный» — это не диагноз. Это проклятие. Или дар. Он ещё не понял. Родственники и близкие знакомые выдвигали самые разнообразные версии: шизофреник, наркоман, сектант.
Решение родители Артёма приняли быстро после того, как он разрыдался в голос на кассе в супермаркете, когда почувствовал, что кассирша, которая взяла у него деньги на оплату товара до сих пор не может пережить потерю двухмесячной дочки и буквально воет от горя. «Это просто обследование», - твердили родители. Он ошибочно верил им до последнего, пока двери психиатрической клиники не закрылись за его спиной.
От бетонного пола под босыми ногами веяло могильным холодом, но он не решался надеть резиновые тапочки - розовые, чужие, пахнущие хлоркой. В палате шесть коек, но только три были заняты:
У входа лежал старик с трясущимися руками — его животный страх густой волной накатывал каждый раз, когда за окном гас свет и старику чудились призраки.
Справа от него парень с шрамами на запястьях — от него исходило тупое, выжженное равнодушие, но где-то глубоко внутри — острый осколок стыда за попытку свести счёты с жизнью из-за юношеской неразделённой любви.
Через одну пустующую кровать, изголовьем к решетчатому окну был привязан к койке человек, который всё время то бормотал, то до хрипоты кричал угрозы с налитыми кровью глазами — его мысли бились, как мотыльки о лампу, и каждое слово оставляло на Артёме синяк, потому что он чувствовал, что этот мужчина не может простить себя за совершенное.
Где-то в коридоре женщина начала выть — не плакать, а именно выть, животным, рвущим глотку звуком. Этот крик разрывает Артёма изнутри. В горле -  вкус железа (она кусала себе губы). В груди -  тупая боль (она пыталась биться головой о стену). Между лопаток - ледяные мурашки (она вспоминает, как её держали за волосы). Это не его воспоминания. Но они входят в него, как ножи.
Дезинфекция. Рвота. Моча. Пот. Но хуже всего «запах страха». Он кислый, липкий, оседает на нёбе. Артём закусывает внутреннюю сторону щеки, пытаясь перебить его вкусом крови. Он закрывает лицо руками. Его собственные глаза горят — он плачет, но слёзы не приносят облегчения. Он сворачивается калачиком на койке, затыкает уши пальцами, но: визг женщины теперь «в его костях», страх старика пульсирует в висках, равнодушие парня стоит комом в желудке.Для него здесь нет стен. Нет дверей. Нет защиты. Он - губка, впитывающая чужое отчаяние. И самое страшное, что он начинает забывать, где заканчиваются они и начинается он сам.
«Не агрессивен, но на контакт не идёт, ведет себя странно, постоянно в напряжении, срывается на плач, возможно «слышит голоса» - написал лечащий врач в медицинской карте. Он не слышал голоса. Он слышал людей.
Медсестра Нина, которая ненавидела свою работу, но боялась уйти, потому что денег на оплату ежемесячных взносов по кредитам не хватало. Врач Семён Петрович, который когда-то мечтал лечить детей, а теперь просто выписывал таблетки. Санитар Денис, который злился на весь мир, потому что его бросила девушка. Артём не говорил об этом. Он просто... знал.
Однажды к ним привезли пожилую женщину, которую все считали «буйной» и ночью он услышал её тихие всхлипывания. Артём подошёл к ней, сел рядом, не говоря ни слова.
- Ты... ты тоже слышишь их? — прошептала она.
Он покачал головой.
- Я их чувствую.
Она заплакала, и он обнял её. Впервые за долгие годы кто-то просто был с ним рядом. Наутро медсестра Нина застала их спящими — женщина мирно дышала, а Артём держал её за руку.
- Что ты сделал? — спросила она.
- Ничего, — ответил он. -  Просто помог ей не бояться.
С этого дня что-то изменилось. Нина стала разговаривать с ним по-другому. Потом Семён Петрович, случайно услышав, как Артём успокаивает девочку-подростка с панической атакой, перестал выписывать ему таблетки.
- Ты... - врач замялся. - Ты понимаешь их, да?
Артём кивнул.
- Тогда почему ты здесь?
Он улыбнулся грустно.
- Потому что никто не понимает меня.
Его выписали через три месяца. «Ошибка диагноза», - написали в заключении. Родители встретили его смущёнными объятиями, но он уже не мог смотреть на них так, как раньше. Он вернулся в мир, который для него был слишком громким, слишком жестоким, слишком настоящим. Но теперь он знал: его странность не является болезнью. Это дар. Тяжёлый, болезненный, но дар. Он научился жить с этим. Научился помогать. А ещё - научился защищаться.
Потому что мир не любит тех, кто видит людей насквозь.

2025