Без анестезии

 Пролог: Идеалист.

Андрей Вольский когда-то верил, что спасает мир по одному зубу. Выпускник мед академии с золотой медалью, он выбрал стоматологию, вдохновлённый историями отца;алкоголика с гнилыми клыками, который скончался от абсцесса. Отец всегда говорил: «Боль должна быть наказанием для тех, кто не следит за зубами» – и юный Андрей поклялся доказать обратное. В «Клинике улыбок» первые пациенты получали анестезию двойной дозой, а он часами шлифовал пломбы до идеальной гладкости. Но за этой внешней преданностью высокому идеалу скрывалась трещина, со временем перерастающая в бездну.

Часть 1: Трещины.

Пять лет спустя клиника превратилась в жестокий конвейер. Администраторша Лида, словно безжалостный диспетчер, строго напоминала: «12 минут на лечение кариеса – иначе увольнение!» Однажды, спеша удалить зуб студентке, Андрей задел тройничный нерв. В тот момент, когда девушка, боль и ужасом в голосе, закричала: «Садист!», нечто в нём вздрогнуло. В его внутреннем монологе мелькнули образы детских воспоминаний – отчаянные крики отца, губившего свою болезнь спиртом – и тихая мысль: «Разве боль не очищает? Не должна ли она служить уроком?»
Вечером, глядя в стерильное отражение в зеркале, Андрей не мог отделаться от этих мыслей. Его рука невольно сжала рукоять зонда, и когда стальной инструмент ударил по мылу у раковины, мягкий хруст парафина ассоциировался с дентином, заставляя сердце учащённо биться от странного удовольствия и растущего сомнения в прежних принципах.

Часть 2: Первая кровь.

Пенсионер Грошев, пахнущий тушёной капустой и забвением, стал первой жертвой. Доктор, вводя анестетик, случайно набрал физраствор вместо лидокаина. В момент, когда бур проник прямо в живой нерв, внутри Андрея раздался голос, мучительно тихий, но неотразимо зовущий к мести всем накопленным обидам: «Кричи... Кричи, разбуди их от грязи, которую они себе позволили!». Старик, сжимающий челюсти в агонии, забился, а из его углов рта потекла слюна, пузырями напоминая о хрупкости человеческой жизни. Его кровь, ярко алым потоком, начинала вписываться в картину, в которую доктор всё больше погружался, как в ритуал очищения.
Коллеги в клинике переглядывались, не понимая перемены в Вольском, но сам он уже начал собирать звуки стона жертв – записывал их на диктофон, чтобы по ночам прослушивать этот симфонический хор боли. В его голове звучали слова отца, обращённые к нему сквозь годы: «Они – свиньи, безнадежные и греховные. Им принадлежит наказание». Эти звуки уничтожали остатки идеализма, уступая место тьме и жажде мести.

Часть 3: Ритуал.

С каждым днём клиника превращалась в личный храм садизма Вольского. Он тщательно изучал карты больных, выбирал тех, кто жаловался на низкий болевой порог или демонстрировал признаки безответственности в уходе за собой. Каждая новая процедура становилась для него почти религиозным ритуалом: он безжалостно вводил иглы в надкостницы, наблюдая, как пациенты испытывают шквал боли, и записывал в потайных блокнотах ощущения, смешиваясь с голосом отца, который всё больше звучал как эхо его души.
«Они все лгут о своей заботе о зубах, — думал он в моменты, когда ремни кресла стягивали запястья, — заслужили свое наказание. Каждая кариозная точка – это грех, и я должен очистить их огнём боли». Его внутренний мир обретал всё более садистский оттенок, превращаясь в зловещий симбиоз личной травмы и профессиональной миссии.
Коллеги замечали перемены: на совещаниях Вольский стал молчаливее, взгляды холоднее, а улыбка, когда он работал, была пугающе отстранённой. Никто не мог понять, как идеалист с золотой медалью превратился в человека, хаотично пытающегося искоренить зло через боль.

Часть 4: Падение.

Недолго спустя, одна из пациенток – Катя, 19-летняя студентка-хореограф – стала его последним испытанием. При попытке извлечь кариозный зуб, бор вошёл в моляр, и она, словно живая, закричала так пронзительно, что Андрей замер на миг. В её криках он услышал отражение собственного отчаяния, но голос тьмы внутри требовал продолжения: «Глубже… Дряхлый мир, познай наше настоящее страдание!». Он выжёг нерв раскалённой иглой, наслаждаясь едва слышимыми стонами, и, несмотря на внутренний протест разума, впервые ощутил вкус истинного господства. На видеозаписях, оставленных Лидой, видно, как Вольский, с ледяной улыбкой, наслаждался каждым моментом мучений пациентки. Эти кадры стали для него и подтверждением его новой идентичности, и одновременно роковым предвестником конца его человеческой души. После этого случая коллеги стали настороженно относиться к нему. Обсуждения шепотом в коридорах клиники, долгие взгляды, полные страха и недоверия, сопровождались ощущением, что идеальный врач превращается в монстра. Но для самого Вольского эти перемены были неизбежны – он уже утратил связь со своим прошлым, и его сознание теперь диктовало ему лишь одно правило: боль – есть истина.

Часть 5: Подполье и деградация.

Лишившись лицензии и осуждённый коллегами, Вольский превратил свою квартиру в тайную операционную лабораторию. Здесь, в затхлых комнатах, к нему стекались отчаявшиеся – мигранты, алкоголики, матери с детьми без страховки. Для них он разработал «спецпрепарат» – смесь новокаина и адреналина, предназначенную для вызова мучительной тахикардии. Каждый новый пациент становился для него очередным экспериментом на прочность моральных устоев, а его внутренний монолог всё яснее подтверждал: «Я очищаю их от всей этой фальши, от всей сладкой лжи, которой мир наслаждается».
Один из клиентов – учитель литературы Семёнов, поклонник Достоевского – пытался задать вопросы, но Вольский холодно отвечал: «Вы знали, что сердце не выдержит? Страдание очищает». Смех, холодный и отстранённый, постепенно превратился в зловещий ритуал, где боль документировалась и анализировалась с педантичной тщательностью.
Встречи с бывшими коллегами стали редкими, а разговоры – холодными, наполненными подозрением. Некоторые пытались убедить его вернуться к нормальной практике, но он лишь отвечал взглядом, в котором теперь не осталось ни капли человечности.

Часть 6: Возрождение и финальная расплата.

Позже Вольский устроился в частную клинику «Дентал-Элит», где, внешне играя роль доброжелательного специалиста, он намеренно оставлял небольшие поражения нерва, чтобы разжечь боль у тех, кто, по его мнению, заслуживал искупления. Но истинное его преображение произошло во время приёма последнего пациента – известного боксёра Глеба, для которого у доктора был особый план. Глеб, обратился с зубом мудрости, но его внешность и бунтарский нрав говорили о том, что он – последний тест для Вольского. В его голове смешивались воспоминания о золотых медалях, отчаянные отголоски детства и безжалостный зов внутренних демонов.
— Откройте шире, — мягко, почти ласково произнёс Вольский, натягивая ремни на кресле, чувствуя, как его внутренний мир пульсирует от ожидания. Без анестезии он ввёл щипцы в здоровый моляр боксёра. В тот момент, когда боль вспыхнула, Глеб издал пронзительный крик, живые жилы на шее его набухли, а кожа побледнела под яростью страданий. Внутри доктора зазвучал тихий, но нарастающий смех – смесь восторга, удовлетворения и окончательной потери граней между болью и наслаждением.
«Вот оно, настоящее очищение,
— думал Вольский, наблюдая за тем, как кровь начинает ручьем литься по пластиковому фартуку.
— Они кричат так, как никогда не кричали. Каждая капля – моя победа над миром лжи». В тот момент, когда Глеб, схватившись за стул одной ногой, безнадежно пытался вырваться из кресла, Вольский нажал на кнопку, и инструментальный столик содрогнулся от массивного удара. Флаконы с анестетиками разбились об пол, разлитая липкая жидкость смешивалась с алой кровью. Боксёр издал последний крик, когда первый удар стулом пришёлся ему в висок и мрачная лампа на потолке заискрилась от напряжения. Взгляд Вольского остался неподвижным, он наблюдал, как череп боксёра треснул, а его последние звуки затихли, уступая место гнетущей тишине.
В этот момент, среди разлитой крови и осколков, Вольский ощутил полное единение с тьмой, которая поглотила его душу еще годы назад. «Папа, — промелькнул в его сознании отголосок голоса детства, — теперь они кричат громче тебя», – думал он, наслаждаясь ужасающей симфонией страданий. Когда «скорая» увезла труп, оставив на полу лишь два зуба – жёлтый моляр боксёра и молочный резец халата, доктор Вольский, наконец, почувствовал некую странную победу. Его путь от идеалиста к садисту завершился, оставив после себя лишь остатки обманутых надежд, боль и ту бездушную страсть, которую он принял как свою судьбу.

Эпилог: Рецидив.

Через месяц в «Дентал-Элите» появился новый врач – тихий мужчина со шрамами на руках, который, как шёпотом пересказывают пациенты, по ночам слышит скрежет бора, приглушённые стоны и слышит долгой смех, словно разрывающийся из глубин забвения. А в морге тело Андрея Вольского до сих пор не выдают родственникам – санитары шепчут, что иногда сами хирургические перчатки сжимают его пальцы, будто проверяя остроту игл, навечно оставив отпечаток ужаса и безысходности в сердцах тех, кто ещё сумеет поверить в идеалы.