Двойник за кулисами

    Если я напишу, что Юрий Нагибин – личность сложная и  многоцветная, то не скажу ничего. Кто же из мастеров пера – прост и примитивен, как дважды два четыре?  Любой из них не умещается в обывательски-житейские рамки. «Писатель – это больше, чем человек», - от лица своего героя     сказал Юрий Нагибин в своей повести о двух матадорах «Мано о мано», что означает в испанском поединок один на один со смертельным исходом. И о писателе Клифтоне, в котором угадывается Э. Хемингуэй. В каждом из героев повести - сам автор.  Так в образе  матадора Мигеля Бергамина, при внешней непохожести, как ни странно, можно угадать черты авторской личности самого Юрия Нигибина. «Мано о мано» – вообще неожиданное преображение автора «Зимнего дуба», «Трубки», «Председателя» вымышленного очевидца и участника жестоко-романтических историй из жизни тореро в духе Хемингуэя, рокота струн фламенко и сумасшедшего перестука каблучков танцоров в испанском трактире. Это погружение в мир испанской страсти - явление, не такое уж экзотическое  на русской почве – «откуда у хлопца испанская грусть?» Более того, это своеобразное  соревнование русско-советского писателя с его всемирно  знаменитым сотоварищем по цеху. В психологических монологах героев повести прослеживается едва скрытая перекличка с авторскими исповедями. Вот отрывок из одного такого психологического самоанализа матадора Мигеля Бергамина, одного из участников будущего поединка, с чертами его «двойника». Своеобразное соединение Достоевского, Хемингуэя, Нагибина.
«Мигель знал, как идет грусть к его серьезному лицу с большими черными глазами, и, весь исполненный молодых, кипящих трепещущих сил, напустил на себя загадочную печаль. Когда же он стал зрелым мужем, гордо и спокойна сознающим совершенство обретенной формы, то вдруг обнаружил, что печаль, которую он поселил в глазах, в ранних морщинах высокого лба и уголках губ, пробралась к нему внутрь. Печаль, или, вернее, странная тоска, словно он узрел на миг то единственное, чего жаждет его душа, и потерял, не успев коснуться. И когда он понял, что тоска его истинна, хоть и непостижима, то захотел скрыть ее от окружающих, но это оказалось ему не по силам. Он знал, что многие считают его притворой и позером».
Повесть или небольшой роман в стиле «Фиеста», хотел писатель или не хотел, это  мано о мано не только матадоров, но и  Юрия Нагибина с самим собой.  А если идти далее, то с его двойником Э
рнестом ХемингуэемБоле того, блестящий, изысканный по стилю образец пародии-соперничества двух имён, хотя  ни тот, ни другой об этом не помышляли. Что касается великого Хэма, наверное, это так. А его соперник, может быть, и знал, но не захотел в этом признаться. И, тем не менее, это - пародия при всём сходстве и несходстве стилей. У Хэма - он лапидарный, У Нагибина - виртуозное необарокко. В том и другом случае это не исключает глубокого подтекста. Дело в том, что  стили могут смешиваться, переходить один в другой, оставаясь в орбите избранной конструкции. Лапидарность одного не исключает ни приёмов умолчания, намёка, музыкального настроя, так же как пышная метафоричность неомодернизма. Пародийность и стилизация не лишают талантливое перо ни самобытности, ни оригинальности; оно становится даже богаче, щедрее на краски и оттенки цвета. Именно это и происходит с Юрием Нагибиным. Оно становится вровень с высочайшими вершинами мировой прозы.