Судьбы неведомой дороги... Истоки

     Россия строила  Северо-Кавказскую железную дорогу. Тендер выиграл барон Штейнгель Рудольф Васильевич, из известной династии немцев, давно обосновавшихся в России. Как  специалист высокого уровня и, видимо, талантливый предприниматель, он участвовал в строительстве Октябрьской железной дороги, после выигрыша тендера возглавил строительство железнодорожной  линии от Ростова-на-Дону до Владикавказа. От Тихорецкой до сегодняшнего Новороссийска. У него было четверо сыновей, для каждого из которых жизнь сложила разные судьбы в то непростое переломное для истории время.
     Но меня интересует один из них – Штейнгель Владимир Рудольфович. Так уж получилось, что, не имея никакого отношения ко мне, а я к нему, моя жизнь оказалась связанной с его семьёй.
     Отец Владимира Рудольфовича приобрёл землю в районе города Прочноокопа на Кубани, рядом с укреплением «Форт-Штадт» на Кавказе, который основал ещё фельдмаршал Суворов.  Приобретение земли было перспективно в связи с проходящей рядом и построенной им же железной дорогой. Рудольф Васильевич заложил имение, которое почему-то назвал «Хуторок». Много вложил сил, чтобы сделать из него эффективное хозяйство, как это он  понимал. Хозяйство было хотя и капиталистического уклада, но достаточно прогрессивно сложено и в деловом построении, и в социальных решениях. Тем, кого он брал на постоянную работу  на земле, получали жильё (до сих пор остались эти домики с подворьями по главной улице Хуторка – теперь район города Новокубанск),  что давало возможность людям закрепиться для жизни на этой земле. В Хуторке была школа для детей постоянных работников, общественная больница и баня. Для связи и управления работал телефон, в необходимом объёме решена проблема электрификации. Богатое хозяйство поставляло ко двору Его Величества вина, которые получили «марки» на выставках, вплоть до зарубежных во Франции. Были деньги, была великолепная  кубанская земля. Были приобретены дополнительные угодья.
     И всё это неподалеку от города Армавира.
     Я, безусловно, упрощаю, не раскрывая известных подробностей деятельности Штейнгелей. Но на приобретённой земле много было начинаний, которые приносили не только прибыль, но и, что наиболее главное, радость конечного результата. Покопавшись в исторических материалах, я понял, что такой подход для известной в России династии баронов Штейнгелей был очень дорог. В Хуторке началось всё с виноградников, потом увлечение коневодством, животноводством. В наследство перед своим внезапным уходом в мир иной именно Хуторок отец оставил сыну Владимиру. Было ли это решение впору сыну, не знаю. Владимир в это время получал образование, математическое и инженерное, в Киеве, но пришлось всё бросить и погрузиться в хозяйство. Далее, я так понимаю, были  хорошие луговые поля в пойме реки Кубани, где  можно было пасти скот. Пришёл замысел заняться племенным стадом.
     Я не знаю, каким образом был выбран мой прадед  (по семейным преданиям рождённый греком, женатый на дочери русского из Воронежской губернии и украинки) для перегона приобретённого бароном элитного стада из Воронежской губернии на Кубань.   Понятно, что тогда это можно было сделать только пешим ходом, что и было выполнено, как мне рассказывала моя бабушка, практически без потерь. Барон  оставил прадеда работать на постоянной должности в своём хозяйстве. Ему дали жильё, чтобы перевезти на новое место жительства всю семью. 
     И семья переместилась в  Хуторок. В семье было шестеро детей: три девочки и три мальчика. Их имена: Анна, Татьяна, Наталья, Фёдор, Даниил, Пётр. Не знаю точно, в какой последовательности их представлять по возрасту. Собирая воедино те оставшиеся в памяти обрывки рассказов взрослых, пытаюсь представить их детские годы. Организованная бароном начальная школа позволяла детям рабочих имения получить начальное образование. Далее отбирали ребятишек для получения дальнейшего образования, естественно с возвратом в своё хозяйство. Федор был очень музыкален, имел прекрасный музыкальный слух. Не владея музыкальной грамотой, он мог подобрать и играть любые мелодии на скрипке. Даниил больше проявил себя в математике, о Петре я знаю очень мало. Девочки, как правило, оставались в хозяйстве. Даниил, Фёдор и Пётр были направлены на учёбу в Санкт-Петербург. Необходимо заметить, что эта, условно, «селекция» шла с участием и при согласии родителей.
     Удивительно, всё это происходило перед надвигающейся Революцией, но никто, видимо, не предполагал, поэтому и не задумывался о последствиях будущих потрясений. Какие и насколько прошли свои академии в Питере Даниил, Фёдор и Пётр, трудно представить, но знаю, что все они стали почему-то счетоводами (бухгалтерами) в советское время. Очень мало информации о Фёдоре, который вроде бы так и осел в Санкт-Петербурге. Знаю только, что его дочь Елизавета Фёдоровна Скидан, с которой была дружна моя мама, почему-то называла её Лялькой, стала известным в стране специалистом, главным инженером ведущего в России цементного завода «Красный Октябрь» в городе Вольске. Участвовала в строительстве цементного завода в Индии, была депутатом Верховного Совета СССР. Дед Даниил каким-то образом оказался главным бухгалтером Сочинского морского порта, в этой должности был репрессирован и реабилитирован только в 1964 году. Дед Пётр вернулся в Хуторок, принимал в советское время активное участие в молодёжном движении и, в конце концов, оказался в городе Георгиевске Ставропольского края. Какие пути их привели к такому будущему в бурном водовороте тех дней, сложно представить.
     Теперь о девочках этой семьи.
     Анна, старшая,  после 17-го года вышла замуж за Григория Авдеенко, если не ошибаюсь, механика совхоза и видно не последнего человека в Хуторке. Родила от него дочь, которую почему-то назвали типичным немецким именем - Берта. В дальнейшем это имя приносило ей обидные неприятности, особенно после Войны.  По своему желанию переименовала себя и стала Верой. Затем  Анна в 1924 году родила сына, судьба которого во время Войны и после неё держала в тревожном напряжении всех близких родственников. Он ушёл на фронт в семнадцать лет, прошёл всю Европу, и потом пропал. Оказалось, был направлен на восток для участия в японской кампании и вернулся домой зрелым мужиком только в пятидесятых годах. До этого все считали его без вести пропавшим, как и многих ребят, ушедших на фронт и не вернувшихся после Войны.
     Чётко всплывает в моей памяти картина: Армавир, летний день, наша заросшая бурьяном и пыльная  улица Набережная. По тротуару, уложенному красным кирпичом, идёт улыбающаяся бабушка Наташа, навстречу ей почти бегом спешит бабушка Таня, чтобы сообщить новость или расспросить о возвращении Бориса. А на противоположной стороне улицы по тротуару идёт красивый и улыбающийся молодой человек. Вдруг бабушка Таня через высокую траву обочины и пыльную дорогу бросается на противоположную сторону улицы и виснет со слезами на глазах на шее этого парня.
     Борис женился на молодой девушке из белорусской семьи, в послевоенное время осевшей на Кубани. По характеру он был спокойным, педантичным аккуратистом и в одежде, и в работе, быстро освоил специальность наладчика аппаратуры на спиртзаводе, бывшем заводе барона Штейнгеля, увлекался футболом, играл в местной заводской команде. Потом, уже после рождения дочери, узнал, что молодая жена ему изменяет, не смог простить её, оставил квартиру ей и дочери и ушел жить к сестре Вере в родительский дом, запил. Жизнь дальше как-то не сложилась, и, в конце концов, он ушел в мир иной. Позже странным образом ушла из жизни мать, Анна: пропала как-то, уйдя из дома, и отыскалась в состоянии, когда было уже поздно её возвращать к жизни.
     Наталья, младшая из сестёр, пожалуй, самая энергичная и способная из девчонок. Была принципиальна и резковата в отношениях с людьми. Нельзя сказать, что заносчива, но себя уважала, даже, можно сказать, любила. Эти особенности характера, возможно, другие причины помешали ей создать свою семью, и она в последующем как бы вошла в нашу семью, семью своей сестры, моей бабушки. Несмотря на свою излишнюю категоричность в отношениях, конечно, у неё была своя личная жизнь. Более того, я слышал в разговорах, что у неё был сын, который умер в малом возрасте. Постоянно она жила в Хуторке, в послевоенное время работала секретарём-машинисткой в правлении совхоза. Как она говорила – «работаю в конторе». Но часто и подолгу бывала у нас в Армавире. Очень любила читать, хорошо разбиралась в художественной литературе, как помню, часто советовала моей сестре, что почитать, писала прекрасные стихи, имела какое-то отношение к  местной газете в Хуторке. И тёплая память о ней – подаренные мне и сестре детские книжки, в каждой из которых на чистом листе было маленькое стихотворение-посвящение. Детские книги после Войны – большая редкость и ценность. В моей памяти постоянно возникают сюжеты её привязанности и тёплых отношений к своей сестре Татьяне, к нам, детям, и к нашей семье до самой её смерти. Сёстры часто спорили по поводу и без повода, иногда ругались между собой, бурно ссорились, но непременно и скоро возвращались друг к другу. За их отношениями мои родители всегда наблюдали с улыбкой и иронией. И похоронены сёстры рядом в Армавире.
     Ну и, наконец, моя бабушка Таня.
     Ей судьба предопределила стать ей гувернанткой в семье барона Штейнгеля.
     Дело в том, что Владимир Штейнгель во втором браке взял в жёны Марию Францевну Крейдль, артистку венской оперы (то ли оперетты), точно не знаю. Но известно, что её прежняя театральная деятельность была как-то связана с музыкой. В доме барона  часто устраивались музыкальные вечера, на которых она играла на фортепиано, пела. Баронесса, как отмечала моя бабушка, была, конечно, не ровней ему по положению в обществе, но он любил её и был независимым человеком в своих решениях. Со своей первой женой, урождённой Трубецкой Варварой Петровной, он развёлся. От первого брака с ним остался сын Пётр Штейнгель. Мария Францевна также приехала в Хуторок со своим сыном от первого брака Германом Клюгер. Ребята были практически одного возраста и, видимо, «нашли» друг друга: в материалах о жизни барона Штейнгеля встречается его фраза о том, что это мои дети, да и в Краеведческом музее города Армавира есть фотография, где они вместе проводят опыты в лаборатории винодельни. Есть и у меня фотография  семьи в столовой дома барона, на которой оба парня, сидя рядом, заинтересованно общаются.
     В это время бабушка Таня посещала школу, и обучающихся девочек привлекали к работам в имении, в доме. Там она получила навыки шитья, которые впоследствии в жизни ей очень пригодились. 
     В 1911 году в новой семье барона родился младший сын, которого назвали, как и отца, Владимиром. Не знаю, кем и как это решалось, но мою бабушку выделили из школьных девочек в помощь заниматься маленьким Воликом. Ей было тогда всего пятнадцать лет. Как она рассказывала моей сестре, с которой прожила многие годы, ухаживая за правнуками, с этого момента ей пришлось проводить больше времени в школе и в доме барона, чем у себя дома. А затем, практически, её пребывание в доме борона перешло в обязанности гувернантки. Конечно, у младшего сына барона были учителя, но общий процесс быть с ребёнком – был за бабушкой. Так она и осталась с этим мальчиком до самого отъезда семьи из России перед Революцией. В этом качестве в свои восемнадцать лет она запечатлена на старинной коллекции фотографий Кубанской области. (См. Фотограф М.Н.Каневцов. Армавир, ноябрь 1915 года. https://vk.com/photo-148607192_456254380). Вместе с семьёй барона бабушка Таня выезжала в Москву, в Европу: Вена, Карлсбад, Болгария. Перечисляю по старым открыткам, оставшимся у меня от бабушки Тани.
     В семье барона поддерживали немецкий язык, общались на нём, дети изучали дополнительно французский. Ей пришлось тоже заняться языками, овладев неплохо немецким и кое-как понимая по-французски. Ей помогали в этом старшие дети барона, ведь они были практически ровесниками с ней. Правда, постоянно общаясь со старшими ребятами, над её местным кубанским диалектом постоянно подшучивали, но в целом, как она говорила, отношения у молодёжи были вполне доверительные и доброжелательные.
     Можно предположить, какие качества бабушки привлекли семью барона, когда они взяли её присматривать за своим младшим сыном. Даже в те молодые годы она, по-видимому, как и далее по жизни, была ответственной и доброй, но в то же время достаточно твёрдым и преданным человеком. Это подтвердила вся её последующая жизнь.
     Ну а далее – как там сложилась любовь или флирт, Германа с моей бабушкой, теперь вряд ли кто-нибудь узнает. Были известные революционные времена. Но они не повлияли на событие в семье Грессовых: 1 февраля 1917 года родилась моя мама. Девочку назвали Тамарой, дали отчество – Михайловна, фамилию – Грессова. И бабушка Таня осталась верна этим отношениям и свершившимся событиям до конца своей жизни, посвятив свою жизнь дочери, её семье, нам, внукам.
     Кстати, о фамилии Грессовы. Есть семейное предание, что сначала моего прадеда именовали в народе грецом (видно причиной тому ярко выраженная внешность по происхождению). После переезда в Хуторок он стал Грецовым, а далее, по рассказам бабушки, дед Даниил, самый заводной и активный среди братьев, по сговору с Фёдором, переделали, может быть ранее отъезда в Петербург, фамилию на «Грессовы», введя в неё две буквы «с». С моим братом, внуком Даниила, мы искали однофамильцев Грессовых с двумя «с». Таких фамилий не встречали, за исключением тех людей, кто имел какое-то отношение к нашей семье. Возможно, предание где-то вымысел, но уж больно оно красивое, пусть живёт.
     А почему дали моей матери отчество «Михайловна», не знаю, но понимаю – не «Германовной» она должна была стать, учитывая те времена.
     А время, известно, было неспокойное, надвигалась гроза в обществе, и накануне событий 1917 года барон Штейнгель  отправил всю свою семью в Европу. По словам бабушки, ей предлагали поехать  вместе с ними на правах гувернантки. Как я понимаю, она была уже беременна. Она отказалась от предложения барона и затаила обиду на Германа. Она говорила мне, что мой дед даже в той ситуации не смог согласиться с тем, что его жена может быть «из простушек», из челяди барона. В её сознании как-то рисовался пример барона, который по любви взял себе в жёны женщину из простого сословия, а она была недостойна нормального брака. Хотя она искренне считала, как я понял, они любили друг друга. Может быть, всё  и образумилось бы в дальнейшем, если бы жизнь пошла по другой траектории. Хотя вряд ли.
     В детские годы нам сестрой объясняли, что бабушка была, на советский лад, воспитательницей сына барона. Когда у меня появилась своя семья, мы хотели со своей женой назвать сына Германом, ну нравилось нам это имя. Моя сестра почему-то также хотела назвать своего сына Германом. Может быть, какой-то внутренний голос подсказывал нам  имя деда. Естественно, мы ничего не знали о тех далёких драматических событиях. Мы недоумевали, почему со стороны бабушки была одна единственная просьба: только не этим именем называть своих сыновей.
     Мы пошли навстречу её просьбе. Почему?
     Все воспоминания моего детства, связанные с бабушкой, тёплые и добрые. Даже мои проказы и её наказания всплывают в памяти как приятные сны. Бабушка Таня – маленького роста, темноволосая, по внешности нельзя назвать её красавицей, но очень миловидна и привлекательна. Лицо округлое, лоб аккуратный, гармонирующий с формой лица, как будто нарисованный, нос несколько удлинённый, глаза правильной овальной формы, светло-карие, всегда с доброй искоркой,  очень живые, сразу захватывающие. До глубокой старости – подвижная и бойкая. Вспоминаю, я ещё был мальчишкой, мы поехали в  Сочи к своим родственникам (деда Даниила не было уже в живых), отправились всем своим табором на природу в горы. Бабушка Таня в свои шестьдесят с большим лишком лет шла в темпе пробежки по тропе на спуске с горы Ахун к Агурским водопадам впереди нашей завязнувшей в разговорах семейной группе. Кто ходил этой тропой, знает её непростой рельеф. Навстречу нам шли люди и с удивлением спрашивали: это не ваша такая отчаянная бабуля впереди преодолевает барьеры с препятствиями. Сухощавая, всегда энергичная, она всю жизнь стремилась вперёд  с интересом и удовольствием, преодолевая многочисленные в её судьбе барьеры.
     Совершенно неожиданно, уже взрослым мужиком, во время экскурсии при отдыхе на Кипре в провинциальном ресторанчике под открытым небом я увидел, как мне показалось, копию моей молодой бабушки. Не удержался, пригласил и протанцевал, как смог, с этой девушкой, пытаясь изображать сиртаки. Хотя мы не знали ни слова: я – по-гречески, она – по-русски. Но получилось это как-то дружелюбно и весело.
     Период жизни бабушки между рождением дочери, моей мамы,  и моим рождением для меня остаётся непрочитанной книгой. Что происходило в посёлке Хуторок, когда буйствовала Гражданская война, казацкие разборки, но никого не убивали из имения барона. Более того, когда его арестовали большевики и отправили в Гулькевичи для разбирательства и суда, именно жители Хуторка спасли барона. Пришедшая власть приняла решение: Хуторок – это  практически единственное хозяйство на Кубани, которое может сразу перейти в советское производство. Естественно жители, кто с энтузиазмом, кто без него, приняли новые законы, поддержали новый уклад жизни. Разором, вполне возможно, и занимались в наступившем всеобщем хаосе, но сохранили в живости и сохранности дом барона, построенный по типу стилизованных европейских замков с российскими мотивами, перераспределили функциональные назначения зданий имения, сохранили спиртной завод, сберегли виноградники, правда, приостановили работу галетной фабрики, которую до сих пор так и не запустили. Главное, чем славился Хуторок, винное производство и спиртной завод, практически, не разрушили. Больше пострадали виноградники в известные советские времена при «борьбе с алкоголизмом».
     Вырастить виноградную лозу или, не ухаживая за полями, вырастить и обеспечить поставку на завод пшеницу для производства спирта или галет – нужен не революционный энтузиазм, а умение, терпение и труд. Нашлись ведь в тот революционно разрушительный период весьма разумные специалисты и координаторы.
     Конечно, хотелось бы поближе узнать  дальнейшую судьбу участников драмы тех лет, но главный интерес для меня – судьба моего деда Германа Клюгер, сына Марии Крейдл, второй жены Владимира Штейнгеля. Хотя я понимаю, что пласт почти сотни лет и их турбулентность, видимо, окончательно исключили возможность раскопать какую-то дополнительную информацию о них.   
     Последняя информация о бароне Владимире Рудольфовиче Штейнгеле – Париж, работа в качестве швейцара в ресторане. Официальная запись о смерти барона: «23 ноября 1926 года в 13 часов в пансионате "La Vorgette" умер барон Владимир Штейнгель, без профессии, место жительства в Париже, Итальянский бульвар (Avenue D"Italie), 54, 13 округ, родился в Санкт-Петербурге 1 декабря 1871 года, сын покойного Рудольфа и покойной Марии Терезы Каменской, муж Марии Терезы Крейдл».
     Жестокий мир – последняя жуткая весть из семьи барона Штейнгеля пришла после Войны в виде статьи в газете «Армавирская коммуна». Бабушка Таня прислала мне вырезку из этой газеты, где говорилось о том, что после захвата немцами города Армавира прошла волна расстрелов. Между городом и Хуторком есть под Красной Поляной в разрезе Кубани овраги.  В них многие местные жители и советские военнопленные положили свои головы. Непосредственное отношение к расстрелам, якобы,  имел и сын барона Штейнгеля Вольдемар. Бабушка писала: «Я весь вечер проплакала, я же его этому не учила». Она не могла до конца понять, какие катаклизмы поразили Европу, Германию, Россию в первой половине 20-го века, и, тем более, принять всё, что произошло после того времени, когда она имела какое-то отношение к воспитанию маленького мальчика Воли. Хотя она сама вместе со своими самыми близкими людьми пережила эти времена и все ужасы Войны.
     Тем не менее, пришло время – и я родился 29 апреля 1943 года в селе Солдато-Александровском Ставропольского края от отца Королёва Ивана Дмитриевича (Митрофановича) на только что освобождённой от оккупации германскими войсками нашей земле.
     Теперь о моём отце. Эту линию своей родословной я не очень хорошо знаю. Отец родился в семье кубанских казаков в станице Упорная Лабинского района. Становление советской власти на Кубани сопровождалось драматическими событиями. Самым кровавым в гражданскую войну был 1918 год, когда только в станице Упорной публично были убиты более сотни казаков.  В условиях жестокой классовой борьбы проходила коллективизация и формирование колхозных хозяйств. Противоборство, а порою, и кровавые разборки были между самими казаками – зажиточными и бедняками, считавшимися станичной голытьбой, между казаками и «иногородними». В ноябре 1929 года Северо-Кавказский крайком партии принял решение о проведении сплошной коллективизации.
     Не знаю, что послужило причиной тех трагических событий, в результате которых мой отец остался практически сиротой.
     В ту ночь он с друзьями отправился на дальнюю рыбалку, на реку Лабу. Ночью соседи слышали шум, крики в доме Королёвых, но вмешиваться не рискнули. Утром они нашли хозяина Митрофана Ивановича мёртвым, а его жену, Аграфену Максимовну избитой, лежащей в огороде, в канаве у плетня. Они её перенесли к себе в хату, а когда вернулись с рыбалки дети, быстро и скрытно собрали упряжку лошадей и отправили сына с матерью в станицу Курганную к брату Митрофана Ивановича.
     Далее события раскручивались очень быстро, видимо, в том была необходимость. Мальчишку оставили в семье дяди, а его мать, мою бабушку, Поддубную (девичья фамилия) Аграфену Максимовну, договорившись с проводником, отправили на проходящем поезде в сторону Туапсе.
     С этого момента мой отец долгие годы не видел свою мать.
     Не знаю, какой путь привёл бабушку Аграфену в Грузию, на железнодорожную станцию города Самтредиа (ведь прямого железнодорожного сообщения между Туапсе и Закавказской железной дорогой в то время ещё не было). Но именно там нашёл её Тевзадзе Георгий Илларионович, с которым она прожила всю жизнь.
     История из тех, про которые говорят – это провидение.
     Ведь и в Грузии время становления советской власти было бурное и тоже не менее  жестокое. Разные этносы, входящие перед Революцией в Закавказские губернии России, теперь выясняли кто «самее», кто самый независимый, кто за меньшевиков, кто за большевиков или националистов, кто ищет покровительства не у России, а у Турции или надеется, что Запад поможет. Правда эти вопросы накаляли страсти противоборства, в основном, среди местных элит и политиков. Народ же вынужден был заниматься текущими житейскими делами.
     У Тевзадзе Георгия во время родов умерла жена. Сам он родом из горной Грузии, в пригороде Самтредиа поселился не так давно. После смерти жены на руках остался младенец и ещё двое маленьких детей. Дом его стоял у железной дороги недалеко от железнодорожного вокзала Самтредиа сразу за речкой Цхенисцкале. Соседи сочувствовали вдовцу и посоветовали присмотреться к русской женщине, которая уже долгое время живёт на железнодорожном вокзале и у которой случилась большая беда. Может быть она поможет.   
     С этого момента и до самой смерти они, бабушка Аграфена и Георгий, прожили вместе, вырастили его детей, подняли внуков и похоронены вместе там же по грузинским обычаям.
     А мой отец рос в семье своего дядьки. И только где-то в пятидесятых годах наладились  отношения между бабушкой Аграфеной и нашей семьёй. Как это сложилось,  подробности мне не известны, но, тем не менее, навсегда остались в памяти почти ежегодные поездки в летнее отпускное время в Грузию, достаточно тёплые отношения между нами и родственниками деда Георгия.  К этому моменту я уже подрос, был в возрасте моего отца, когда он потерял своего отца и семью.   
     Я не могу осуждать Аграфену Максимовну, трудно переместить себя в те годы и условия, чтобы делать выводы. Хотя до сих пор не могу принять и понять, почему она, при этом,  оставила на родственников своего сына, моего отца, Королёва Ивана Митрофановича. Я думаю, что в результате этого он стал Дмитриевичем.
     Мальчик жил без отца и матери, после неполного среднего школьного образования поступил в Армавирское педагогическое училище. Поселился в общежитии и начал самостоятельную жизнь без какой-либо поддержки со стороны родственников. Гардероб его был прост: коротковатые ношенные брюки и пиджачок несколько не по плечу. Но любил читать, писал стихи, видимо, неплохие, так как публиковался в местной газете, помогал сдавать экзамены своим одногруппникам, но был немного замкнутым и стеснительным. Одним словом, как сейчас именует молодёжь, – «ботаник». Так образно его описала мне моя мама, которая завершала школьное образование тоже в Армавире, переехав туда из Хуторка вместе с бабушкой Таней.
     Но дороги их по-настоящему пересеклись в 1939 году и выстроились в одну общую только в Ворошиловске, в педагогическом институте, куда они оба поступили по завершению учёбы в Армавире. В 1943 году после освобождения от фашистов городу Ворошиловску вернули историческое название – Ставрополь.
     Став семьёй, отца «поднимали» всем миром родственники со стороны мамы. Это я узнал от него самого, когда позже, повзрослев, поинтересовался, как ему удалось при сложившихся обстоятельствах закончить с отличием педучилище, получить высшее образование, писать стихи и даже публиковаться. Конечно, как показала и его последующая жизнь, он сам был человеком упорным и целеустремлённым.
     Вспоминается такой сюжет: когда отец уже стал проректором Армавирского педагогического института, к нам зачастили его родственники, пекущиеся о будущем своих чад. Теперь о нём вспомнили, он стал нужным человеком, и, надо сказать, помогал многим, но если на это были основания. Как-то один из  родственников-станичников приехал к нам, привёз мёд со своей пасеки, разделанного гуся, какие-то ещё продукты – и это всё приняла моя мама в отсутствии отца. Жили уже по тем временам неплохо, но  когда он, вернувшись с работы, увидел это, он позвонил своему ученику, брат которого работал на автобазе, собрал всё, что привезли в подарок, и отвёз родственникам. Не принимая возражений, объяснил им, что сам занимался с ребёнком, подготовил его к экзаменам, потому что тот был способным мальчиком. Парень сам сдал экзамены без его административной, как сейчас принято говорить,  поддержки. По возращению был большой скандал, были упрёки, а чем помогли твои родственнички, когда семье было невыносимо тяжело.
     А семья пережила действительно очень тяжелые времена.
     Отцу выпала судьба, как и многим его сверстникам, пройти Войну, получить контузию под Ростовом-на-Дону чуть ли ни в первом бою, будучи необученным молодым парнем, никогда ранее не державшим в руках даже охотничьего ружья, но командиром взвода миномётчиков. Срочные курсы для парней с высшим образованием – и в бой. Иначе было нельзя.
     Шла  южная кампания Вермахта – операция лета 1942 года «БЛАУ» - по обеспечению выхода на нефтяные месторождения Баку через Кавказ. При форсировании немецкой армией Дона, серьёзно раненного в правую ногу, контуженного, потерявшего слух при этом, отца на поле боя практически откопали санитары после бомбёжки наших укреплений, вытащили и переправили на левый берег Дона, эвакуировали в госпиталь города Черкесска.
     Как известно, после захвата Украины и обеспечения тылов продовольствием Гитлер бредил Кавказом, понимая, что для дальнейших военных действий и продвижения войск необходима нефть и нефтеперерабатывающие заводы. Этот ресурс необходимо было взять и перекрыть его для Красной Армии. Сначала кампания (её кавказское крыло) шла достаточно быстро и успешно. Отцу только успели немного подлечить ногу в госпитале, но приближение фронта заставило принимать совсем другие срочные решения. Германская армия приближалась к Черкесску. Правый фланг войск пошёл на форсирование Кавказского хребта, чтобы выйти на район Дагомыса, Сочи. Там на базе санаториев Сочи было организовано лечение раненых. Далее выход через Грузию на Баку.  По этому направлению была снаряжена немецкая горная дивизия Эдельвейс. В защите перевалов через Кавказский хребет участвовал мой дядя, семнадцатилетний Вадим, сын деда Даниила, кстати, в честь которого назвали меня, потому что моя  мама и он были в детстве очень дружны, и Вадим для неё был братом рыцарем-защитником. 
     Но далее основной удар был перенаправлен на Сталинград для перекрытия поставки нефти от Баку по Волге, да и вообще, чтобы отрезать весь юг СССР. Это известные сведения периода Войны. Северный Кавказ как бы оказался не в тактической орбите. Гитлер решил, что там главные вопросы решены. Туда направили войска союзников, в основном, итальянского и румынского контингента.
     Накануне приближения фашистов к Черкесску, а продвижение было быстрым, госпиталь, в котором лежал отец, стали быстро расформировывать. Тех, кто не мог передвигаться, взяли к себе в семью черкесские семьи. Я не знаю, кто из этих раненых ребят выжил, но сам факт, что черкесские семьи взяли на себя такую ответственность, подвергли себя смертельной опасности и скрывали наших солдат, достойны высокого  уважения. Кто мог двигаться, чтобы продвигаться к востоку, отправились в дорогу. Нога у отца поджила, и хотя хромой, абсолютно глухой, он вошёл в команду, которая уже на занятой немцами земле должна была скрытно продвигаться на восток.
     Этот путь мы «прошли» вместе с отцом лет за пять до его смерти. Естественно не пешком, а на ночном поезде  «Москва – Махачкала». Мама спала, а мы всматривались в ночной рельеф местности, который, естественно, изменился, но не настолько, чтобы он не мог его узнать или, возможно, вспомнить. По-моему, ему очень хотелось передать то, что он переживал, когда возвращался к семье. Наша поездка была связана с желанием моих родителей, наконец, показать мне место моего рождения. Мы ехали в город Георгиевск, а вернее в село Солдато-Александровское, куда были распределены на работу после окончания института молодые учителя и в котором я родился после возвращения отца с передовой. Поезд двигался медленно, отец пытался мне рассказать, а порой и показать, где они залегли, где проползали, чтобы не попасть под обстрел, по каким они дорогам шли меж пролесков и  виноградников. Ему удалось пробраться к селу. Это самое главное в моей жизни – он пришёл к маме. С ней была моя сестра, родившаяся ещё до войны в Ворошиловске, и  бабушка Таня.    
     Дальше родился я, родился в бывшем спортивном зале школы, куда согнали жить всех оставшихся преподавателей (это были женщины и их дети). «Комнаты» разделялись занавесками. Вот передо мной сделанная по приезду в  Солдато-Александровское, фотография отца с матерью на фоне школы, фотография, которая дорога мне и я берегу её до сих пор. Что сказать по поводу моего рождения – я полагаю, это жизнь: мои мама  и папа были молодыми, любили друг друга, и контузия отца,  его абсолютная глухота и ранение, да и вообще военное время не были помехой тому, чтобы я появился на свет. При этом, возможно, гены сложились так, что пунктуальность мамы по жизни, умение добиваться задуманного, иногда до жесткости, и разумная, спокойная и добрая душа моего отца, предназначенная строить мягкие и слаженные отношения с людьми, стали причиной противоречий в моём характере, которые всегда беспокоили меня, порождали неожиданные ситуации, усложняли жизнь.
     После моего рождения трудности с обеспечением семьи для проживания неизмеримо возросли. Сталинград произошёл, уход соединений армии Вермахта из Солдато-Александровского стало делом времени. Это понимали и местные жители, и  расквартированные там оккупанты. Я уже упоминал, что там стояли, в основном, итальянцы. Тылы немецкой армии были нарушены, молодые иностранные солдаты ходили  голодными, конечно не более, чем местное население. Но, как мне рассказывала бабушка, не стало такого откровенного мародёрства. Не стало той откровенной наглости и жестокости в действиях добычи пропитания.
     Вот эпизод, который запал в моей памяти из рассказов бабушки об этом периоде жизни.
     Она старалась поддержать детей, скрытно содержала несколько кур, которые неслись. Об этом знали солдаты из оккупационных войск. Бабушка, как могла, хранила этих кур, но разве можно было упрятать живое существо от посторонних глаз. К ним в школу постоянно при обходе приходило трое парней, итальянцев. Заходя, они грубо смеялись, грозились забрать кур, но с голодными глазами, бабушка мне говорила, я видела эти голодные глаза, просили «яйко». Выпивали сырыми по яйцу, не более, и ни разу не зверели, чтобы отобрать птицу на еду, уходили и, как-то грустно говорили ей, у тебя дитё. Видно, что-то в них осталось человеческое, памятное о мирной жизни у себя в Италии.
     Я не знаю подробностей, как это время пережил отец. Контуженный и глухой человек, с трудом передвигающийся после ранения ноги. Не думаю, что он как-то сломался и не помогал жить семье. Я думаю, что при попустительстве оккупационных властей в сложившейся ситуации после Сталинграда, старании матери и разумности моей бабушки его просто, когда это было необходимо, скрывали. Я никогда не поднимал этого вопроса. Мне было достаточно понимать, что отец вернулся живым, я обязан моим маме и папе своим рождением.
     Бог весть, как шло отступление, пришли наши, но потом стало ещё сложнее с питанием. Наступило время, когда маме, вместе с другими женщинами – своими  близкими по несчастью, пришлось решиться на поездку к родственникам в Хуторок, чтобы, по возможности, достать муки или что-нибудь ещё из продуктов. Они ехали на каких-то военных составах с войсками, техникой и средствами тылового обеспечения, которые подтягивались за нашими войсками вслед отступающим немцам. Мать мне никогда не рассказывала подробностей об этой поездке. Как только в разговоре касались  этой темы, она сразу едва сдерживала слёзы.
     Но всё завершилось благополучно, женщины вернулись не с пустыми руками.  Хуторок, видимо, как-то выживал в период оккупации.
     Вот так мы и жили эти годы, тяжело, с надеждой, как говорится, «вместе счастливо в горе и радости», какое бы горе не было большое, а радости маленькие. По крайней мере, так мне говорила бабушка. Ведь счастье человеческое – весьма относительное понятие. Постоянно и мучительно возвращаясь к тому времени, я пытаюсь вспомнить детали рассказанного взрослыми, и с позиций дня сегодняшнего мне трудно эту житейскую премудрость принять без грусти и боли.
     У неутомимого и проницательного «дежурного по стране» от нашего поколения незабвенного одессита Жванецкого подмечена ироничная, но и глубокая мысль: «мудрость приходит вместе с годами, но иногда года приходят одни». Пройдя большую часть своего земного пути, начинаешь понимать, что жизнь человеческая на фоне этого бесконечного и не до конца понятного мира бесценна. Как вспышка тёплого и обнадёживающего огонька в кромешной ночи. В глубине души начинает зарождаться волна вины и не отданного тепла тем, кто эту жизнь тебе дал. Кто бы и какие бы ни были родители, при каких бы обстоятельствах они  подарили тебе жизнь, все, с теми или иными чувствами, ищут встречи с ними. Но поезд ушёл – и покаяться за не возвращённый человеческий долг уже не перед кем.
     Но вернёмся к истокам. Видимо, стало совсем худо, было общее решение семьи – надо двигаться ближе к родственникам. Семья переехала в город Армавир.