Съ нами Богъ!

Воля отца
Утро в усадьбе Колычевых начиналось с молитвы. Глава семейства, Иван Петрович, строгий и благочестивый дворянин, требовал, чтобы все домочадцы собирались в гостиной перед образами.

Его дочь, семнадцатилетняя Анна, стояла рядом с матерью и младшим братом, опустив глаза, но сердце её было далеко от слов "Боже, Царя храни!".

Боже, Царя храни Боже, Царя храни!
Славному долги дни Дай на земли!
Гордыхъ смирителю, Слабыхъ хранителю,
Вс;хъ ут;шителю — Всё ниспошли!
 Перводержавную Русь православную Боже, храни!
Царство ей стройное, Въ сил; спокойное!
Всё-жъ недостойное Прочь отжени!
О, Провид;ніе! Благословеніе Намъ ниспошли!
Къ благу стремленіе, Въ счасть; смиреніе,
Въ скорби терп;ніе Дай на земли!
Аминь.

— Аннушка, — строго произнёс отец после молитвы, — сегодня к нам приедет жених, сватать тебя будет. Степан Аркадьевич — человек крайне достойный, из хорошего роду. А ты будешь вести себя подобающе.   

Анна молча кивнула, но внутри всё сжалось: будто невидимый кулак стиснул сердце, перекрывая дыхание. Холодная волна пробежала по спине, оставляя за собой мурашки и тяжёлое, липкое ощущение тревоги. Мысли метались, цепляясь за обрывки фраз, за невысказанные слова, но вместо ясности рождали только хаос. Горло сдавило, будто в нём застрял ком — не то слёз, не то крика, который так и не вырвался наружу. В груди ноющая пустота, словно кто-то выдрал с корнем что-то важное, оставив лишь онемение и щемящую боль. Даже тишина вокруг казалась давящей, будто стены усадьбы сжимались, отражая её внутреннее состояние.  А снаружи — только кивок. Просто кивок. Она не хотела замуж. Не хотела подчиняться воле отца, который видел в ней лишь выгодную партию для укрепления связей. Её мечты были иными — не такими, какими их видели маменька и папенька. Они не умещались в строгие рамки приличий, не гнулись под тяжестью чужих ожиданий. В её сердце жили книги — страницы, пахнущие типографской краской и пылью старых переплётов, строки, в которых она находила целые миры, куда можно было сбежать, когда реальность становилась слишком тесной. Музыка — не та, что звучала на чопорных балах, а та, что рождалась в тишине, в переливах клавиш или в шепоте струн, когда никто не слышал.  А ещё — сад. Тот самый, где тени деревьев ложились на землю узором, похожим на кружево, где можно было идти медленно, не боясь, что кто-то окликнет, потребует выпрямить спину, улыбнуться, быть удобной. Где ветер шевелил листья, а не кринолины, где можно было дышать полной грудью, не думая о том, что каждое движение оценивают, взвешивают, судят. "Ты должна", "Так положено", "Приличная девушка не…". И этот гнет, этот камень на душе, который с каждым днём становился тяжелее. Она кивнула — потому что слова были бессмысленны. Но внутри… внутри всё кричало.

Бегство
Жених оказался грубым и самоуверенным. Его взгляд скользил по Анне, как будто он уже считал её своей собственностью — не будущей женой, а вещью, купленной по сделке. За ужином он много говорил о своих имениях, о строгих порядках в доме, о том, как будет «воспитывать» жену, чтобы та не смела перечить. Отец одобрительно кивал, подливая гостю вина, а мать сидела с опущенными глазами, будто боялась встретиться взглядом с дочерью. Анна сжимала нож так, что костяшки пальцев побелели. Каждое слово жениха резало слух, но хуже всего было молчание родителей. Они "продавали" её — и даже не пытались скрыть этого.   

— Я не выйду за него, — прошептала Анна матери той же ночью, встав на пороге её спальни.  Комната была погружена в полумрак, лишь слабый свет ночника дрожал на стене. Мать не спала — Анна видела, как её плечи напряглись под тонким покрывалом.   
— Дитя, ты не понимаешь… — начала та усталым голосом, но Анна перебила её, шагнув вперёд: — Что именно я не понимаю? Что он — чудовище? Что отец решил избавиться от меня? Или что ты, как всегда, промолчишь?  Голос её дрожал, но слёз не было. Она ждала — хоть слово, хоть намёк на то, что мать попытается её защитить. Ведь не могло же быть, чтобы ей всей душой было всё равно?  Но мать лишь отвернулась к стене.
— Ты ещё молода. Со временем поймёшь, что так для всех будет лучше. Ледяная тишина повисла между ними. Анна стиснула зубы, чтобы не закричать. Она ждала поддержки — хотя бы намёка на то, что мать на её стороне. Но та выбрала сторону отца. Как всегда. Утром её не нашли в комнате. На столе лежала записка, написанная неровным почерком: "Простите. Я не могу."

Дорога к храму
Ноги несли её вперёд сами, без мысли, без плана — лишь подальше от дома, от этого удушья, от жениха, от матери и от отца.  Сначала Анна почти бежала, спотыкаясь о камни мостовой, цепляясь подолом за кусты. Казалось, что за ней вот-вот хлопнет дверь, раздастся крик отца, топот погони… Но вокруг была лишь предрассветная тишина, и от этого становилось ещё страшнее.  Она дрожала. Не от холода — мартовский ветер лишь слегка забирался под тонкую шаль, — а от дикого, незнакомого ей чувства: она была совершенно одна, предоставлена сама себе. Где-то за спиной оставался дом, где её уже, наверное, прокляли. Впереди — ничего. Только дорога, утопающая в утреннем тумане.   

Мысли путались у неё в голове. "А если я вернусь?"— Но тут же перед глазами вставало лицо жениха, его влажные губы, жующие мясо, его пальцы, нервно теребящие салфетку. "Нет. Пути назад нет." Она шла часами, не замечая, как солнце поднялось выше, как ветер растрепал ей волосы.  Она подняла глаза — и увидела стены. Высокие, белые, с тёмными крестами ворот. Женский монастырь. Она даже не заметила, как ноги сами привели её сюда — будто кто-то незримо вёл её.  У ворот стояла женщина, худая, с лицом, изрезанным морщинами. Она молча смотрела на Анну — на её бледное лицо, на дорогое, но измявшееся платье, на глаза, в которых читалось отчаяние.   

— Ты ищешь Бога, дитя? — спросила монахиня.  Голос её был тихим, но Анне он показался громче грома.   
Она хотела ответить что-то умное, благочестивое — но вместо этого губы сами прошептали правду:   
— Я… ищу покоя.   
Монахиня не удивилась. Не осудила. Не спросила, от чего бежит эта странная барышня. Она лишь кивнула.
— Покой — в Нём.   
И тогда что-то внутри Анны надломилось. Она не помнила, как оказалась на коленях. Как земля резко приблизилась к её лицу. Как слёзы — горячие, солёные, наконец-то вырвавшиеся наружу — закапали на сложенные ладони.  А монахиня стояла рядом, не трогая её, давая выплакаться.  Потом протянула руку:   
— Войди.   
И Анна вошла.   

Испытание верой
Первые дни в монастыре были мучительны. Анна не привыкла к труду, к строгому распорядку, к долгим службам. Она приходила в храм, но слова молитв казались ей пустыми.  — Зачем я здесь? — спросила она однажды у игуменьи.  — Чтобы найти то, что ищешь.  — А если я не верю?   
— Вера приходит не сразу.   

Молитва по соглашению о спасении России
Господи Боже наш, Иисусе Христе, Пречистыми Твоими устами Ты сказал нам: «Если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного». С глубокой верой в непреложность слов Твоих и безмерное милосердие Твое просим Тебя — услышать всех молящихся рабов Твоих, согласившихся смиренно просить Тебя об умножении любви и искоренении всякого зла и ненависти в России, о спасении и благополучии страны нашей, о вере и мудрости русских правителей и любви их к своему народу. Однако не как мы хотим, а как Ты, Господи; да будет на всё воля Твоя святая. Аминь.

И тогда Анна осталась. Не из-за страха, не из-за безысходности — просто потому, что ей больше некуда было идти.   

Прозрение
Прошли месяцы. Анна научилась трудиться, смирять гордыню, слушать тишину. Однажды, во время ночной службы, когда хор пел "Съ нами Богъ!", она вдруг почувствовала, как что-то внутри неё раскрылось.  Это не было внезапное чудо. Это было тихое, глубокое понимание — она больше не бежит. Она пришла.  Бог был не где-то далеко. Он был здесь — в строках молитв, в труде, в простых словах сестёр, в её собственном сердце, которое наконец обрело покой.   

Новый путь
Когда через год в монастырь приехал отец, он не узнал дочь. Перед ним стояла спокойная, умиротворённая женщина в скромном одеянии послушницы.   

— Анна… — начал он, но голос дрогнул.   
— Батюшка, — тихо сказала она, — я остаюсь.   
Он хотел возражать, но что-то в её взгляде остановило его.   
— Ты… счастлива?   
Она улыбнулась.  — Я нашла себя.   

Праведному Иову Многострадальному
Па;мять пра;ведного Твоего; И;ова, Го;споди, пра;зднующе,/ тем Тя мо;лим:/ изба;ви нас от наве;тов и сете;й лука;вого диа;вола// и спаси; ду;ши на;ша, я;ко Человеколю;бец. Аминь.

Эпилог
Через несколько лет послушница Анна приняла постриг. И когда в храме звучали слова "Боже, Царя храни!", она молилась уже не по принуждению, а от всего сердца.  Потому что теперь она знала — "Съ нами Богъ!" — это не просто слова. Это истина, в которой она обрела себя.   

2025