28. Коньяк решает проблемы

     Это мои воспоминания для нашего семейного архива, для внуков и правнуков, чтобы знали. Остальным это может быть не интересно.

---------------------

          Хороший коньяк подобен женщине.
          Не пытайтесь взять его штурмом.
          Понежьте, согрейте его в своих руках
          прежде, чем приложить к нему губы.
          Уинстон Черчилль.

          — Понимаешь, я за здоровое питание:
          цельнозерновая пища, овощи,
          низкое содержание углеводов.
          — Коньяк будешь?
          — Да.

---------------------


      Итак, рапорт мой ушёл по команде в штаб округа, а я стал искать возможности для  проникновения на кизлярский винный завод. Дело это представлялось мне лёгким. Фактически так и произошло.

     В нашем штабе был такой прапорщик, даргинец Наби Набиев. То есть, не просто был, а служил… память подводит, я уже забыл в каком отделе. В общем, служил.
 
     Я провёл небольшое расследование и оно вывело меня на Наби как на потенциального поставщика всего, чего хочешь, этакого местного прохиндея. Его родственные связи щупальцами осьминога охватывали весь Дагестан и даже простирались за его пределы. Непонятно, как с такими возможностями он оставался прапорщиком в богом забытой высокогорной воинской части. Ну, да ладно, это его жизнь, возможно, он и из нашей части тоже тянул всё, что плохо лежит. Не знаю, не пойман, не вор. Прости, Наби. Хотя племя прапоров-хитрованов славилось именно тем, что умудрялись тащить даже то, что не нужно, в расчёте на то, что когда-нибудь пригодится, если не в личном хозяйстве, то в качестве бартерной оплаты за что-нибудь, тоже нужное. Как говориться - если тащить нечего, то хоть фуражку под мышку, но всё равно тащить.

     Денег у меня не было. На дворе было начало девяносто второго года, наступали последствия перестройки, то есть лихие девяностые. Для нас они были не лихими, а нищими. Платили не каждый месяц. А других источников существования у нас не было. Если сейчас вспоминать все проблемы начала девяностых, то увольте меня от этого занятия. До Нового года перечислять придётся, да ещё и слезами обливаться, вспоминая боль, которую я перенёс за лишения моей семьи. Я сильно страдал от того, что, будучи мужчиной в расцвете сил и на хорошей армейской должности, не мог предоставить Ольге и детям необходимого минимума для жизни. Минимум-то, конечно, был, но ведь только минимум, не более. Ох, напомнили вы мне, ребята… Аж слёзы навернулись… Сейчас пойду подышу воздухом на улицу, приду в себя и вернусь…

     Я вызвал Наби в кабинет.

    - Валх унри, Наби. Проходи, присаживайся, - я вполне намеренно поздоровался с ним не по уставу, а по даргински. Всё-таки нужен наиболее доверительный контакт в этом деле.

     Он подозрительно посмотрел на меня и немного замялся.

     - Здравия желаю, товарищ майор.
 
     Как видно, он предпочёл не впадать в панибратство и, не зная причины вызова к начальнику штаба, ответил по уставу. Мало ли чего на уме у майора.
 
     Наби всё понимал с полуслова, поэтому прежде всего спросил кто платить будет? Я сказал, что платить никто не будет, но если тебе нужны какие-то преференции от меня, как от начальника штаба, то озвучь, и если удовлетворение их в моих силах, то это будет моей платой за коньяк. Он попросил пару дней для обдумывания моего предложения и для зондирования своих каналов.

     Уже на следующий день он объявился передо мной, сияя как медный таз:

     - Товарищ майор, есть вариант по вашему вопросу.

     - Давай, излагай.

     - В общем, коньяк будет. Прямо с завода. Четыре канистры, восемьдесят литров как договаривались. На этой неделе.

     - Отлично. Спасибо, Наби. А что с меня?

     Он немного помялся, переступил с ноги на ногу и оглянулся на всякий случай.

     - Понимаете, товарищ майор. У меня сосед хочет строить погреб. Ему нужны экскаватор и самосвал для вывоза земли. Он обращался в ДРСУ, но ему отказали. Вот если бы вы посодействовали. На пару дней всего. Экскаватор и самосвал. В нашем автопарке есть. А у Магомеда, у соседа моего , есть выход на Кизляр. Он обещал достать коньяк, если будут экскаватор и самосвал.

     - А тебе тогда чего за услугу?

     - Если я подгоню технику Магомеду, то мне больше ничего не надо. Я должен Магомеду за другие дела и если предоставлю ему технику, то мой долг будет списан. Это наши дела, не вникайте.

     - Подожди, Наби. Я не понял. Значит так: я предоставляю технику, за неё от тебя получаю коньяк. Ты предоставляешь технику Магомеду, за это он обнуляет твой долг и подгоняет восемьдесят литров коньяка. Тогда непонятно, чем рассчитывается Магомед с  заводскими прохиндеями, которые по дешёвке толкают ему неучтённый коньяк?

     - Товарищ майор, а вам это надо?

     В общем, загадка дагестанского бартера для меня оказалась неразрешимой. Я видел, что цепочка взаиморасчётов не была замкнутой, но почему, это было выше моего понимания. Видимо, тайные механизмы бартера имели какую-то особенность, которая не ложилась на мои мозги. А следовало бы разобраться до конца в этой цепочке, так как потом, когда я после ухода со службы стал заниматься бизнесом, то именно бартерная сделка с одним дагестанским бизнесменом, как потом выяснилось мошенником, обанкротила меня на… не помню на какую сумму, но по цене это была трёхкомнатная квартира в центре Саратова. Расскажу, может быть, потом, когда перейдём к главам, посвящённым моему бизнесу.
 
     Таким образом, я был удовлетворён сделкой с Наби. Я даю технику, получаю то, что хотел, а остальное меня не касается. У меня отлегло. Я не имел ни малейшего представления, какую плату попросит Наби и немного опасался, что она может превышать мои возможности. Но сейчас я даже повеселел,  похлопал его по плечу и заверил, что всё будет. Мне только нужно переговорить с командиром.

     Николай Иваныч немного покряхтел, но дал разрешение на использование техники вне части. На этом сделка была завершена. Четыре канистры коньяка перекочевали в моё владение. Сорок литров Семёну Терёхину, двадцать литров Виктору Липатову и по десять нам с командиром.

     Далее мне нужно было переслать Семёну его долю. А как? Это ведь не пара томиков Пушкина. Это жидкие литры. Нужна соответствующая тара. Стеклянную в посылку не положишь, разобьют в дороге. Тогда что? И тут на память пришла грелка. Обыкновенная плоская резиновая грелка для прогревания и для клизм. У нас в полку таким способом некоторые транспортировали “шпагу” с аэродрома домой. Засунул за пояс и всё. Она плоская и гибкая. Нигде не выпирает. А там, между прочим, два с половиной литра помещается.

     Если разделить сорок на два с половиной, то получается, нужно шестнадцать грелок. Ну, ладно, закупил и разлил коньяк в каждую. Завернул плотно пробки, упаковал в каждый фанерный ящик по две грелки. Затем мои солдаты ездили неделю на почту, чтобы отправлять в день по две моих посылки. Сразу все не хотел, опасался.

     Сейчас описываю вам всю эту возню с грелками, с посылками и самому смешно и немного стыдно. Начальник штаба воинской части занимается такой ерундой. Действительно, смешно и даже более, чем смешно. Но ведь, ребята, такое дело никому постороннему не поручишь. Пришлось через всю эту комедию проходить…

     Прошло четыре месяца. Наконец-то получен приказ о переводе. Собрал вещи, отправил контейнером в Уфу. Семья уехала к тёще в Саратов. А я провёл все завершающие мероприятия в части, передал дела своему заместителю, накрыл поляну для близких друзей, толкнул прощальную речь с трибуны перед строем личного состава части и отбыл с горных вершин на русскую равнину в башкирскую столицу Уфу.

   Кстати, квартиру, о которой я так много тут рассказывал, мы обменяли на аналогичную в Саратове. В этом городе жили Ольгины родители и мы, закончив службу, планировали перебраться туда на постоянное местожительство.

     К тому времени набрали силу центробежные демографические процессы. Русским стало некомфортно жить в национальных республиках, а представителям малых наций, особенно среднеазиатских и кавказских стало некомфортно жить в России. Что значит некомфортно? Это значит, что от советского национального братства остались рожки да ножки. Русских ущемляли в правах на территориях республик, отказывая им в праве  баллотироваться в местные органы власти и занимать руководящие посты на крупных предприятиях.

     В России творилось, примерно, то же самое, но происходило это не настолько публично и не так цинично как, например, в Дагестане. Российские власти не сильно дискриминировали людей из зарубежья. Нетерпимы к ним были только русские скинхеды, явные и неявные, то есть малообразованные маргиналы с бритыми затылками, которые ничего не понимали в национальной политике, однако считали, что России хватит кормить нацменов (национальных меньшинств). Они искренне считали, что избавившись от приезжих, Россия сбросит ярмо этих халявщиков и воспрянет как птица Феникс из пепла. Они были уличной силой, которая представляла большую массу россиян, не восприимчивых к чужой культуре в своих границах. Поэтому, чувствуя неофициальную, но массовую поддержку, они бесчинствовали, чем вызывали ещё более масштабные репрессии к русским в национальных окраинах России.

     Всё это привело к встречным миграционным потокам. Мы, русские, стремились в Россию. Они стремились к своим. На этой волне мы нашли саратовских аварцев,  желающих вернуться в Дагестан, и обменяли наши квартиры. Они уехали к себе, а мы к себе.

     Продолжим… На первое время в Уфе мне дали комнату двенадцать метров в офицерском общежитии. Забегая вперёд, скажу, что это “первое время” тянулось до самого моего увольнения из армии, что и послужило одной из причин увольнения. С квартирами было тяжко. Здесь я уже не был влиятельным офицером из командной верхушки, а всего лишь преподавателем, каких в училище сотни две.

     Сразу же по прибытии представился начальнику кафедры, известному вам полковнику Семёну Терёхину. Теперь мне предстояло служить под его руководством. Для более близкого знакомства с ним и с членами его семьи он пригласил меня к нему домой на субботний ужин, на уикенд, так сказать.

     К назначенному времени я появился, представился супруге и был приглашён в гостиную. На столе стояла нехитрая закуска и бутылка коньяка с наклейкой. Разлили по пятьдесят грамм. Выпили. Вкус был не тот, который в объёме десяти литров достался мне и который я отправлял Терёхину. Я прикинул, что за четыре месяца невозможно выпить все сорок литров, которые я присылал. Тогда почему же мы пьём коньяк из бутылки с наклейкой? И тут чёрт меня за язык дёрнул. Я взял бутылку, посмотрел на наклейку и совершенно нетактично, как неинтеллигентный болван и простофиля, не смыслящий в этикете, заявил:

     - Семён Николаевич, а что это за коньяк? Это ведь не тот, который я отсылал вам.

     Семён Николаевич усмехнулся и провёл ладонью по лбу:

     - А хочешь, я тебя угощу тем коньяком?

     - А давайте. Это самый лучший сорт прямо с линии разлива кизлярского коньячного завода. Доставал по блату, по знакомству, поэтому качество гарантирую.

     Он ещё раз усмехнулся и вышел из комнаты. Через минуту приносит поллитровую банку с коньяком и наливает мне в отдельную стопку. Себе не наливает. Я начинаю подозревать что-то неладное, но он улыбается и подзадоривает меня, давай, мол, пей, чего тянешь, твоё ведь.

     Мне удалось сделать только один глоток. Друзья мои, мама моя родная…  Такого вы ещё не испытывали. Гольная резина с градусами. Выплёвывать было некуда. Я сделал усилие и проглотил, от чего ароматы резины перебили мне дыхание. Я, вращая глазами, открыл рот и стал усиленно вентилировать носоглотку дыханием. Терёхин беззвучно хохотал глядя в мои вылезшие глаза. Понемногу продукты распада резины удалились из моих воздушных ходов и я приобрёл возможность говорить.

     - Семён Николаевич, это что?

    - Как что? Не узнаёшь? Это то, что я получил от тебя в объёме сорока литров.

     - Но это же не коньяк.

     - Конечно, не коньяк. Это было коньяком до момента, когда ты его разлил по грелкам.

     Дальше мне объяснять было не нужно. Я мгновенно всё понял. Дело в том, что коньяк, будучи агрессивной жидкостью, растворил внутреннюю стенку грелки, перенасытив, тем самым, самого себя резиной во всём своём объёме настолько, что даже для технических целей эта смесь была уже не пригодна и представляла угрозу здоровью человека.

     Но не зря я уже говорил о том, что мне посчастливилось встречать на своём пути людей адекватных. Полковник Терёхин, что подтвердили последующие месяцы службы под его началом, был ещё одним таким моим товарищем. Весь последующий вечер мы каламбурили насчёт испорченного коньяка, хотя я при этом испытывал огромную неловкость и порывался как-то исправить свой промах.

     Семён только спросил, как я додумался до такой глупости. Пришлось рассказать, как мы таскали “шпагу” с аэродрома. В процессе рассказа мы совместно вышли на причину порчи коньяка. Понимаете, мы разливали “шпагу” по грелкам. Они были плоскими, незаметными и не выпячивались из-под одежды как круглые банки. Когда мы тайно несли их к себе домой, то этот процесс занимал примерно полчаса. Коньяк не успевал растворить резину. А дома мы всё переливали в стеклянные банки. В грелках не хранили.

     А все вы прекрасно знаете, как работает наша почта. Посылки были в дороге две недели. Коньяк отлично успевал сделать своё дело с резиной грелки. Поэтому в пункт назначения прибывала посылка не с коньяком, а с отравой.

     Мои благородные порывы компенсировать чем-нибудь мою глупость наткнулись на жёсткий отфутбол со стороны Семёна Николаевича. Он сказал, что его удовлетворит лишь компенсация в виде моего отличного исполнения моих преподавательских обязанностей. Чтобы ему не было обидно за оказанное мне доверие.

     Вот так закончилась эпопея моего перевода и, в частности, коньячная история. Впереди снова была жизнь, которая сулила мне желанное воздаяние за четыре года моего ошибочного самоотлучения от исследовательского конструкторского творчества.

    P.S. Забегая вперёд, скажу, что пожелание Семёна Николаевича не подводить его в своей службе я оправдал сторицей. У нас в училище практиковалось составление рейтинга преподавателей по их профессионализму. Рейтинг определялся на основе двух составляющих – мнение преподавательского состава о конкретном преподавателе и мнение курсантов-лётчиков.

     Так вот, мне дважды удалось возглавить рейтинг со стороны курсантов. Я читал им лекции, проводил групповые занятия, летал вместе с ними на полигон. Мне посчастливилось даже (!!!) получить от них небольшой подарок в виде деревянной поделки, типа сувенира. Дешёвенькой, конечно, но курсанты и получали-то всего с гулькин нос. Я был рад. И не подарку, а тому, что я, оказывается, был оценён не только как офицер и преподаватель, но как порядочный человек. Далеко не всякий преподаватель удостаивался такой чести со стороны курсантов. Я и не припомню других таких случаев. Приятно, черт побери.

     И ещё один раз удостоился я признания от моих курсантов. Я ведь на экзаменах и зачётах ставил им оценки в зачётную книжку. Так вот, они сделали мне импровизированную зачётку по выдуманной дисциплине “Человечность”. В ней был не список экзаменационных дисциплин, а список курсантов. Каждый из них напротив своей фамилии поставил мне “зачёт” и расписался. Как будто они приняли у меня зачёт на человечность. Оригинально. Здорово. Подмазали, конечно, на будущие свои зачёты. Но всё равно приятно.

     Спасибо вам, ребята. Где вы сейчас? В каких полках? Как проявили себя на войне в Украине? Пригодилась ли моя наука? Уверен, что сейчас вы на отлично владеете бомбометанием с кабрирования, пуском ракет с предельного расстояния и мгновенным выходом из зоны ПВО противника. А поделочка ваша  и зачётная книжка до сих пор вызывают во мне самые тёплые воспоминания.