Свободные воспоминания о Римме Нарышкиной

В конце января 2025 года я получил электронное письмо, начинающееся такими словами:
«Здравствуйте, Борис Зусманович!
Вас беспокоит докторант кафедры международного частного и гражданского права МГИМО в связи с Вашей публикацией о Борисе Григорьевиче Кузнецове 2016 г. (ссылка В этой статье Вы упоминаете о его супруге Римме Леонидовне Нарышкиной, которая была профессором нашей кафедры. В прошлом году ей исполнилось бы 100 лет. В связи с этим мы хотим издать воспоминания ее учеников и переиздать наиболее значимые ее труды».


Прежде всего, прочитанное несколько ошарашило меня: «Как это Римме 100 лет?» Но в следующий момент я осознал, если мне за 80, то Римме может быть и 100, и я обрадовался тому, что ее помнят и предполагают издать ее труды и рассказать немного о ней. Я вмиг ответил на вопрос автора письма – Дмитрия Викторовича Тариканова, решив про себя сделать все, чтобы помочь в издании книги памяти Риммы. Это – и мой долг, и мое желание.
Мой ответ начинался так: «Большое дело, благородное дело, постараюсь помочь. Да, всегда молодой и красивой Римме — 100 лет. С трудом верится, но это так».
И через несколько минут приходит еще одна весточка:
«Если Вы хотели бы написать что-то свое о Римме Леонидовне, мы охотно можем включить эти воспоминания в планирующийся сборник». Я понимал, что много не напишу, но на следующий день ответил: «… подумаю о том, чтобы вспомнить о Римме… мы очень любили старый растворимый кофе со сладкой сгущенкой, сидели на кухне долго, вели разговоры за жизнь... но все это было лет 50-60 назад...». И вспомнилось, как Римма звала меня на кофе – Боря-младший, так меня никто больше и никогда на называл.


Римма Леонидовна Нарышкина со студенческих лет была замужем за моим двоюродным дядей – Борисом Григорьевичем Кузнецовым, я никогда не обращался к ней по имени и отчеству или как к теме Римме. Она всегда была Риммой и всегда будет ею в моей памяти и в моих ощущения.
С середины 70-х я довольно часто бывал в Москве, так как сначала работал в Ленинградских секторах Института социологии АН СССР (Москва), а позже был связан со многими сотрудниками этого института общими научными интересами. С гостиницами было непросто, и обычно я останавливался у родственников, в семье Кузнецова или его брата-двойняшке. Это было по-настоящему тесное, интеллигентное сообщество, и поскольку Римма вошла в него очень молодой, несомненно повлиявшее на нее. Она сделала свой профессиональный выбор рано и самостоятельно успешно шла по выбранной дороге. Но можно с уверенностью говорить о том, что Б.Г. Кузнецов помог Римме в овладении общими принципами исследовательской, аналитический деятельности и в становлении ее как преподавателя, лектора. С ним она еще совсем молодой вошла в круг интеллектуальной и артистической элиты Москвы, что, конечно же, формировало ее как личность и несомненно притягивало к ней молодежь. Я помню, как на прощании с Кузнецовым и потом, дома, на поминках были внимательны к Римме ее молодые коллеги, возможно, аспиранты.


Я сидел напротив нее рядом с Владимиром Кирсановым, историком физики, поэтом и художником, сыном поэта Семена Кирсанова, многие годы дружившего с Кузнецовым. Владимир бывал в этой семье, хорошо знал Римму, и он тоже обратил внимание на уважительное отношение молодых к ней. В заметках Владимира Кирсанова о Кузнецове, отмечается, что Нобелевский  лауреат Илья Пригожин, по его словам, в разговорах с Кузнецовым «постоянно оказывался в плену его интеллектуального обаяния, которое обладало мощным каталитическим действием». Допускаю, что эта магия размышлений и риторики Кузнецова, которая была знакома и мне, всегда присутствовала в Римме, и в той или иной степени это ощущение передавалось окружавшим ее.


Прошли десятилетия, и относительно недавно моя непродолжительная переписка с вдовой Владимира Кирсанова, Ольгой Михайловной Хазовой, помогла мне увидеть еще одну грань природы влияния Кузнецова на его собеседников, 20 сентября 2015 года она писала: «Поскольку я много встречалась с Б.Г., меня не удивляет его близость с Семеном Кирсановым. Он не был похож на кабинетного ученого, он был человек тонкого остроумия, шармер, в присутствии женщин вообще не говорил о науке». Безусловно, Кузнецов обладал огромными знаниями за пределами истории физики, но кроме того, если он и говорил о науке, то как о творении незаурядных людей, как об элементе мировой культуры. Похоже, его нисколько не интересовало, в какой мере его собеседники были готовы к обсуждению той или иной темы, по его представлениям, в процессе разговора или после него человек проникнет в услышанное и постепенно примет. Главный герой его послевоенных исследований и книг – Альберт Эйнштейн, но назову также Галилея, Ньютона и Бруно. Чтение этих книг – это путешествие во времени и пространстве, географическом и культурном.


Я понимаю, что Римма, при всей ее загруженности работой и домом, окуналась в тексты мужа, улавливала в них его интонации и потом самозабвенно слушала его комментарии. Эйнштейн, конечно же входил в ее сознание не через опыты Майкельсона и преобразования Лоренца, а прежде всего через очерки «Эйнштейн и Достоевский» и «Эйнштейн и Моцарт». Галилей открывался как одна из мощнейших фигур эпохи Возрождения, а не только как оппонент католических представлений о Вселенной. А в высшей степени необычной даже для нашего времени книге «Путешествие через эпохи» (1974 г.) Кузнецов, выдающий себя за графа Калиостро, путешествует через века и встречается со своими современниками, среди которых Аристотель и Данте, Ахматова и Пушкин, Эйнштейн и другие классики науки и культуры. Соглашусь, разговоры за чашкой кофе на все эти темы – не совсем обычны, но они возникали естественно, поскольку автор этих книг находился в соседней комнате.


Теперь поддержу почин О.Н. Зиминковой, которая в статье этого сборника «Вспоминая Учителя» говорит не только о Р.Л. Нарышкиной – профессоре и наставнике студентов и аспирантов, но касается также культурного контекста жизни ее семьи, речь идет о знакомстве ее мужа с деятелями культуры и об интересном портрете Риммы Леонидовны художницы А.И.Порет. Так все сложилось, что при работе над книгой о Б.Г. Кузнецове [1] у меня возникла переписка с людьми, тесно общавшимися с ним и Риммой и поделившимися со мной имевшейся у них информацией. Но все же начну с цитирования мало заметного примечания в книге Кузнецова «Встречи» [2, с. 7], увидевшей свет вскоре после его смерти. В книге – созданные им портреты ряда выдающихся отечественных и инострастранных ученых, с которыми ему удалось общаться, возможно, если бы не болезнь, он рассказал бы и о знакомствах с деятелями культуры, но вынужден был ограничиться примечанием. «Я не раз беседовал с Афиногеновым и Леоновым, Асеевым, Сельвинским, Кирсановым (с ним мы дружили несколько десятилетий), Арагоном, Триоле, [БД. Замечу, Эльза Триоле была родной сестрой Лили Брик] Качаловым, Ливановым и Чирковым, с Прокофьевым и со всеми звездами русского балета от Гельцер до Плисецкой (которой я был представлен, когда ей исполнился год)»


Далее будет ясно, почему Кузнецов был хорошо знаком с примами Большого театра и с детства знал Майю Плисецкую, сейчас лишь отмечу, что приведенный перечень имен – далеко не полон. Так, Кузнецов не раз встречался с Юрием Любимовым, возможно, и с Владимиром Высоцким, когда в Театре на Таганке ставили спектакль «Жизнь Галилея». Безусловно, Римма не могла встречаться со всеми этими знаменитостями, но она многое знала и не могла не чувствовать ауры этих встреч. И прошлых, в которых она в принципе не могла участвовать, и недавних.
Я часто, многократно встречался со своими московскими родственниками, до отъезда в Америку я всегда жил в Ленинграде (три года в Петербурге), но крайне редко спрашивал их о былом, никакого табу не было, но не было и моего интереса. Добавлю, до перестройки в семьях вообще не редко заглядывали в прошлое и рассказывали о нем детям.


Частично, эскизно свое прошлое Кузнецов приоткрыл в книге «Встречи», но это – о его становлении историком науки, а личное – приоткрылось в нескольких письмах и фотографиях присланных мне Ольгой Хазовой, напомню, невесткой Семена Кирсанова. Импульсом моих поисков стали фотографии конца 1920-х – начала 1930-х, снятые в Крыму или на Кавказе. На одной из них – интересная страница истории советской культуры – несколько молодых мужчин, двое из которых мне известны – Семен Кирсанов и Кузнецов и четыре красивые женщины. В первом ряду – звезда балета Большого Театра Суламифь Мессерер, жена Кузнецова, и актриса Клавдия Кирсанова, жена поэта, во втором – актриса немого кино Анель Судакевич, которая в 1933 году стала женой известного танцора Большого театра Асафа Мессерера; еще одну женщину я не смог идентифицировать. В конце жизни Суламифь Мессерер писала о Судакевич: «Анель была знаменитостью. Актриса немого кино и сногсшибательная красавица, она в то время являлась в СССР национальным идолом, наподобие Шарон Стоун и Джулии Робертс в сегодняшней Америке. Судакевич останавливали даже на пыльных тропинках такого забытого Богом уголка, как Хоста, и просили автограф». Легко понять, что скучный, зажатый, занудливый человек мог лишь случайно оказаться в таком окружении, но Кузнецов там был «своим». Это был круг рано ставших известными молодых людей, где все знали друг друга и теперь сложно сказать, кто с кем и когда познакомился. Я пытался разобраться, но тщетно.


О.Н. Зиминкова отмечает, что Кузнецов был знаком с Лилей Юрьевной Брик. У меня был повод спросить его, когда и как это произошло: однажды, когда я был в Москве, семья Кузнецова тогда жила в самом центре, на Большом Старо-Глинищевском переулке, в доме рядом с Московской Хоральной Синагогой, в двери позвонили. Я был рядом и открыл их. Вошла высокая, статная и красивая женщина и по-соседски задержалась в прихожей. Не помню, с кем она говорила, с моим дядей или с Риммой. Потом я спросил, кто это был, оказалось – соседка, Наталья Брюхоненко, любовница Владимира Маяковского с середины 20-х годов. Можно было подумать, что уже после войны через Брюхоненко Кузнецов познакомился с Лилией Брик. Но думаю, что раньше, уже в 1923 году Лиля Брик и Анель Судакевич работали в первом советском ателье мод манекенщицами, и в одном из писем Ольга Хазова писала, что Маяковский ухаживал за Судакевич.


Выше я упомянул о том, что первой женой Кузнецова была Суламифь Мессерер, мои родственники звали Митой. В своей книге «Суламифь. Фрагменты воспоминаний», она писала, что критики высоко отмечали исполнение ею роли Китри в балете «Пламя Парижа» и особенно ей удалось воссоздать радость встречи с возлюбленным. И далее: «А объяснение простое. Я была влюблена. В 1930 году я вышла замуж за Бориса Кузнецова, приятеля моих старших братьев». Я думаю, что здесь или где-то рядом и есть начало и причина широкого знакомства Кузнецова с выдающимися людьми культуры и искусства.
А теперь, фрагмент интервью, данного 20 августа 2012 года порталу «Деловой Петербург» сыном Суламифь Мессерер от второго брака Михаилом Мессерер. Оно переносит нас в то время, когда Суламифь была замужем за Кузнецовым и объясняет его знакомство с юной Майей Плесецкой. «Мама обожала Майю. Когда ее отца, крупного советского чиновника, расстреляли, а мать отправили в ГУЛАГ, Майя жила у моей мамы, которая ее воспитывала, следила за тем, чтобы девочка продолжала учиться в школе Большого театра. И, когда пришли забирать Майю в детский дом для детей врагов народа, где, разумеется, ни о каком балете не могло быть речи – то есть мир лишился бы великой Плисецкой, – мама легла на пороге: “Через мой труп!” Можете себе представить: в 1938-м! Как сказали маме, единственным законным путем избежать детского дома было усыновить (дурацкое слово, но именно так, а не удочерить) Майю. Что она и сделала. Когда люди открещивались от мужей, жен, родителей, детей, мама ходила и пробивала это усыновление».


Все это – бесконечная тема, но не буду углубляться в нее, кратко остановлюсь на переписке с Сергеем Ростиславовичем Филоновичем, исходно – физике, под влиянием Кузнецова увлекшимся историей физики и получившим степень доктора физико-математических наук. Позже он стал социологом, деканом Высшей школы менеджмента в Вышей Школе Экономики. Приведу два его письма, содержательно очень близких и много говорящих о друзьях Риммы.
6 марта 2016 года он писал: «Борис Григорьевич и Римма Леонидовна входили в большую компанию московской интеллигенции, членами которой были и мои родители, а когда я подрос, стал и я. В нее входили преимущественно (но не исключительно) художники и искусствоведы (в частности, Д.Краснопевцев, И.Г.Меркурова, Н.М.Костина). Встречались в разных домах, в том числе и на Песчаной у Кузнецовых. […] В свое время я даже переводил статьи Б.Г. на английский язык (в частности, его работы по необратимости времени). Благодаря Б.Г. я начал сотрудничать с сектором истории физики и механики ИИЕТ, где в конечном счете защитил докторскую диссертацию. Он же был "крестным отцом" моей первой книги, которая вышла в свет, когда мне было 26 лет. Одним словом, с Борисом Григорьевичем меня связывали довольно близкие отношения».


Через десять дней (16 марта 2016) – продолжение: «Что касается воспоминаний о Б.Г. Насколько я понимаю, наша семья познакомилась с семьей Кузнецовых через семью Меркуровых (Георгий Сергеевич Меркуров - сын известного скульптора Меркурова, автора многих памятников, в том числе - Тимирязеву). Его жена Инесса Гансовна заканчивала вместе с моей мамой искусствоведческое отделение исторического факультета Ленинградского университета. Переехав в Москву, они восстановили контакты и дружили до самой смерти И.Г. Дом Меркуровых был центром притяжения всей компании, хотя время от времени встречались и у нас, и у Кузнецовых, и у других членов компании. Автор портрета Риммы - Алиса Ивановна Порет, личность замечательная, в эту компанию не входила. Она же, кстати, была и автором портрета Эйнштейна, который висел в кабинете Б.Г. Пару раз мы с Валентиной навещали Алису Ивановну в доме композиторов на Тверской. Она была очень интересным собеседником. В последние годы вышли в свет книга ее воспоминаний и книга о ней. Все сведения о ней Вы легко найдете в Интернете. Вообще это была интересная компания. В нее, в том числе, входила знаменитая исполнительница цыганских песен Нина Владимировна Красавина и ее муж, певец Борис Георгиевич Шапенко. Время от времени во встречах участвовал Георгий Дионисович Костаки, знаменитый коллекционер. Несколько раз встречались и у него. Ярким членом группы был Дмитрий Краснопевцев, знаменитый художник-нонконформист. Одним словом, это был цвет советской творческой интеллигенции. Мне сильно повезло, что и я стал членом этой компании».


В интернете – немало материалов об А.И.Порет, но, к сожалению, мне не удалось найти фотографий ее портретов Р.Л.Нарышкиной и Альберта Эйнштейна, хотя я прекрасно помню обе эти работы. С.Р.Филонович отмечает, что Алиса Ивановна Порет не входила в их компанию, я встретил ее имя в воспоминаниях Е.Г.Щуко, из которых можно понять, что она входила в круг Наталии Брюхоненко и, бывая в Москве, останавливалась у нее на Спассо-Глинищевском переулке. Так что, возможно, Б.Г.Кузнецов и Рима были много лет знакомы с художницей.


Всего несколько предложений Сергея Филоновича, но в них читаешь, насколько многообразным, ярким, творческим был окружавший Римму мир, но одновременно понимаешь, что столь же богатым был ее внутренний мир. Валентина – это рано умершая дочь Риммы – Валентина Борисовна Кузнецова, выпускница МГИМО.  Свою дочь, родившуюся через много лет после смерти бабушки, она назвала Риммой.


При общении с родными, близкими, друзьями мы никогда не думаем о том, что может настать время, когда возникнет необходимость вспоминать их и рассказывать о них, что их жизнь будет интересна за пределами семьи. Так и я, никогда не спрашивал, ни у Риммы, ни у моих родственников, как она познакомилась с ее будущим мужем. А ведь это интересно. Она – двадцатилетняя студентка, родившаяся в Москве, но значительную часть юности и ранней молодости прожившая в областных годах, где служил ее отец – военный летчик, быстро росший в чинах. Судя по всему, воспитанием Риммы занималась мама, отцу было некогда. Римма вспоминала, как-то приехал отец на несколько дней, подозвал ее к себе и тихонько спросил ее: «Сколько тебе лет и в каком классе ты учишься?».


Мой дядя был на 21 год старше Риммы и на момент знакомства с ней прошел «крутой» жизненный путь. Он и его брат-двойня родились в Екатеринославе в светской еврейской семье Шапиро, их мать была преподавательницей французского языка, прошедшая обучение во Франции или в Бельгии. Сыновья с детства прекрасно знали французский язык и были франкоманами. В начале 60-х их мама, моя двоюродная бабушка, говорила мне: «Я родилась в один год с Лениным и хочу дожить до столетнего юбилея». На тумбочке у ее кровати всегда лежал роман Жоржа Сименона или другая французская книжка.
Борис Кузнецов участвовал в Гражданской войне и в то время сменил фамилию и отчество, его брат остался Моисеем Соломоновичем Шапиро. Их дружба была примером истинного братского взаимопонимания, когда я рассказал о ней известному социологу и психологу И.С. Кону, автору несколько раз переиздававшейся книги «Дружба», он сказал мне, знал бы раньше, включил бы в книгу. Моисей ненадолго пережил брата, как-то я спросил его, часто ли он ходит в крематорий, он ответил: «Никогда. Зачем? Это ведь не Боречка».


Кузнецов фактически одновременно получил инженерное и историческое образование и в 1927 году поступил в аспирантуру Экономического института РАНИОН. К 33 годам он становится одним из опытнейших в стране специалистов по развитию энергетики и постепенно входит в исследования по истории науки. При этом, у него – многолетний опыт преподавания различных курсов.
В первые дни войны Кузнецов был включен в группу выдающихся советских ученых, которым была поручена разработка грандиозной и чрезвычайно важной для страны программы – перевод отечественной промышленности из Европейской части СССР за Урал. За решение поставленной задачи ряду специалистов, том числе – Кузнецову, в апреле 1942 года была присуждена только что введенная в стране Сталинская премия. Не знаю, получил ли он эту высокую награду сразу, но уже в июле того же года он – в действующей армии, возглавляет политотдел 61 инженерной (14 штурмовой) бригады. Интересно, кто еще из сталинских лауреатов 1-ой степени не просто участвовал в войне, но был на фронте. В ноябре 1943 года после тяжелого ранения под Нарвой он был демобилизован. Тогда он возвращается к историко-научным исследованиям.


Его выдающийся вклад в разработку этого направления науки признается многими отечественными и зарубежными специалистами, приведу лишь мнение одного из них: «Борис Григорьевич Кузнецов (1903–1984), сколь банально бы это не звучало, занимает совершенно особое, только ему принадлежащее место в историографии истории науки. Без его желания, воли и умений не был бы открыт в 1944/1945 гг. Институт истории естествознания АН СССР, и можно только гадать о вероятностных путях развития у нас истории научно-технических знаний как профессии. Как оригинальный исследователь, автор многих выдающихся трудов по истории и философии науки Б. Г. Кузнецов во второй половине XX в. был не только научным лидером, но и тем, кто олицетворял советскую историю науки в ее лучших чертах перед мировым историко-научным сообществом». Когда в 1960-е, еще студентом математико-механического факультета ЛГУ, я начал читать книги Кузнецова, а позже, сидя напротив него, слушая его и постепенно осваивая ход его размышлений, я не думал, что когда-либо стану заниматься историей науки. Но каталитическое действие (по Пригожину) наших бесед проявилось на рубеже столетий. Начиная жизнь в Америке, я раздумывал о продолжении своей научной деятельности. И так сложилось, что отчасти стихийно, отчасти осознанно я углубился в анализ 200-летней истории американских опросов общественного мнения и послевоенной российской социологии. И его влияние отчетливо прописано в ряде моих книг и множестве статей. И одна из первых статей этого многолетнего проекта называлась «Встретятся ли ли мои герои с графом Калиостро»?


Невозможно оценить число встреч с Риммой, но помнятся первая и последняя.
Наше знакомство, если можно говорить именно о знакомстве, состоялось в Ленинграде, скорее всего в 1950 или 1951 году. Римма приехала познакомиться с моей мамой, двоюродной сестрой ее мужа, и посмотреть на нас с сестрой, мы были двойняшками, и нам было по 10-11 лет. Наверное, мы просто сказали: «Здрасьте» и продолжили заниматься своими делами.
Римма умерла в 1985 году, я не помню, в каком месяце, не сообщили мне и о дне прощания с ней. Наша последняя встреча заранее не планировалась, я остановился тогда в квартире брата Кузнецова, в красивейшем месте, на крутом берегу Москвы-реки – на Живописной улице, в доме по соседству с известным институтом им. Н.Ф. Гамалеи. Мы посидели недолго, попили чай, и я проводил Римму на остановку трамвая №28, который шел прямо к станции метро «Сокол». Это недалеко от дома на улице Алабяна, где жила она и Валя с мужем.и.
Вскоре подошел трамвай и увез Римму. Больше мы не виделись...

1.Докторов Б. Все это вместила одна жизнь. Б.Г. Кузнецов. Историк, философ и социолог науки. 2.Кузнецов Б.Г. Встречи. Наука.М. 1984.