Кубрик

                «КУБРИК»

    
    
    Первая послевоенная осень с особым теплом сопровождала многочисленные эшелоны возвращающихся с войны победителей. И земная ось, смазанная слезами и кровью миллионов жертв этой войны, уставши после нескольких лет дрожания и скрипа, не мешала нашему  шарику вращаться размеренно и тихо.  Только  рельсовые стыки, равномерно стуча по колёсам стареньких переполненных вагонов,  исполняли  пассажирам железную музыку радостных  встреч. Чем дольше музыка, тем ближе встречи.
     Молодой паренёк со сверкающей на сером пиджаке медалью и  большим обшарпанным чемоданом в руке остановился возле последнего отсека плацкартного вагона, не зная, куда идти дальше…
     - Эй, орденоносец, подгребай к нашему берегу, а то я вижу тебе некуда пришвартоваться. У нас в «кубрике» есть одно место. Никто, думаю, не будет против. Да? – говоривший  (тельняшка и выговор  выдавали в нём моряка)  обратился к своим соседям.
     Никто против не был. Поезд Москва-Владивосток  успел их перезнакомить. Нового пассажира встретили радушно. 
     Паренёк поздоровался,  поставил чемодан, куда показали,  и скромно присел на край нижней полки. С ним в «кубрике» стало шесть человек.
     - Давай знакомиться, герой, - моряк, сидевший напротив,  протянул  ему  руку. –  Гвардии старшина первой статьи Тихоокеанского флота Иван Егоров!
     - Гриша…  Григорий, - скромно ответил паренёк и встал.
     - Извини за невежество, но что это у тебя за медаль? Я такую ещё не видел.
     - «Партизану Отечественной войны» первой степени.
     - А годков-то сколько тебе?
     - Шестнадцать летом исполнилось.
     - Гриша, - подал первым руку паренёк следующему соседу по «кубрику», сидевшему рядом с ним.
     Тому было лет за сорок. Офицерский китель без погон. Левый рукав пустой от локтя.
     - Виталий Петрович. Майор медицинской службы в отставке. Куда путь держишь?
     - До Новосибирска. К родне еду. Дядька у меня на заводе Чкалова  работает.
     - Я тоже до Новосибирска. Будем попутчиками. Тоже к родне, - как-то задумчиво проговорил офицер.
     - А я вот домой, в Красноярск…
      Гришину кисть осторожно сжала ручища солдата, сидевшего у окна. На его гимнастёрке висели два ордена Славы. Ног у него не было совсем. Рядом с ним, под полкой, стояла тележка с колёсиками. Такого транспорта в стране после войны появилось  предостаточно…
     - Зови меня дядя Серёжа. В госпитале так все звали. Привык. Полгода там резали, штопали.  Почти как новенький стал. А вот до первой степени не дошёл, только вторая и третья…  Ходилки мои   мина немецкая оторвала: почти  по самые «ягодки».  Зато личное такси заимел, - он опустил вниз руку и крутнул колесо. - Был сапёр - стал  таксист.  Пешком не хожу – только езжу.
     - А меня последнее время в отряде Сусаниным звали!
     - О! И сколько ж ты  вражин  на тот свет завёл? Давай, рассказывай, - поинтересовался моряк.
     - Да нет, не заводил.  Фашисты проводили карательную операцию, а мы через болото в лесу ушли от них. Ту тропку знали только мы с дедом,  но он погиб в начале войны. Вот я и вывел отряд. Ни одного человека не потеряли. И дальше фрицев били, пока наши не пришли. За тот переход и дали медаль.
     - Народу много было в отряде? – спросил дядя Серёжа.
     - Сто пятьдесят два человека, вместе со мной, - отчеканил Гриша.
     - Ну, ты молодец! Спасти  своих боевых товарищей на войне – это самое святое дело. Это, можно сказать, экономика победы! – вступил в разговор ещё один обитатель «кубрика», подавая левую руку молодому герою (правой держался за кронштейн верхней полки). – Степан. Можно без отчества. У меня младший брат такой же… Так вот. В  нашем отделении,  в госпитале, был один лежачий. Из  университета   добровольцем  на фронт ушёл.  Мы его звали «будущий академик». Шибко грамотный. Про какую книгу не спросишь – всё он читал. Ранение позвоночника и головы. Положили в гипс, а лицо более-менее слепили. Как челюсти стали заживать, так врачи начали его заставлять говорить понемногу, чтобы речь восстановить. Он и залопотал. Сначала тихо, непонятно. А потом освоился…  Виталий Петрович, после любой операции должен же быть восстановительный период? – Степан обратился к майору.
     - Конечно! Только у всех по-разному это происходит. Кто-то  через неделю бегать начинает, а кому и месяца не хватает. Хотя ранения вроде бы одни  и те же…
     - Я и говорю.  В другой палате танкист лежал с такой же травмой, но он так и не заговорил...  А «академик» наш стал для госпиталя  говорящей библиотекой. Кому книжки рассказывал, кому на вопросы отвечал. Вот ты спас отряд. Сколько до конца войны твои бойцы угробили ещё фашистов? А сколько уничтоженные фашисты могли убить наших? Тут просчитать нельзя. И так одно за другое, а жизнь продолжается! Сколько твои товарищи по отряду и те, кого не успели немцы убить, нарожают новых человечков для нашей Родины? Чем больше, тем лучше.  В этом будет и твоя заслуга. Примерно так «академик» наш и толковал свою экономику победы…  Так что, Гриша, хошь не хошь, а герой!  Иван прав! Но не зазнавайся – тебе ещё рожать,  да рожать!.. Ух! – выдохнул Степан.
     Видно было, что эта речь далась ему не просто. Пока он говорил, то почти не шелохнулся, сидел прямо, лишь голова поворачивалась в сторону собеседника.
     - Ну, ты загнул, десантник! Парня уже и рожать определил! – сказал дядя Серёжа и весело засмеялся.
     - А чё? Мне только бы из этого корсета выбраться, а там… Родине нужно будет, буду и рожать!..
     - Ишь, раздухарился тут. Твоё дело не рожать, а договариваться, чтобы кто-то родил тебе. Дети на деревьях не растут, их делать надо. Я тебе объясню потом, как это делается, - сказал капитан-артиллерист, сидевший между десантником и моряком, и последний, кто вступил в разговор.    
      - Да я и сам знаю, - недовольно пробурчал Степан.
     - Так ты ж говорил, что у тебя  нет детей.
     - Пока нет. Вот оклемаюсь – будут. Быстрей бы спина зажила, а то уж самому опротивело быть оловянным солдатиком. Ни согнуться тебе, ни разогнуться…
     Гриша стоял посредине «кубрика» и внимательно слушал своих новых знакомых. Он даже не сразу заметил протянутую ему руку. Пришлось извиняться.
     - Капитан артиллерии  Андрей Николаевич Брусков. Можно тоже без отчества. Следую в Читу, к новому месту службы, а пока ещё неделя отпуска. Да ты присаживайся. Вроде со всеми поручкался.
     Молодой занял своё место на краю полки и с партизанской любознательностью оглядел внимательно своих попутчиков по часовой стрелке. У Виталия Петровича две нашивки за ранения, у дяди Серёжи тоже нашивки, два ордена Славы и погоны старшины. Десантник Степан - рядовой, медаль  «За отвагу». У капитана два ордена Красной Звезды, орден Отечественной войны  и орден Красного Знамени. Моряк был в тельняшке…
     - Рожать лучше всего у нас, в Приморье. Климат тёплый. Дары океана любые: от икры до китового мяса. А природа!.. Такой нигде нет. Даже тигры водятся. Невест полно – закачаешься! – старшина Тихоокеанского флота присвистнул и закатил глаза. – Так что, Гриша, подумай! Адрес я тебе напишу.
     - Да пока он подрастёт, да доберётся до вашей икры – тигры, поди,  уж всех невест ваших слопают! Хе-хе! – дядя Серёжа обратился к моряку. – Что за шум в проходе?
     А там появился лейтенант-лётчик с набитым под завязку вещмешком. У него через плечо красовалась белая  широкая лента:  «Свидетель  1945».
     - Здравствуйте, люди добрые! Не подскажете ли, когда будет вагон-ресторан? 
    - А жених с невестой взаправдишные? – удивлённо  спросил Гриша, увидев, как по проходу к ним направляется интересная пара…
     - Ещё какие! Можешь даже жениха ущипнуть, но только не невесту. Нам сказали, что шампанское есть в вагоне-ресторане, а какая без него свадьба. У жениха расписались, едем к невесте в Новосибирск. Там завтра гулять будем. Её мама сшила дочке настоящее белое свадебное платье. А пока она в том, что смогли найти у жениха. Кстати, у невесты есть две сестры. Может и мне повезёт. 
       - А может и мне пофартит? Сестры-то две.  Ресторан через вагон. Я провожу. Никому ничего не надо? - спросил капитан у соседей по «кубрику».
     - Сам только вернись!..
     - А вот и жених с невестой! – представил подошедшую пару свидетель.
     Все разом притихли, как партизаны в засаде, и уставились на молодых. Кто говорил,  что любовь озаряет, был прав на все сто. Ещё и окрыляет  (об этом говорили крылышки на погонах старшего лейтенанта). Коренастый  стройный брюнет с зачёсанными назад волосами смотрел на всех счастливыми глазами цвета безоблачного неба. Гвардеец.  Парадный мундир жениха искрился орденами и до блеска начищенными пуговицами. Взявшись  за руки и радостно улыбаясь, пара стояла, загородив весь проход. Если женихов таких можно было увидеть после войны нередко, то невеста оказалась необыкновенным явлением. Символ своего времени. Поверх военной формы  (синяя юбка, выцветшая  гимнастёрка) был надет белый гимназический передник начала века. Лямки, отделанные по краям кружевами, на плечах пропущены  под погонами старшего сержанта. На левой стороне гимнастёрки  рядом с лямкой сияла медаль «За боевые заслуги», а на правой красовался гвардейский значок. Чёрные туфли, белые носки. А лицо…  Одна только улыбка брала в плен все мужские взгляды.  Огромные карие глаза в белокуром обрамлении. На голове венок из алых роз,  из которого сзади струилась прозрачная фата…
     Капитан долго тянуть не стал: привёл быстро себя в порядок и повёл молодых  и  свидетеля в ресторан.
     Жених был хорош, но невеста просто очаровала всех пассажиров «кубрика».
     - Вот ради таких счастливых событий в наших судьбах  мы и одержали победу! Да!.. Много видел я невест, но этот старший сержант нечто неземное!..   А мы их даже не поздравили,  будто языки  проглотили. Эх!  Предлагаю выпить за здравие молодых.  Иван,  достань мой чемодан с полки, - попросил Виталий Петрович.
     Моряк достал  и раскрыл его. Майор вынул  оттуда  квадратную нержавеющую флягу и поставил на стол. На фляге синей краской было написано: 2 литра. Рядом поставил банку американской тушёнки. Потом, заметив любопытный взгляд дяди Серёжи, увидевшего в чемодане протез руки с чёрной перчаткой на кисти, сказал:
     - Довести до ума надо. Поэтому пока не ношу.
     - Дай-ка, дай-ка мне. Я доведу. До войны в районе лучшего шорника не было, да и сапожник, к тому ж.
     - Возьми, глянь, - Виталий Петрович подал ему протез.
     - И выпьем, и подарок организуем  от нас на память. Я придумал. Иван, будь добр, достань мой вещмешок.
      - Мне ребятки, пока я лежал в госпитале, натаскали кожи разной. Заготовки. Даже белые пластины есть, и красные,  - показывал своё «богатство» дядя Серёжа, вынимая из вещмешка. – Кто из вас рисует хорошо?
     - Я в отряде всем письма разрисовывал и к праздникам поздравления писал, - коротко сообщил Гриша.
     - Вот и хорошо. Будешь рисовать. Я буду вырезать из кожи свадебный подарок. Назад пойдут – мы им и подарим. А вы организуйте стол. Банкет и ужин сразу.
     Каждый занялся своим делом.
     Гриша быстро нарисовал карандашом на кожаных  заготовках то, что просил его дядя Серёжа…
     Сапёр достал из мешка сапожный нож и начал вырезать из кожи подарок. Степан с Иваном собирали праздничный стол. Виталий Петрович вышел в тамбур покурить. Гриша открыл свой чемодан.
     - Это командир отряда мне в дорогу дал. Я у него неделю гостил в деревне, - разворачивая из газетных обёрток варёные яйца, рассказывал Гриша. – Они с женой вдвоём живут. Сын погиб ещё в сорок первом, под Москвой. Дочка замужем, в Мурманске работает.  Меня оставляли у себя, но я дядьке обещал приехать. Он уже договорился на заводе.  Собирать самолёты  буду. В школу вечернюю пойду.
     - Вот это наш человек!  Самолёты ой как нужны! Позавтракал во Владике, а обедаешь уже в Москве. Степан, дай открывашку, тушёнку открою.
     Ещё из Гришиного чемодана появился целый короб домашних  пирожков с грибами.
     Постепенно стол становился более праздничным.  Можно было начинать, но ждали, пока дядя Серёжа доделает подарок.
     Вырезанный из светло-коричневой кожи самолёт (вид сверху) очень напоминал ИЛ-2. На крыльях красные звёздочки.  Там, где должна была быть кабина - большая белая ромашка, у которой вместо жёлтой сердцевины краснела пятиконечная  звезда. Подарок умещался на раскрытой ладони и смотрелся как заморский орден. Через  сделанное в носу самолёта отверстие  продета тонкая красная ленточка, чтобы  «орден» можно  было повесить. 
     - Пусть этот подарок  станет для них  талисманом новой семьи,  и памятью от  нас, воевавших вместе с ними. 
     Все закивали головами.
     - Сейчас быстренько сделаю вам закуску по рецепту моей бабушки, называется  «пыж». Наматывайте на ус, пока я жив. Потом оцените. Смотрите.
     Дядя Серёжа ножом разрезал очищенное  варёное яйцо вдоль пополам. Вытащил из обеих половин  желток. В углубление  в белке  насыпал немного перца из спичечного коробка. Поверх перца плеснул   столового уксуса из старинного флакона с двуглавым орлом на стекле.   Затем  вернул желток на место. То же повторил с другой половиной яйца, и сложил их вместе. Так он сделал всем.
     Во фляге  оказался  медицинский спирт. Разлили по кружкам. Когда подали Григорию, тот решительно стал отказываться:
     - Нет, нет! Я спирт не буду.
     - Так ты уж взрослый. Или в лесах спирт не водился? – поинтересовался Иван.
     - Он разведённый уже, - уточнил майор.
     - Просто не могу на него даже смотреть, не то, что пить. Мне когда медаль вручали в отряде, то положили её в кружку со спиртом. Я на радостях залпом и выпил. Горло так перехватило, что дышать не мог. Дали другую кружку,  с водой, чтобы я запил… да  перепутали,  там тоже спирт оказался. Чуть совсем горло не сжёг. Кое-как  очухался,  сейчас даже чай горячий не пью… Мне воды бы… ну, и пару капель для запаха, чтобы как все.
     Так и сделали. Потом разобрали «пыжи».
     - Я тут постарше вас, поэтому скажу первым! – дядя Серёжа прокашлялся. –  Знаете, как я обрадовался, когда увидел  эту пару?..       Мы их совсем не знаем, но я уверен -  они дадут жизнь новому поколению, которое, надеюсь, будет счастливее нашего и не хлебнёт столько горя, как мы!..  Всей душой!.. Всей душой!..   Счастья молодым!!!
     Глухое созвучие чокающихся солдатских кружек  подтвердило слова  сапёра.
     «Пыжи» понравились всем. Домашние пирожки с грибами тоже.
     - А можно я крикну «Горько», когда они подойдут. До войны мне доверяли. Не было звонче голоса в деревне, - заёрзал на своём месте Григорий.
     - Только не ори сильно, а то мои уши не выдержат: ещё побаливают, - сказал Степан.
     - Вряд ли они скоро подойдут. Их не отпустят,  я чувствую, пока весь ресторан не поздравит.  Даже беспокоиться  начал…  А ведь будущая тёща, наверное,  сейчас готовится принимать завтра утром парад, - высказал свои предположения   Виталий Петрович.
     Но опасения майора медицинской службы в отставке оказались  напрасны. Через некоторое время хлопнула дверь тамбура,  и в вагон ворвался весёлый гул многоголосья. Первым, тяжело ступая, шествовал свидетель.  Его вещмешок висел за спиной, а большущая корзина,  наполовину заполненная свадебными подношениями  и прижатая к груди  обеими руками, гордо плыла впереди лейтенанта. Как только жених с невестой оказались на виду у всех обитателей «кубрика», раздалась резкая команда:
     - Стой! Раз, два! Смирно!  Равнение на молодых!  Кружки на грудь! Товарищи военные! Поздравляем товарища гвардии старшего лейтенанта и товарища гвардии  старшего сержанта с законным бракосочетанием! Здравия желаем! Ура! Ура! Ура!
     Пока дядя Серёжа, чеканя каждое слово, произносил поздравление, свидетель успел организовать молодым фужеры с шампанским. В радостной суете все выпили, правда, когда старшина немного поперхнулся, то сразу раздался  звонкий голосище:
     - Горько! Горько!
     Третий раз «Горько» заорали уже всем «кубриком», но быстро замолчали - молодые уже целовались. Даже  рельсовые стыки приглушили звук  железной  музыки, а заворожённые взгляды присутствующих впечатывали  этот момент в свою память. 
     - Примите подарок  от нас! Пусть он станет талисманом вашей семьи! – Григорий вручил «орден» невесте.
     Этот маленький самолётик вызвал у молодожёнов сильный восторг. Особенно возбудился свидетель.
     - Командир!  Вылитая твоя машина! Я знаю теперь, как будут звать вашего первенца!  Илюша!  Не зря всё так сплелось.
     Снова все радостно загалдели ненадолго.
     Невеста быстренько приспособила «орден-талисман» рядом с гвардейским значком. Слова словами, а лучшей благодарностью от такой красавицы стал, конечно, поцелуй. Первым его получил Гриша.  Никого не обделила своим вниманием гвардии старший сержант…
     - Ну, братцы, вы даёте! Насквозь прошили наши души. Обещаем, что первенца назовём Илюшкой! – жених подмигнул невесте, и всех озарила её солнечная улыбка. – Дорогие мои победители, счастья Вам на земле и мирного неба над головой!.. Извините, нам пора. Завтра предстоит ответственный  день. Ещё раз, низкий  поклон!..
     Жених  пожал всем руки, и молодые со свидетелем  пошли в свой вагон. Капитан  проводил их, и  вскоре вернулся с полной сеткой всяческой закуски  и бутылкой вина.
     - Это всё вам, - он поставил сетку на стол. – Им так понравился подарок. Молодцы, братцы! Хорошо, что я с ними пошёл, а так бы затюкали бедных. Народ-то у нас, какой? Дай с женихом выпить, а невесту облобызать!  Я, конечно, понимаю: столько лет было не до свадеб…  Молодые даже не пили ничего, кроме шампанского, и то по чуть-чуть.  Невеста, оказывается,  на пятом месяце! Связистка  штурмового авиаполка. Они  на фронте вместе с сорок третьего года. Жених - командир звена. Свидетель тоже лётчик.  Свадьбу отыграют, она здесь останется у мамки, а им на Дальний Восток …
     - А вот и красная икра к ужину, - моряк достал  стеклянную банку из сетки.
      Дружеский  ужин никто не отменял, а свадебный настрой  дал возможность  нашей компании помечтать о будущем. В то, что там  будет всё прекрасно, безоговорочно верили все. А как иначе-то? Но увидеть  это было дано не каждому. Многие уже положили свои жизни   на  войне,  страшнейшей в истории человечества. А те, кому  посчастливилось выжить,  надеялись на то, что такой беды больше никогда не случится на нашей планете.
     Как-то незаметно откровенный  разговор остановился на  теме физической  и духовной стойкости  солдат  на войне. Тут рассказывать можно было бесконечно.
     Ох, сколько ещё невероятных историй и исповедей услышат эти вагоны, трудяги железных дорог, ставшие некоторым пассажирам на время пути чуть ли не лучшими друзьями.
     Дядя Серёжа колдовал над протезом Виталия Петровича, не теряя нить разговора. Он  первый и поведал свою историю.
     - Мне ж ещё в гражданскую случилось поучаствовать. Попартизанил немного:  помахал шашечкой. Молодой был, чуть Григория  старше.  Колчака гнали на восток, да сами в засаду раз угодили. За мной с десяток белых погнались.  Догнал меня здоровенный казак. Встал на стременах,  взмахнул шашкой  и развалил бы надвое моё  партизанское тело.  Да конь подо мной необъезженный был, пужливый, но шустрый. Это нас с ним и спасло. Дернулся он вправо,  а я слева только и увидел сверкнувшую шашку. Сразу боль в пятке.   Пришпорил каурого, как смог…  Ушли. А беляка того свои затоптали. Он при замахе слишком наклонился в мою сторону, и удар получился пустой, только на излёте разрезал пятку на моем  сапоге. Его и повело - оказался под своим же конём, а сзади скакавшим казакам и свернуть некуда было.  Пока с этим месивом разбирались, я уж далеко был.  Четверть века прошло, а лошадиные глаза моего спасителя помню…  Примерь, Петрович, - старшина подал протез майору.
     Тот скинул с левой стороны мундир, обнажив культю в полпредплечья. Засунул её в протез, покрутил и оставил в нужном положении. Примерил крепёжные ремешки.
     - Вот здесь на входе немного бы плотнее, чтобы держалось лучше. А так хорошо, - оценил работу Виталий Петрович.
     - Сделаю, - сказал дядя Серёжа и продолжил свой рассказ. – Так вот. Повезло мне тогда. Так уж в моей жизни повелось: с неба ничего не достаётся, а на людей всё время везёт. Спасла мою пятку бабка Гиппократиха! Ну-ну, не смейтесь! Она многих после гражданской  на ноги поставила. А прозвище?..  Прозвище такое ей дал проезжавший через наши края  декабрист,  которого она спасла от горячки, будучи совсем юной. Зелье целебное умела варить почти от каждой хвори. Мне же мазь её помогла.  Но осталось  от той раны странное наследство: как на душе моей неспокойно – пятка чешется.  Кто только не зубоскалил насчёт этого. Катюшка, старшенькая дочка, снимала с меня эту напасть просто: садилась рядышком и напевала свои песенки. Чесала и напевала. И проходило. Трое их у меня, дочерей-то. Средняя – Лиза.  Младшенькую Любашкой звать. Вот она перед войной попросила сделать ей дирижаблю. Так и сказала: «Сделай мне, папаня, дирижаблю!»  Именно так…  Приеду, будем с ней вместе эту «дирижаблю» строить. За войну много мыслей появилось насчёт этого.
     - Я даже не сомневаюсь, что у вас получится. Года через два во всех газетах напишут про воздушный перелёт Красноярск – Москва на самодельном  дирижабле. Сколько дочке будет тогда?.. 
     - Двенадцать лет!
     - Значит, это будет пионерский перелёт! И мы вспомним, как в сорок пятом  ехали в одном вагоне с отцом молодой воздухоплавательницы…
     Дядя Серёжа ухмыльнулся и  почесал согнутыми пальцами протеза  у себя за ухом.
     - Ладно! Теперь к нашему разговору. Не нам хвастаться тут друг перед другом. Каждый пережил, наверное, такое, что в мирной жизни даже присниться не могло бы. У меня легких ранений, не считая царапин, три. Тяжёлое одно. Прямо-таки в пословицу и вляпался…  Сапёр ошибается только раз. И как обычно, на ровном месте.  Под Кёнигсбергом дюже трудно приходилось. Расчищали проход для танков. Устали в тот день сильно, ну и рано успокоились. Потом, в госпитале, я со многими разговаривал… Каждый  второй отвечал примерно так: « Сам не помню, как это со мной случилось!..» А  мне и спросить не у кого было. Как танки пошли, мою группу миномётами и накрыло…
     - Да, знакомая картина! В такой ситуации сложно выжить, - высказался капитан, - фрицы грамотно сработали. Я же сам миномётчик…
     - Вот так и очутился в госпитале. И начали мои ножонки чекрыжить. Правая-то  ступня там осталась, в перелеске, а левую по науке разделали, на столе. Врачи хотели минимум отчикать, даже колени оставить, но не вышло. А тут победа. Я им и сказал: «Пилите так, чтобы мне на культяшки  мои можно было протезы приладить! Да побыстрей!»  Так что почти по самые «ягодки» и отрезали. Несколько операций выдюжил, но не про это хочу рассказать. Есть такая зараза, как фантомные боли. Виталий Петрович знает, что это такое. Кажется тебе, что болит нога, да так сильно – до ора доходит. А ножки-то нет. Её давно уж отчекрыжили и на помойку выкинули… Этот фантом  меня чуть психом не сделал. Стало казаться, что моя любимая пятка сильно чешется, спасу нет.  До одури доходило. Левое бедро до костей расцарапал. По ночам Катюшку звал на помощь. Чуть умом не тронулся. Несколько человек  в другие палаты сбежали: не могли уснуть, когда я орал. Руки заматывали  и привязывали к кровати. Потом  консилиум собрали. Я уже говорил, что на людей мне везёт. Добрый человечек и появился. Медсестра Танюшка. Выспросила, какие песни Катюшка пела, и давай их мне напевать перед сном. Позже своих добавила. Отпустило меня, братцы! Ну и врачи постарались. Как вспомню, так  всего корёжить начинает...
     - Интереснейший случай:  и с медицинской точки зрения, и с житейской. Такие примеры не должны пропадать бесследно, - сделал вывод Виталий  Петрович.
     - Не пропадёт! Я бы ещё летом дома был, но упросили в госпитале задержаться у них. Сначала профессор из Москвы приехал. Долго мою историю болезни изучал, да из меня все чувства вытягивал. Он монографию какую-то научную  пишет. Потом помог госпиталю  аппаратуру кой-какую в порядок привести, да себе «такси» изладил. Дома заждались… Давайте, наливайте.  Хочу помянуть ребят своих. Совсем немного до победы не дожили…  Слава им всем и светлая память!
     Немного помолчали.
     Самый молодой из компании налегал на красную икру. Слизав с ложки  последнюю икринку, Григорий сказал:
     - Я бы такого не вытерпел, наверное. У меня три ребра сломались,  и сотрясение мозга было, не считая ушибов. Думал, хуже не бывает.  Аж выл от боли, если не туда повернулся…
     - Да не говори. Я сейчас такой же, - посочувствовал Степан, повернув голову в сторону Григория, - А кто ж тебе рёбрышки-то пересчитывал?
     - Сосна!
     - Как сосна?
     - Ну, вот так получилось. Командир отряда поручил сделать мне временный наблюдательный пункт на дереве. Я выбрал сосёнку. Залез. Как темно стало, фашисты артобстрел начали.  Рядом так рвануло, что  сорвался.   Хорошо в фуфайке был, а то, как сказал фельдшер, принесли бы ему мешок с рёбрами. Через двадцать дней прыгал, будто  кузнечик. У нас несколько человек от шальных пуль и осколков погибли.  Немцы, когда по лесным дорогам ездили, стреляли из автоматов направо и налево, на всякий случай.
     - Повезло, значит, тебе Гриша. А я вот попал под их автоматы, как живая мишень.  Мост надо было удержать до прихода основных сил. Нас  забросили. Три самолёта. Я в последнем был. Только-только  рассвело.  Туман  от речки тянуло к дамбе.  Разведка доносила, что немцы далеко от моста. Но всё случилось для нас не так…  Последний самолёт они, гады,   успели перехватить в воздухе. С другой  стороны дамбы на нас просто обрушился свинцовый град!..  Я такого даже с неба не видел, а тут с земли!.. Кольнуло несколько  раз в левый бок и всё!   Ничего не помню.  В сознание пришёл через две недели. Из нашего самолёта несколько человек всего выжило. Состояние такое, будто засунули мне под рёбра кастрюлю с кипящей водой и варят в ней картошку!.. Я до войны на повара учился. А на фронт с двоюродным братом ушли вместе: и у него и у меня по двадцать прыжков с парашютом было. Две пули насквозь прошли, а пять в потрохах застряли.  Четыре вынули, одну не смогли, слишком опасно… Так в обнимку с сердцем эта пулька  и живёт. И победу с ней вместе встретили. Врачи предупредили, чтобы я шибко не прыгал, а то эти обнимания  ничем хорошим не закончатся. Можно от радости  чуток  и попрыгать, но только не с пятого этажа…
     - Так ты и не прыгай, с пятого-то и от меня одно мокрое место останется, - решил подбодрить десантника старшина первой статьи.
     - Главное, чтоб спина зажила. Дома мама уже всех знахарок  на уши поставила. Корней  да трав каких-то нанесла полный сарай…
     - Ты, Степан, сразу на учёт встань у врачей своих. Травки не помешают, конечно, но за здоровьем следи внимательно, с позвоночником шутки плохи.  Я  напишу тебе один московский телефон, если дело дойдёт до операции и у вас никто не возьмётся её сделать. Меня найдут – там решим.
     - Добро, Виталий Петрович. Спасибо. Всякое  может случится.
     Когда  кто-то  рассказывает про свои страдания, то и собеседники стараются не мешать таким откровениям, а сочувствовать молча. Поэтому обитатели «кубрика»  ужинали урывками.
     - Давайте и я расскажу вам, пока створки души приоткрылись, - капитан расстегнул китель и удобнее уселся. – Вот весь перед вами. Ни одной раны серьёзной. Царапин и шишек хоть отбавляй. На фронте с сорок второго, как училище артиллерийское окончил, и  до победы. В нашей семье все потомственные пушкари.  У меня с детства любимыми игрушками были  пушки. Даже коллекцию собрал небольшую. И работал на пушкарном заводе  с родителями.  Бронь была, а  выбора не было – только артиллерийское  училище.  При первой же возможности   туда  и попал.  А там по ускоренной программе и сразу на фронт. Держали оборону. Немец  остервенело рвался  к  Волге…  на Сталинград. Потери дикие. Расчёты кое-как успевали восстанавливать. Спасался   наш взвод благодаря мгновенной смене позиций. Последняя мина ещё летит, а нас уже ищи-свищи. Спасибо старшине в училище. Он так меня напутствовал на выпуске: « Андрюша! Родненький ты мой, тебя спасёт на фронте скорость передвижения, скорость мысли и возможность делать невозможное. И габариты твои неприметные. В ветку всегда трудней  попасть, чем в ствол». Кто-то скажет, что это азбучные истины и будет прав. А я так всю войну с этими словами и прошёл. Росточком  родители немного обделили, зато шустрости  не пожалели…    Первое время на передовой не могу даже сейчас осознать.  А что творилось в самом Сталинграде?  Всё выражалось одним словом – ад! У меня потом служил ездовым ефрейтор, прошедший эту мясорубку. Лицо обожжено, одни глаза остались нетронутыми.  Глаза круглые, голубые.  Говорил плоховато,  но мы его понимали, да и он нас понимал. А вот при упоминании Сталинграда его клинило, притом напрочь. Многие хотели узнать, что с ним там случилось.  И он отчаянно пытался рассказать. Видно было, как начинали сверкать его глазищи, как руки начинали говорить вместо языка, потому как речь из бессвязных звуков резко превращалась в страшный утробный гул. Потом замолкал и тихо стирал с обожженных щёк слёзы. Мог бы  пристроиться, где потише, но нет - только передовая.  При артобстреле придавило его лошадью. Отправили в тыловой госпиталь.  Фронт преобразовали в Донской.  Командующим стал Константиныч.  Так его звал наш комполка.  Они, оказалось,  с гражданской  были знакомы с Рокоссовским.  А там резервы подтянули к наступлению. Готовились основательно.  Давайте, братцы, наливайте, а то в горле пересохло…  Говорить много не буду.  Кратко, как выстрел миномёта. Я горжусь, что служил под командованием Рокоссовского. За Константиныча! – капитан встал и выпил стоя.
      Кто смог встать сделали также.
     - А лично встречался с ним?
     - Видел один раз близко: за четыре дня до наступления он приезжал к нам в полк. Выступал перед офицерами,  когда ставил боевую задачу.  Мне всё казалось, что он смотрит только на меня. Как сейчас вижу его взгляд. И поклялся себе выполнить всё, что он прикажет сделать.  Такой душевный подъём я испытал первый раз в жизни. А вечером принял пополнение во взвод:  двоих зэков (недалеко в тылу колонию разбомбили, ну и некоторых на фронт отправили)  и  двоих братьев-близнецов, только что призванных восемнадцатилетних  пацанов.  Зэки были родом из мест, где проходила передовая, а близнецы оказались моими земляками, с Горьковской области. Братья  мне по душе сразу пришлись: открытые, рвущиеся в бой ребята. Блатные вели себя по-другому: не выступали, командиру не перечили, всё больше молчали.   А  ночью я случайно услышал обрывки их  разговора: «… дёргаться пока не будем, а зашкеримся… надо понять, что к чему…  шкета этого, лейтенантика,  порешим и ноги сделаем, а то нас тут в муку перемелют…»  Вот  тогда-то  стало мне не по себе. Ребятки крепкие были, могли меня  просто-напросто затоптать. Три ночи перед наступлением не спал. Мысль одна появилась и  как ножом по сердцу: вот «порешат» меня, и не смогу я клятву свою выполнить, данную командующему. И даже казалось тогда, что без моего взвода наступление будет не таким успешным.  Мне бы сообщить, куда следует, но привык с детства сам с трудностями справляться. Да и что говорить-то, такие от всего отопрутся и тебя же крайним сделают. Ну, думаю, кто кого «порешит», это посмотрим. Пистолет всегда при мне. А в начале наступления их перевели в хозвзвод, откуда они вскорости ночью и «свинтили». Оглушили старшину, который им, оказывается, и способствовал в переводе. Оружие взяли, продукты, и, как сквозь  землю провалились. Старшину под трибунал, комбата в штрафники.  Особист мне много нервов  попортил: мол, сколько тебе заплатили эти предатели. Первый раз в жизни появилось желание удавить человека. Спасибо комполка: вступился. Старшина, гнида эта, брал деньги за перевод в хозвзвод.   Сколько потом всяких передряг было жутко вспомнить. А за тот случай до сих пор стыдно, и не только перед  собой… Сейчас точно знаю, пристрелил бы сволочей, если что…
     - Нашли дезертиров-то?
     - В том-то и дело, что не нашли. Поэтому до сих пор душа  дёргается. Каких дел они смогли наворотить?  Назад-то ходу у них не было.
     - Да души-то наши до гробовой доски дёргаться будут. Такую годину пережить – слов не хватает. Всего горя не объять… Как случилось, так случилось.  За всё за это  время расписалось кровью наших душ!  – дядя Серёжа подал свой голос. – Так у нас в госпитале поэт один говорил. Сейчас надо строить новый мир, чтобы проклятых  войн никогда на земле  не было!
     - Правильно поэт сказал. Ещё забыть бы многое…,  но не забывается…
     - Да, забудешь тут. Я почти каждый день войны помню. У меня трое друзей, одногодков, погибло. И ещё брат двоюродный, младше на два года,  - шмыгнул носом Гриша перед обитателями «кубрика»  и  кулаком стал утирать глаза.
     Старшина первой статьи аккуратно, по-дружески,  похлопал его по плечу, привстал, вытащил из своего вещмешка, лежащего на второй полке, свёрнутый ремень. Развернул. Бляха с якорем блестела, как медаль.
     - Партизан, ты наш, юный. Это тебе подарок от всех нас и от Дунайской флотилии. Носи! А насчет памяти ты прав. Может когда-нибудь и забудется что-то. А если всего полгода прошло. Тут как вчера. Я на фронте только с августа сорок четвёртого. Нас прислали  на пополнение флотилии. Тральщики были, а  спецов не хватало…
     - Извини, Иван, а что такое тральщики? – спросил Гриша.
     - Сапёры  на суше, а тральщики на воде, если коротко.  Есть такие корабли специальные по обезвреживанию мин. Я тебе потом даже фотку покажу. Для нас война не закончится, пока последней мине кранты не наступят. Правильно говорю, дядя Серёжа?
     - Прямо в точку! Хотя сколько это может продлиться никому не ведано. У нас в соседнем полку водовоз с повозкой подорвался на немецкой мине, ещё с первой мировой осталась. Вот как судьба крутанулась!.. Ушёл на вторую мировую, а погиб на первой!
     - Поэтому наши ребята весь Дунай, как через сито пропускают. А  там аврал не на один год. Меня отозвали обратно во Владик, но представление на три медали сделали: Белград, Будапешт и Вена. Может и дождусь. Почти  пол-Европы всё-таки прошёл.  Немцы отступали в верховья Дуная, и от самого устья за собой оставляли мины и металлические заграждения. Взрывали мосты и конструкции сбрасывали в воду.  Вот под Будапештом это и случилось. Немцы очень яростно  сопротивлялись. А мы ж ещё и десант перевозили. Высадили наших на том берегу, и быстрей за следующей партией. Посреди реки нас засекли, и давай крыть. Я на корме стоял, когда  рядом так рвануло, что тральщик чуть не перевернуло. Меня как подбросит и  взрывной волной за борт выкинуло. Только под водой глаза открыл – темнота и вода холоднющая. Февраль. Давай наверх выгребать. Свет белый увидел, тут и мозги заработали. Барахтаюсь, а на меня мина морская прёт. Руки выставил, а за рога боюсь взяться, вдруг подломаны. Одно движение и амба. Только  ногами работаю, чтоб на плаву удержаться. Руки коченеть стали. Что делать-то?  Вдруг слышу издалека крик: «Васька, давай пальни, вон видишь, поросёнок всплыл!»  Это Егоркин голос был, матроса с нашей команды. Он мины поросятами называл. Вот тогда-то сердце в пятки  и ушло. Ещё холоднее стало. Пальнёт  Васька, и не останется от меня даже тельняшки. И отплыть не успею. Один шанс остался. Как закричу, а голоса не слышно совсем - горло пересохло. Разрыв за  разрывом!  И вдруг затишье. Хлебнул я жижи дунайской с порохом, грязью и кровью, и так заорал, что, показалось мне, мина сама вздрогнула: « Васька!  Якорь тебе в глотку, мать твою… Это я – Иван!»  Услышали. И я успел услышать: «Ванька, отплывай от мины, держи круг!»  Оттолкнулся  от неё - она по течению, а я против. Как только втащили меня на борт, Васька пальнул. Такого прощального  привета не забуду никогда. Неделю валялся с переохлаждением и расстройством желудка. Хотели списать на  берег,  кое-как уговорил врачей оставить на корабле. Всё лето Дунай чистили. А как боли головные появились, отправили домой, во Владик: пусть там решают, что со мной делать. До сих пор громко говорить не могу.
     - А кошмары не снятся? – спросил майор медицинской службы.
     - Было несколько раз. Но сон один и тот же. Небольшая речка. На берегу трава зелёная. Разбегаюсь и ныряю. Водичка классная.  Медленно плыву на тот берег. Вдруг рядом выныривает мина немецкая рогатая, и ко мне. Я от неё, но не могу: ноги не слушаются. Она догоняет меня и  по-русски: «Ванечка! Дай мне по рогам!»  Хочу оттолкнуть её. Никак. А она становится всё больше и больше, как будто её кто-то надувает.  Я уже почти ничего не вижу, а она всё орёт: «…дай по рогам, дай по рогам…»  По-немецки ей отвечаю: « Niht problem, frau»,  по-нашему значит «не вопрос, тётя». А потом с правой, кулаком, как двину по ближнему рогу… Взрыв!  Просыпаюсь. По телу пот холодный. Голова гудит. В ушах звон. Всего штормит. И ноги судорогой сводит.
     - Война-то долго ещё будет сниться. Но это проходит со временем. Пойдут другие  сновидения… Будут тебе являться голубые, как море, глаза. И будут они сильней магнитной мины. И без хозяйки этих глаз ты уже не сможешь жить!
     - Эх, быстрей бы это случилось, Виталий Петрович!
     - Обязательно случится, Иван, обязательно! А когда?.. Ты сам поймёшь! Дорогие мои! – майор окинул взглядом всех обитателей «кубрика», и продолжил: – Завтра рано утром мы будем в Новосибирске. Нам бы с Гришей отдохнуть хоть немного перед встречей с родными…
     - Да, меня дядька будет встречать. А вас?
     - И меня должны встретить…  И было бы неправильно, если бы я не рассказал вам свою историю. Поверьте мне на слово: столько человеческой боли и нечеловеческих усилий по её преодолению, сколько я видел на своём операционном столе, никому не желаю увидеть. Я хирург. С сорок первого на фронте.  Такое случалось, что кажется,  это не со мной всё происходило.   Вы просто удивитесь,  за что я получил свою первую  награду.
     - За что?
     - За спасение жизни немецкого офицера!
     - Да ну!
     - Ого!
     - Вот так, дорогие мои.
     - Неужто и в наградном листе так написали?
     - Нет, конечно! Там было написано: за участие в операции по выводу наших войск из окружения. Орден Красной Звезды. Тогда я первый раз столкнулся с нечеловеческой солдатской  стойкостью. Немцы разработали  план уничтожения наших частей,  попавших в окружение. Чтобы этот план достать были посланы несколько разведгрупп. Вернулась только одна, если так можно сказать… Да… То есть один наш разведчик, но  с «языком», немецким офицером, который и оказался  разработчиком  этого плана. И бумаги оказались при нём. Там не стояло только время начала операции, и кое-что  требовало уточнений.  Я сделал всё, чтобы немец заговорил как можно быстрей  (ко мне он попал без сознания).  И он заговорил!  Сразу же начался вывод наших частей из окружения. А разведчик наш умер от потери крови. Молодой парень. Девятнадцать лет.  На нём живого места не было. Когда мне рассказал сержант, который первым встретил его на нашей стороне, как всё случилось, я испытал сильнейшее потрясение!..  До сих пор, как вспомню, аж кровь в жилах холодеет. Да у сержанта самого голос дрожал: « Нас предупреждали  о вылазке нашей разведки, поэтому все на ушах стояли. Ночью, на той стороне  в нескольких местах слышались выстрелы. Потом тишина. Чего греха таить, думали всех накрыли… А под самое  утро смотрю и понять не могу: в лесопосадке то появится что-то, то опять ничего не видно. Снег не выпал ещё, а маскхалаты разглядеть на осенней земле даже в бинокль не просто. А движение идёт к нам. Пополз навстречу.  Ах, тудыть-растудыть! Наш, родименький! Прёт немца.  Закатал «языка» в плащ-палатку, как в кулёк, левой рукой вцепился в него, и волокёт. Спрашиваю его, молчит, будто глухой. Головы даже не поднял. Ползёт и всё. Хотел с немцем помочь, так он его ещё сильнее к себе подгрёб, и дальше молча. Лица не видно. Я и так и эдак, без толку.  А за ним след кровавый. Так и полз, пока санитары не подоспели. Только после лошадиной дозы нашатыря он приподнял голову и открыл глаза. Оглядел нас и прошептал:  «Вот! Принимайте!», и потерял сознание. «Языка» кое-как отняли у разведчика и обоих отправили к вам, в медсанбат…»   А до нас только немца живого довезли. Пока его готовили к операции, я осмотрел нашего героя. С правой стороны несколько входных пулевых отверстий. Тело разведчика оказалось  щитом для «языка». Как ему удалось доползти?  Необъяснимо. У офицера  всего две раны: обе в плечи…  Повезло ему: отправили в тыловой госпиталь. А нашего там похоронили. Потом узнал, что разведчика звали Александр…
     При полном молчании дядя Серёжа раздал всем наполненные кружки. И молча  выпили, не чокаясь…
      
     Виталий Петрович  вынул из внутреннего кармана мундира вчетверо сложенный тетрадный  листок.
     - Это последнее письмо, что я получил летом сорок второго года от детей из блокадного Ленинграда. Жена пропала без вести ещё в конце сорок первого. Они остались одни. А потом пришло сообщение, что наш дом разбомбили. Судьбы жильцов неизвестны. Меня переводили из одного места в другое. Я работал, но верил, что они живы. В то время многих детей эвакуировали из города. И вот дождался, - Виталий Петрович глубоко вздохнул и замолчал.
      - А где сейчас дети? – после тягостного молчания спросил дядя Серёжа. 
     - Завтра должны меня встречать!..  В Новосибирске  много эвакуированных ленинградцев. Одна женщина взяла их к себе.  Я же всю войну жил только с одной мыслью – выжить!  Мне повезло – я выжил. И дети тоже!

     - Граждане пассажиры! Подъезжаем к Новосибирску! Кто просил разбудить?  Вставайте! Вещи свои не забываем! Кто брал постели – сдаём!  Стоянка час!
      Проводница, стараясь говорить бодрым голосом, бойко шла по проходу.
     Обитатели   «кубрика» помогали собираться Виталию Петровичу и Григорию. Иван прикручивал к майорскому мундиру орден Красной Звезды и орден Отечественной Войны. Погоны он приладил раньше.  Дядя Серёжа застёгивал ремешки протеза. Потом, сообща, помогли мундиру украсить образ достойного офицера.  Андрей старался распределить остатки вчерашнего ужина по всем чемоданам.   
     - Обь! Смотрите, Обь! Ого, река! – восторженно воскликнул Гриша, когда поезд проезжал по железнодорожному  мосту. 
     - Да! Матушка Обь. Великая сибирская река!
     Если Гриша радостно глазел на проплывающий мимо городской пейзаж, то на Виталия Петровича горько было смотреть. Он, то присядет на край нижней полки, то нервно встанет.
     - Товарищ майор, да успокойтесь вы. Столько ждать и дождаться, радоваться надо. И мы за вас порадуемся! – все сочувственно загалдели.
     - Ой, ребятки, как бы ноги не отнялись. Не могу чего-то!.. И колотит всего…
     - Ничего себе вокзалище! Махина, какая! – продолжал восторгаться Гриша и вдруг осёкся. – А как же я дядьку найду, я его ни разу не видел?!
     - Как? А ты не партизан, что ли?  Как в лесу ищут? Тут даже не волнуйся, он тебя сам найдёт, - Степан напутствовал молодого.
    
     В привокзальном шуме скрипнули тормоза прибывшего поезда, и для кого-то начинался новый этап их жизни.
     В подтверждение слов десантника  с перрона и из вагонов поезда стали  раздаваться голоса. Виталий Петрович и Григорий попрощались с дядей Серёжей и Степаном – они остались в «кубрике». Иван и Андрей пошли  провожать.
     - Валя! Валюшенька! – вырвался из общего гула пожилой женский голос.
     - Валька! Валька! – вдогонку за ним, не отставая, полетел перезвон  двух радостных  девичьих голосков.
     - Это мать с сёстрами нашей невесты!  Её же Валентина звать! Простите, я вам не сказал вчера, - выходя из вагона с чемоданом Виталия Петровича, извинился перед попутчиками Андрей.
     Моряк нёс вещмешок и майорскую шинель. Чуть сзади, крутя головой во все стороны, пробирался со своим чемоданом будущий строитель самолётов Григорий.
     Виталий Петрович справился со своим волнением и шёл уверенно и быстро. На углу, где заканчивалось здание вокзала, стояли… они.  Женщина, в тёмно-зелёном длинном платье и светло-зелёной  старомодной шляпке, держала за руки девочку и мальчика. Одеты они были скромно, только белый   берет  девочки выделял её в толпе встречающих.
     Майор остановился в двух метрах от них и замер.  И слёзы, копившиеся много лет,  дождались своего часа.
     - Папа! – дети с двух сторон бросились к отцу и сжали его, как в тиски.  Сбиваясь и плача, говорили и говорили…
     Потом Виталий Петрович поставил детей перед собой, опустился на одно колено. Теперь они смотрели на него сверху вниз. Достал  письмо, и сказал:
     -  Это последнее ваше письмо я получил через три месяца, после того, как вы его написали.  Родненькие мои, - Виталий Петрович обнял своих детей и крепко прижал к себе, - Как хорошо, что вы остались живы! Вы нас простите, взрослых, что не уберегли ваш мир и покой. Но такого больше не повторится никогда!
     Он встал с колена и преклонил голову перед детьми.
     Подошёл к женщине, поклонился ей, взял правую руку и расцеловал.
     - Превеликое спасибо вам, Ольга Васильевна, за то, что вы сделали для моих детей!   
     Расплакавшаяся от радости встречи  женщина стояла на перроне, смотрела на детей, ставших частью её жизни, на их отца, вытирала слёзы одной рукой, а другой пыталась выжать мокрый носовой платок…
   
     - Гришка! – мужчина лет пятидесяти, в чёрной кепке и коричневом костюме, хлопнул нашего партизана по плечу. – Приехал, Сусанин!
     - Дядя Арсений! Вы?
     - А кто ж ещё? – дядя крепко обнял племянника, приподнял, и спросил. – Тебя кто-то другой обещал встретить?
     - Нет!

     Андрей перецеловал  всех встречавших наших пассажиров «кубрика», успев шепнуть  на ушко детям: « Берегите папку! Он у вас герой!». Простился с Виталием Петровичем и Григорием, оставил Ивана главным провожатым, и людской круговорот утянул его в сторону  начала перрона, откуда  звучали крики «Горько!». 

     - Говорят, что снаряд в одну воронку не попадает дважды! А если подряд три раза в одно место? Один случай на миллион! Я-то знаю, - раскрасневшийся от возбуждения капитан артиллерии собирал свой чемодан и докладывал  своим товарищам по «кубрику». – Три раза глянула на меня, и все три раза сердце кольнуло в одном и том же месте.
     - Да хоть скажи кто?
     - Как кто? Младшая сестрёнка нашей невесты. Они на перроне меня ждут. В части  только через неделю надо быть! Успею! Влюбился сразу, как третий раз кольнуло! Может это и есть моё счастье?  А вдруг?..

     Дядя Серёжа и Степан долго смотрели вслед  капитану, бежавшему с чемоданом  к своему счастью…