Глава 1. Возвращение

Эпиграф главы (из дневника Елены Светловой): 
«Лес не прощает, но он справедлив. Если пришел к тебе Леший — значит, ты сама позвала. Или... ты ему нужна.»


---

Осень в деревне Черноборье пахла пеплом и прошлым.
Воздух, густой от дыма печных труб и прелой листвы, обжигал легкие, словно напоминая: здесь время не лечит, а консервирует раны. Алиса вышла из ржавого автобуса, вцепившись в чемодан с оторванным колесом. Дорога, усеянная лужами от вчерашнего дождя, вела к кладбищу — бабушку хоронили сегодня, но провожать ее пришли лишь горстка старух да местный поп, похожий на высохшую гривастую сову. 

— Эх, Лисёнок, не вовремя ты припожаловала, — хрипло пробурчал шофер, выгружая её сумки. — Лес-то наш не любит чужих, а ты и вовсе городская... 
Он плюнул через плечо, отгоняя нечисть, и укатил, оставив Алису среди берез, чьи стволы, словно кости, белели сквозь рыжую хмарь. 

Она вспомнила бабушкины слова:
«Черноборье — не место, а сторож. Стоит на границе, где людская глупость упирается в лесную память. Не шуми тут, дитятко — а то разбудишь то, что спать должно».

---

Дом Елены Светловой стоял на отшибе, будто стыдясь соседей.
Скрипучая калитка, обвитая мертвым хмелем, вела во двор, где крапива проросла сквозь трещины в бетоне. Стены, некогда голубые, теперь походили на кожу прокаженного — штукатурка свисала клочьями, обнажая черные бревна. Алиса толкнула дверь, и та взвыла, будто раненый зверь. Внутри пахло сушеным чабрецом, воском и тоской. 

— Здравствуй, бабуля, — прошептала она, проводя пальцем по пыльному столу, где всё осталось как тогда: глиняный кувшин с трещиной в виде молнии, вышитое рушником зеркало, в котором девушка в семь лет видела лицо русалки. 

В углу, под иконой Николы Угодника, ждал сундук.
Кованые петли заржавели, но замок поддался после третьего удара молотком. Внутри — шаль цвета малинового заката, связка писем на фронт от прадеда-артиллериста и... дневник. Кожаный переплет, стянутый ремешком с бусиной-глазом. На первой странице — детский рисунок: девочка (бабушка?) держит за руку существо с рогами и копытами. Подпись дрожащим почерком: «Не открывай на ночь. Они слышат».

---

Сумерки накрыли деревню, как влажная холстина.
Алиса разожгла печь, готовясь к ночи. В окно, затянутое паутиной, стучала ветка яблони — бабушка называла её «невестой», потому что весной она цвела белее всех в округе. Теперь же дерево скрипело суставами: 

— У-ехала бы ты, городская... У-ехала... 

— Молчи, — буркнула Алиса, но сердце ёкнуло. Она открыла дневник. 

Страницы шелестели, как крылья ночных птиц.
«20 июня 1943. Папка ушел в партизаны, мамка говорит — лес его съел. А я знаю правду: он теперь служит Лесному Царю. Ночью видела — стоит на опушке, в плащ-палатке, а из-под капюшона светятся зеленые глаза...»

«13 июля 1951. Степан посмеялся: «Твои духи — блажь!». Сегодня нашли его в болоте. Говорят, утонул. Но я знаю — это кикимора мстила за насмешки...»

Алиса перевернула страницу — выпал амулет. Медный кружок с выгравированным «коловратом», обмотанный волосами (бабушкиными?). Он обжег пальцы, словно кусок льда, и девушка едва не выронила его. 

— Ненавижу эту чертовщину, — проворчала она, но надела цепочку на шею. Тут же из печи вырвался вихрь искр, сложившихся в лик — рогатый, с глазами как угли. 

— Спала, — прошипело пламя. 

---

Ночь пришла не одна. 
Алиса проснулась от того, что по крыше скакали. Не град, а чьи-то копыта. За окном, в лунном свете, метнулась тень — не животное, не человек. Что-то высокое, с ветвями вместо волос. 

— Бабуля... это ты? — дрогнул голос. 

В ответ завыл ветер, принеся обрывки песни: 

«Ой, не ходи, дитятко, за околицу, 
Там Лешенька караулит — заберет в темницу.
Заплетет в косы коренья да хвори, 
Заставит любить его до самой зари...» 

Алиса схватила фонарь, выскочила на крыльцо. Луч света уперся в фигуру у калитки — старуха Ниловна, соседка, завернутая в платок с совиными глазами. 

— Чего шумишь, городская мышь? — проскрипела та, ковыряя клюкой замшелый камень. — Не балуйся с огнём. Лес-то не спит. Чует, что топоры зашевелились... 

— Какие топоры? 

— Стройку, глупая! Через Черноборье магистраль тянуть будут. Уж экскаваторы на краю деревни стоят. — Ниловна плюнула через левое плечо. — Твоя бабка отговаривала, да поздно. Теперь он придет. 

— Кто? 

Старуха засмеялась, обнажив единственный зуб. 

— Хозяин. Тот, что в старину свататься к девкам приходил, да в стогах сена прятался. А нынче... — Она вдруг замерла, уставившись за спину Алисы. — Смотри-ка, вон он, красавчик, за тобой подсматривает. 

Девушка обернулась. В темноте, меж берез, светились два зеленых пятна — как фонарики, только живые. Сердце упало в пятки. 

— Беги, — прошипела Ниловна. — Пока не пригласила в гости. 

---

Алиса захлопнула дверь, прислонилась к ней спиной.
В ушах стучало: «Спала... спала... спала». На шее амулет леденил кожу. Она открыла дневник наугад: 

«Завеса между мирами рвется от любопытства. Но если ты читаешь это — ты избрана. Не бойся его. Он страшен, как гроза, но без грозы земля мертвеет...»

За окном заскрипело. На подоконник, раздвигая раму, легла ветка — не яблони, а еловая, колючая, обвитая мхом. Она медленно протянулась к Алисе, будто палец с длинным ногтем. 

— Уходи, — прошептала девушка. 

Ветка дрогнула, и снаружи грохнуло — будто дуб рухнул. Зеленые глаза во тьме погасли. 

Утром Алиса нашла у калитки след: 
отпечаток босой ноги, слишком крупной для человека, с вплетенными между пальцами сосновыми иглами.