По ту сторону мкад-2011

    Кольца
    Другая река
    Весна
    Лето
    Осень
    Выходные
    Саргассовы луга
    Возвращение

                Кольца

В Большом Городе дом, на десятом этаже которого пребываю четвёртое десятилетие, расположен между Садовым кольцом и Тремя Вокзалами. Не так уж близко к железной дороге, из окон её не вижу, но присутствие вокзалов ощущается. Существенно и присутствие нескольких посольских зданий, в том числе огромного, не уступающего вокзалам, нового здания японского посольства.
На вокзальной площади столпотворение. Публика не посольская. Много рабочих из ближнего зарубежья. Повсюду бомжи. Выпавшие из жизни лежат на вокзальном асфальте около стен, на парапетах, за ларьками.
Были времена, когда на вокзалах высаживались "плюшевые десанты", как их называла одна моя сотрудница. Провинция ехала за колбасой и одеждой. Больше за колбасой. Поэтому всё же "плюшевый".
Для моих детей это так же далеко, как начало двадцатых прошлого века, когда московские профессора ехали, набившись в жуткие поезда, в "плюшевую" провинцию, менять кольца и граммофоны на хлеб и сало, спасаясь от голода.
Сейчас провинцию не отличишь по одежде, голодание стало лечебным, профессора перебираются в иные страны, а вокзальная копоть по-прежнему оседает на моих окнах.
Когда-то, на рубеже веков, перемещался по всему городу, работая то здесь, то там. Где считали деньги и были компьютеры, там и мне было чем заняться. Сейчас, когда изредка доводится пересекать столицу по самым разным маршрутам, глядя в окно машины, узнаю многие места, вспоминаю многие здания, коридоры, кабинеты, в которых доводилось побывать, а в некоторых провести годы.
Со временем масштабы сокращались, теперь мой дом по одну сторону вокзальной площади, а работа — по другую. Мало езжу, хожу пешком. На работу и обратно, словно маятник качается, отсчитывая дни.
Время от времени отправляюсь в небольшие путешествия: на берег моря, на острова, в города, в которых никогда раньше не был, или бывал очень давно. Можно, не усложняя, пересечь московскую кольцевую автомобильную дорогу и провести время по ту сторону кольца. Там меньше солнца, меньше тепла и света, чем в Средиземноморье, но зато говорят на понятном мне языке. Там живут мои дети, потому что они свободнее меня. Там присматриваюсь к иному образу жизни, примериваясь к будущему и вспоминая прошедшее.
Чтобы не затеряться в днях и годах, пишу, оставляю следы в лабиринте памяти, по ним стану возвращаться в прошлое — вернуться, выйти к солнечному свету, к лесу и полям, к облакам, птицам и деревьям, чтобы увидеть своих друзей и любимых снова молодыми.
 

Другая река

Грязь вдоль дороги, ветер, снег, река вдалеке. И ещё что-то по краю зрения, что хочешь помнить, но нельзя сказать. Пустая раковина. Существенное исчезло, жизнь растворилась. Осталась оболочка.
Вчера солнце, сегодня день пасмурный, серый, пронизывающий ветер.
Без четверти час мы с сыном вышли из дома. Не из подъезда, не из квартиры — из дома, что как большой паром из дерева изготовлен для переправы к тому берегу, которого мне не увидеть. Может быть, уже вижу его, да не догадываюсь об этом, не различаю.
Сорок лет назад выглянул в окно интерната на окраине Еревана. Смотрел в небо, на белое облако, рассматривал, пока не понял, что это не облако, а вершина горы: Арарат, конус, указывающий в небо, вверх, куда опрокидываешь лицо, и всё равно главного не увидишь. Надо лететь на самолёте, так, чтобы облака остались внизу, покровом бесконечного северного океана, а наверху, под верхним обрезом иллюминатора, проступала бы чёрная изнутри голубизна неба без дна.
Итак, вышли из дома, дошли до остановки маршрутки, что на площади у магазина, сын остаётся ждать, а я иду ещё с полкилометра, до перекрёстка, по сторонам лес. Здесь стою, пока не проехала мимо маршрутка, сын помахал мне рукой. Подошла машина, в которой приехал за мной клиент. Рабочий день, еду консультировать в старинный посёлок Союза писателей, стоящий на высоком берегу Истры.
И река, и посёлок мне внове, ехать недалеко, в машине молчим, слушаем музыку.
Пересекаем Рижское шоссе, опускаемся под горку, к долине реки, перед мостом поворачиваем вправо, едем в сторону Красновидово, в окрестности которого расположено место назначения. Вдали, на другом берегу реки, вдоль которой едем, видна церковь и село Манихино. Название заманивает, влечёт и уклоняется, как изгибается река внизу, под высоким берегом.
Мы в доме на высоком холме. Перед окнами стволы сосен. На той стороне реки поле, простор. С другой стороны окна выходят на забору, отделяющий посёлок от дороги. Такие разные стороны, что кажется: входишь в подъезд с окраинной городской улицы, открываешь дверь квартиры, и оказываешься вдруг далеко от города, на высоком берегу реки.
Стены в квартире отделаны вагонкой, словно находишься в деревянном доме, но по ту сторону входной двери остался обычный подъезд и короткая цепочка следов в снегу перед ступеньками. Внутренняя дорога посёлка тянется вдоль длинной стены кирпичного дома к беседке и дальше, чтобы пропасть за углом.
В квартире на стенах старинные фотографии. На них лица, каких сейчас уже нет. Есть подвал, где глухие стены и пустые полки изготовлены, чтобы принять книги, которые никогда никем не будут прочитаны.
Время проходит быстро. Ухожу из тепла, всплываю из череды тем и подвала без окон. У автоматических ворот нажимаю широкую клавишу, железный занавес медленно, со скрежетом, отъезжает. Полчаса мёрзну на обочине, под табличкой, на которой нарисован чёрный силуэт автобуса, но автобуса нет.
Полчаса — это много, когда машины мчатся мимо одна за другой, в облаках из мелких капель грязи, летящих из-под шин. Ветер дует в лицо. Поворачиваюсь спиной, он снова находит моё тепло и старательно его сдувает. Озябнув совершенно, решаю идти по обочине дороги, думая, что хуже уже не будет, что дойду, в конце концов, до бетонки, ведущей в сторону широкого шоссе, и дальше, к той, другой реке. Там спрячусь в доме на краю леса и отогреюсь.
Спускаюсь под гору, стараясь держаться подальше от машин, несущихся навстречу. Обочина широкая, покрытая ровным, не очень толстым слоем грязи, согреваюсь на ходу, рассматриваю склоны, сосны, проволочный забор, тянущийся вдоль дороги. Идти лучше, чем стоять, — знаю по опыту, заново утверждаясь в нём, чувствую себя в дороге и мне хорошо.
Дорога, опускаясь, дважды изгибается меж склонов. Посёлок остался наверху, за деревьями. Выхожу на ровное пространство. Справа по ходу река, за ней поле, за полем высокая звонница, церковь, посёлок рядом. Слева уходит вверх покрытый лесом уклон.
До бетонки дошёл меньше, чем за полчаса. Повернулся спиной к мосту через реку, поднимаюсь вдоль дороги вверх, то отходя от края дороги в грязь, смешанную со льдом, то возвращаясь на твёрдую поверхность дорожного полотна. Поднялся, прошёл метров триста, вижу едущий навстречу маленький голубой джип, ещё сохраняющий признаки своего цвета под слоем грязи, его покрывающим.
Идёт снег, не очень густой, но уверенно наполняющий движущийся воздух. Машина останавливается, открываю дверцу, забрасываю на заднее сидение портфель, снимаю промокшую насквозь куртку, отправляю туда же. Забираюсь внутрь, захлопываю дверцу и чувствую, как тепло окутывает меня всего.
Недолгая дорога обратно. Музыка, романская речь, театральная ткань на окне, крутые ступени вниз остались позади, туда не вернуться ни за полчаса, ни за полвека.


Весна

В восьмом часу утра за окнами была зима. Лёгкий снег летел наискось, кружился. К одиннадцати дня снег стал падать вертикально, как дождь, постепенно становясь дождём. Снег на земле уже не был снегом, но ещё не стал водой. Слякоть.
Вечером, ничем не отличающимся от ночи — темно и безлюдно — вышел на прогулку. Сначала вымок под дождём, потом вода осталась под ногами, в воздухе закружили снежинки. Дороги в посёлке традиционно плохи, огромные, глубокие лужи стоят везде, где уровень грунта понижается. По пустынной улице на большой пьяной скорости промчался джип в веере воды.
Пешеходов нет, один бреду, меряя глубину сезонных водоёмов белыми резиновыми сапогами.
Ушёл на дальний конец посёлка. В редких домах светятся окна, остальные дома пустые, достроенные и недостроенные, большие и не очень, но все почти за высокими заборами. Под высоко повешенным фонарём образовалась маленькая вселенная. В наполненном светом коническом пространстве мечутся снежинки странного вида: за каждой тянется след, словно каждая — комета. Подошёл поближе к столбу, поднял лицо. Навстречу хлынул звёздный поток, как в фантастическом фильме, когда космический корабль движется сквозь полное звёзд пространство.
Прячусь от света под козырьком кепки, бреду дальше.
Здесь, на поле окружённом еловым лесом, застроенном огромными каменными домами и замками средней руки, нахожусь на высоте около четырёхсот метров над Истрой, с одной стороны, и над Москвой-рекой с другой.
Высота известна мне только по карте, никаких её признаков здесь, где бреду в темноте, как нет и признаков двух течений, сходящихся там, на востоке, где за темнотой, дождём и снегом расположился огромный город. Междуречье. Водораздел.
Москва-река, огибающая широкой петлёй Николину гору, издавна рядом, места летнего обитания. Истра недавно открылась высоким берегом, низиной по ту сторону реки, просвечивающей за стволами деревьев, переплетением дорог и бесконечными посёлками, поглотившими поля.
Когда город перестанет кормить, стану бродить в междуречье, пешком и на велосипеде, от посёлка к посёлку, заходя к старым друзьям и новым знакомым, останавливаясь там, где природа смеётся мне в лицо, как оккупанту, у которого руки коротки всё испортить, всё разрушить. Сдамся в плен полям, рекам, болотам, дорогам, лесам и перелескам; примкну к партизанам, к географам, историкам, звездочётам, бродягам и художникам; буду жить, а не зарабатывать, любить, а не покорять, спать там, где застанет усталость.
Вот и вернулся к дому. Сейчас оставлю за спиной вселенную, наполненную звёздным снегом, и войду в ковчег, отбывающий через море ночи навстречу завтрашнему дню.


Лето

Время обладает плотность, протяжённостью, структурой. В нём распространяются волны, из нитей времени сплетена ткань бытия. Время может быть вязким, прозрачным, гудеть колоколом, может стать тягучим, пустым, непригодным для жизни.
Если отойти подальше от себя, во внешний мир шумящий, то можно увидеть, как события сменяют друг друга, что-то постоянно происходит, слышны речи, музыка, шарканье тысяч подошв по мостовым. Если вернуться к себе, постоять, посмотреть в зеркало, пластинка замедляет вращение, шум за окном затихает, время опустошается.
Бог — это Время. Человек несёт в себе образ Божий. Поэтому у человека есть своё личное Время, которое принадлежит только ему. Из этого Времени можно извлечь Вселенную, можно рассыпать время нотами, словами на чистый лист бумаги, можно одурманить его, отпустить, как птицу, бросить в землю и ждать всходов.
Если хочешь узнать что-нибудь о себе — надо понять, как устроено твоё Время.
Оставляю зеркало, иду на крыльцо. Ночь, звёзды сияют нездешним светом, луна всплывает из леса. Время там, наверху. Чем дальше от меня, тем ближе ко мне. Мир изгибается лентой, перекручивается. Надо идти спать, чтобы в беспамятстве пересекать границы, которых нет.
Сон не приходит сразу. На душе тяжесть, ворочаюсь, пытаясь найти этой тяжести место. Слова скопились в душе как руда. Руду надо добывать, плавить, обрабатывать. Сначала собрать то, что на поверхности, потом рыть шахты, работать.
Живу гномом в недрах своей горной системы, хожу тёмными ходами, греюсь на горной лужайке под ясным солнцем, косясь краем глаза на спрятанный в кустах лаз, там можно скрыться от посторонних глаз.
Сам не знаю, зачем мне вниз, зачем эта тьма, где пляшет отблеск факела на стенах пещеры. Кто-то не отпускает меня на волю, возвращает в норы, расщелины, глубокие колодца. Может быть, я должен заработать себе свободу, чтобы спуститься к морю, на горячий песок, где волны набегают на берег, чайки кричат и вдали парус?
Ночь растворилась в птичьем гомоне, в шуме леса, в шелесте листьев, в гудении самолётов высоко в небе. Утро.
Никакой я не гном. И пещер нет. Дождь льёт, перестаёт, снова льёт. Светлое серое небо. Тепло. Забираюсь на второй этаж, чтобы рассыпать и собирать кубики фраз на машинном языке. Программирование — бесконечный кроссворд из ограниченного набора слов. Буду работать и посматривать в окна на волнующиеся берёзы, на тёмные ели, с урожаем шишек на верхушках, на малую часть мира, где нет людей, и поэтому так спокойно и хорошо.
Дом, в котором сейчас нахожусь, не похож ни на одно строение в нашем посёлке. Он сложен из бруса и внешний его вид довольно прост. Трёхэтажное строение, которое кажется ковчегом.
Внутри дом открыт от пола до крыши общим пространством, примыкающим к фасаду в сторону леса. В доме палуба, балкон, театр, колодец цирка. Не лабиринт, не каменная городская тюрьма с множеством камер-квартир, а космос, спрятанный в корабле, в котором всё настежь, протяжённость во всех направлениях. Вспоминаю готические храмы Италии: надо запрокинуть голову, чтобы увидеть затерянные вверху своды.
Сторона дома, обращённая в сторону леса, почти сплошь из окон. Можно ночью выйти, пройти в сторону тёмной зубчатой стены деревьев, обернуться и постоять. Фасад светится мягким медовым светом. Штор нет. За окнами длится пьеса, любительский спектакль, в котором у каждого своя роль.
Но сейчас день, сижу за столом, работаю с экраном, клавиатурой, бумагой, посматриваю в окно на лес, он совсем близко, он постоянно в движении. Воздух напоминает о себе —  ветви покачиваются, наклоняются верхушки деревьев. Воздух себя рисует. И во мне что-то колышется, движется, тени пробегают по солнечному ковру на столе. Рисую свою жизнь, словами.


  Осень

Во времена бесконечно удалённые от нынешних, шутка сказать — прошлый век, прожил шесть лет в студенческом общежитии. Это было мужское общежитие. Недоброе чувство оставил во мне этот период. Разделение полов — полицейская акция.
Смотрю в окно, за ним тихая прозрачная осень, колонны сосен, зелёно-жёлтые облака берёз, светло-серое небо. Причём тут общежитие? Возвращаюсь в пятиэтажку серого кирпича — первый курс, оторванность от дома, оглушительная перемена образа жизни, только алкоголь и книги на твоей стороне. Одна из первых, которую прочёл тогда и отметил в памяти — «Праздник, который всегда с тобой» Хемингуэя.
Помню, как удивило то, что автор выходил из дома и шёл работать там, где снимал для этого комнату или квартиру. Поразительно. Собственное место для жизни, собственное место для работы, действительно — праздник.
Пятипалубная громада общежития, на которой пересекал пространство шести лет, не единственное, что ограничивало мою свободу. С тех пор свободы не стало существенно больше, хотя со временем научился сходить с асфальтированного полотна на обочину, где воздух чище и можно идти спокойно, не опасаясь пробок.
Друзья помогают. Вот и сейчас, сижу за столом в квартире, где ночевал первый раз в жизни. Хозяева оставили мне ключи. Хорошие люди, дай им Бог здоровья. Никого нет, тихо, спокойно, за окном подмосковный лес. Пишу программы и то, что не для процессоров. Чередую работу и праздник жизни. Они смешиваются, и это мне нравится.
Хозяева уехали за тридевять земель, на Крит. Я пять раз был на острове, и первый раз в этом доме. Кто из нас лучше проведёт время, не знаю, но я своим нынешним местом пребывания доволен.
Друзья — те, кто открывают для тебя двери своего дома. Остальные — приятели и знакомые.
Я переполнен благодарностью, поэтому иду на кухню и выпиваю рюмочку виски. Если честно, выпиваю и вторую. Я не пьяница. Просто рюмочки маленькие, а чувство благодарности переполняет меня.
Потом выхожу на балкон и выкуриваю сигарету. Одну.
Четвёртый этаж. Передо мной старый лес, с мачтовыми соснами, берёзами, липами. По левую сторону невидимая за старыми барачными зданиями и деревьями железнодорожная ветка, приходящая от Москвы в тупик. За железной дорогой шоссе, по ту сторону которого река, до реки полчаса ходу.
Идёт дождь. Внизу прохаживается женщина в чёрном плаще, под большим чёрным зонтом на котором лежит опавший дубовый лист. Шум прошедшей за деревьями электрички. Капли, падающие с крыши. Шелест дождя.
Рублёвка за последние десять лет изменилась поразительно, беспощадно, окончательно. Деньги, хлынувшие из города, съедают леса, поля, простор и покой.
Вспомнил анекдот про нового русского, для которого вырыли пруд и посадили берёзки где-то там, в зарубежном раю, куда он приезжает отдыхать от трудов неправедных. Он выходит на балкон и вздыхает умиленно: «Создаст же Бог такую красоту»!
Красоты создали столько, что трудно пройти. Заборы не дают.
Я успел исходить здешние места пешком ещё до тараканьего нашествия строителей, поэтому не особенно расстраиваюсь. Всё меняется в этом мире. Надо лишь уклониться от колеса перемен, чтобы оно не вдавило тебя в грязь. Кто-то управляет повозкой, но я с ним не знаком. «Минуйте нас, и барский гнев и ласки…»
Зато есть друзья. Поэтому сижу в тишине и покое, и пишу.


Выходные

Начало июня. Полночь. Тонкий серпик луны висит над лесом. В той стороне небо тусклого лимонного оттенка. В середине тёмного неба, над головой, яркая звёздочка. Довольно прохладно. Брожу по посёлку, одному смотреть и думать хорошо.
Последние тридцать лет моё основное занятие — программирование. Занятие увлекательное. Словно водку пить: легко начать, трудно кончить. Во всяком случае, такому пьянице, как я. То бишь, такому программисту.
Вообще-то я не программист. Не математик, не писатель, не астролог. Мои программы достаточно быстро станут никому не нужными. Я сам перестаю понимать, что написал, спустя некоторое время. Лучше писать обычные, "человеческие" тексты. Что ни скажешь, всё годится. Можно вернуться, перечитать, переписать.
Когда перестану понимать написанное, тогда всё и кончится.
Возвращаюсь в дом, где укладываются на ночь гости. Ухожу к себе, сажусь перед экраном и делаю вид, что работаю. Пишу. Волшебное занятие. Перебираю пальцами по клавиатуре, прислушиваясь к музыке, которой нет. Потом читаю, и думаю, — откуда приходят эти слова, с каких веток слетают эти птицы?
Утром в доме жарко. Светит солнце, небо чистое, кажется, что на улице знойное лето. Отнюдь: на поверхности воды, оставшейся на дне железной тачки, плёнка льда.
Совершаю обход территории за домом, принадлежащей двум чёрно-белым зверям, гладкому и лохматому, им здесь хорошо.
Потом завтрак. Далее — снова второй этаж.
Выглядываю из-за поднятой крышки ноутбука, как из укрытия. Смотрю на стену леса, на газон-поляну под окном. Живая картина, наполненная светом, цветом, шевелением.
Прогулялся на пруд с маленькой девочкой, звать Василисой.
Дорога на площадку. Цветы и трава вдоль дороги. Какие у них имена?
На берегу достраивается флигель, пруд полон воды, в нём плавают, извиваясь, длинные пиявки, похожие на змей, по поверхности скользят водомерки, жуки ныряют.
В небе инверсионные следы самолётов. Вертолёты пролетают то и дело. Мы с Васей кружимся на каруселях.
Снова ночь, доходит второй час. Над тёмным силуэтом дома висит яркая звезда. Нежный свист птиц в темноте леса. Дом, освещённый изнутри дорожкой ламп, бегущей от пола до крыши, весь виден через окна, из которых состоит стена, обращённая к лесу. Театр. Время от времени шелестит и барабанит дождь.
Новый день. Полдень.
Тень дома заняла половину газона. Солнце со стороны калитки выводящей на улицу посёлка. Смотрю на лес, на розово-белый дом под блестящей серой крышей, отделённый от нашего дома клином смежного участка, заросшим травой, крапивой, кустарником.
Сидим за обеденным столом и гадаем, глядя в окна, идёт ли дождь, или нет. Присмотришься — видно, как дождь сеет сверху, дрожат прозрачные струны.
Привезли молоко, пять холодных трёхлитровых банок. На улице жарко, парит перед грозой.


Саргассовы луга

В воскресенье отправился на велосипеде мимо заборов и строений, прочь из посёлка, мимо других посёлков — в сторону реки. Дорога вывела к очередному шлагбауму. Грозное предупреждение на прямоугольной табличке, размещённой высоко на столбе, — нельзя проехать без пропуска. Отъехав немного, свернул с дороги, тропа в поле. Далеко за спиной остались: лес на холмах, асфальтовые реки, свалки мусора, рыкание псов в подворотнях. Впереди обширное пространство, покрытое высокой травой и кустами, слева вдалеке церковь в Аксиньино, справа, ещё дальше, виднеется на возвышении замок, в котором обосновались Галкин и Пугачёва — «Гнездо Галкина». Длинная линия дороги по ту сторону травяного моря соединяет эти два примечательных строения; по ней бегут муравьиного размера автомобили, напоминая. За шоссе невидимая отсюда река. За невидимой рекой склоны покрытые лесом.
Подумал, решил попытаться добраться до замка, поскольку в ту сторону уходит колея, обозначенная двумя рядами примятой травы и рытвинами в сырой земле.
Еду по колее вдоль изнанки посёлков, мимо всё тех же мусорных куч с разнообразными строительными деталями из бетона и кирпича, мимо группы старых ульев, выставленных за забор, мимо закрытого от меня полосой высоких деревьев и непролазных кустов русла маленькой речки. В одном месте слышу сильный шум падающей воды, напоминающий о существовании водопадов. Спешиваюсь, оставляю велосипед лежать в траве, подхожу к стене из деревьев и вижу за нею овражек и ручей на дне, мутно-коричневый и зловонный, что выяснилось по мере приближения к нему. Шум издаёт невидимая труба, больше нечему. На той стороне русла, за такой же грядой деревьев, берег поднимается вверх, образуя обширный склон. Наверху, такой же невидимый, как труба, угадывается очередной посёлок.
Ехать дальше трудно, трава местами до плеч, местами мокро и грязно. Наконец добираюсь до кукурузного поля. Замок приблизился, уже видно, на каком высоком холме он выстроен. Чем он ближе, тем меньше надежды добраться до него напрямую.
Пересекаю несколько канав с водой, заваленных местами опрокинутыми тонкими деревьями и кустами. Зачем здесь ехала машина, непонятно. Переношу велосипед через канавы, рискуя оступиться. Ноги и шорты покрываются полосами жирной чёрной грязи. Крапива жалится.
Наконец добираюсь до сухого места, поднимаюсь всё выше. Травянистые джунгли остались позади, впереди открытый склон, уходящий наверх, округлый, огромный. Оглядываясь туда, откуда выбрался, понимаю, что земля круглая и грязная. Самое крупное открытие дня. Под впечатлением от процесса познания возвращаюсь в посёлок, медленно вращая педали выносливой машины.
Там, куда завела меня бессмысленная колея, местами ничего вокруг не было видно, кроме травы, луж, кустов. Трудно было представить, что рядом бесконечные особняки, величественные глухие заборы, магазинчики у дороги, мимо которых постоянно хожу и езжу. Скрытое Саргассово море посреди застроенного океана Подмосковья.
Круглая и грязная земля ещё не вся поделена и перегорожена. Значит, можно двигаться, сужая круги, пока ноги носят.


Возвращение

Еду обратно в город в маршрутке, смотрю в окно на поля, лес, холмы вдоль реки, холмы облаков в небе. В этих краях всюду «Горки». Я знаю, где «Горки» -первые, -вторые, -шестые, -восьмые, -десятые, -одиннадцатые и -двадцать-вторые. Остальные мне неизвестны.
Почти везде побывал на велосипеде или добирался пешком. Походы без цели, налегке.
Никуда не спешить, смотреть на жизнь из окна машины, или пешком идти по просёлочной дороге через поле, или набирать скорость под уклон, когда шины велосипеда начинают гудеть и упругий воздух бьёт в лицо.
Может быть, это главное, что мне необходимо — смотреть на происходящее вокруг, не смешиваясь со всем, и не отдаляясь чрезмерно.

P.S. 28.04.2025 (1)

Озадаченный процессом возвращения в 2011 год, пытаюсь осознать, чем занят и что проку. Результат сегодня отправил в "литературный дневник", запись «По ту сторону настоящего». Потусторонние размышления. Куда-то тянет…