Туман. Глава 6. Милена

Глава 6.

Милена

Дом Радована, отца Милены, стоял на холме, возвышаясь над деревней, как неприступная крепость. Не всякий путник осмеливался переступить его порог, ибо хозяин слыл человеком грозным, непреклонным, и держал всё в железной узде — домочадцев, крестьян, да и саму судьбу.
Крыша крыта черепицей, окна узкие, с тяжёлыми ставнями, чтоб зимой тепло держалось, а летом прохлада не уходила. Половицы в сенях скрипят, но не от ветхости — просто хозяин считал, что дом должен предупреждать о приходе чужака. Внутри пахло добротным дубом, воском и свежим хлебом.
В передней светёлке, отгороженной резными колонками, стоял длинный стол, на котором была снедь: белый хлеб, мясо в луковом соусе, вино в кувшинах. А над всем этим, будто царь на троне, восседал, Радован — широкоплечий, борода чёрная с проседью, глаза холодные, пронзительные, как у степного волка. Говорил мало, но всякий знал: слово его — камень, коль упадет на шею - сломает, если ослушаешься.
Брат Милены, Богдан, был совсем иного толка. Высокий, жилистый, всегда напомаженный, с кольцом на мизинце, он любил показывать своё превосходство. Говорил много, смеялся звонко, но в глазах у него таилась колкость, от которой любой чувствовал себя облитым холодной водой.
Михаил пришёл вечером, когда солнце клонилось к закату и окна дома отражали последний свет, будто пылали изнутри.
Он вошёл в дом неуверенно, но решительно, шаг тяжёлый, взгляд прямой. Одет был в простую рубаху, поношенные сапоги, кожаный ремень, прожжённый в двух местах от искр кузнечного горна.
Радован сидел во главе стола, уперев локти в дубовую столешницу. Богдан развалился сбоку, вертя в руках серебряную пряжку.
— Ну? — коротко бросил Радован. Михаил вздохнул, собрал все силы и заговорил:
— Господин Радован, пришёл я к Вам с просьбой. Отдай за меня Милену.
В комнате воцарилась тишина. Богдан издал короткий смешок.
— Милену? За тебя? — он окинул Михаила взглядом, в котором не было и капли уважения. — Да на тебе одежда, как на нищем. Самому не стыдно?
Михаил сжал кулаки, но пока молчал. Радован посмотрел на него испытующе, будто взвешивая на торговых весах.
— Девку не отдам, — медленно произнёс он. — Не пара ты ей.
Богдан фыркнул, откинулся на спинку кресла и пнул сапогом ножку стола.
— Что, кузнец, нечего сказать? — он криво улыбнулся. — У нас тут своя жизнь, а ты с грязными руками лезешь. У тебя что есть, кроме молота да дыр в одежде?
Это было последнее, что Михаил мог стерпеть. В глазах потемнело, сердце ухнуло вниз, будто железо в воду. Он шагнул вперёд и толкнул Богдана в грудь.
Тот не ожидал, покачнулся, но быстро пришёл в себя.
— Ах ты… — прошипел он и кинулся на Михаила.
Завязалась драка. Стулья опрокинулись, половицы загремели. Михаил ударил Богдана в челюсть, но тот оказался проворнее, поднырнул, ударил в бок. Захватили друг друга, покатились по полу, сцепившись, будто два волка.
Радован вскочил, схватил Михаила за шиворот и рывком выволок за порог.
— Уходи, кузнец, пока цел! — глухо бросил он.
Дверь хлопнула. Михаил стоял на крыльце, тяжело дыша, сжав кулаки так, что костяшки побелели.
И вдруг — лёгкое прикосновение.
Милена.
Она вышла следом, глаза блестят, губы дрожат.
— Михаил… — прошептала она.
Он смотрел на неё с надеждой, но её взгляд был тревожен, а не решителен.
— Я… я поговорю с отцом, — сказала она, опустив глаза. — Он упрямый, но если я объясню, если попрошу…
Михаил нахмурился.
— Думаешь, он передумает? После того, что было?
Она не ответила сразу, но в её молчании уже был ответ.
Михаил сделал шаг назад.
— Я понял.
В её глазах мелькнула боль.
— Михаил…
Он молча развернулся и зашагал прочь. Вечерний ветер качал деревья, туман клубился над дорогой. Он не оборачивался.
Милена осталась стоять на крыльце, сжав пальцы, будто пытаясь удержать ускользающее мгновение. Но Михаил уходил, и каждый его шаг звучал, как прибитый к земле гвоздь.
Михаил брёл по узкой дороге, между домами. Сердце его колотилось, кулаки всё ещё сжимались сами собой. Богдан… Как же хотелось врезать ему сильнее, заткнуть его мерзкий смех, стереть ухмылку с его лица.
Внезапно из тени, словно из самой земли, выросла фигура.
— Тяжёлый вечер, Михаил?
Драган, стоял, прислонившись к покосившемуся столбу, скрестив руки на груди. Глаза его блестели, как у кошки в ночи.
Михаил остановился, вздёрнул голову.
— Мне не до разговоров.
— А я-то думаю, почему это мой друг идёт, как волк, потерявший стаю? — усмехнулся Драган, шагнув ближе. — Что случилось?
Михаил помолчал, но слова рвались наружу.
— Я ходил к Радовану. Просить Милену.
Драган чуть склонил голову, ухмылка исчезла.
— Ну?
— Он отказал. Богдан смеялся. — Михаил стиснул зубы. — Он издевался надо мной, плевал мне в лицо. Я… я был готов убить его.
Он сказал это глухо, но в голосе слышалась нешуточная ярость.
Драган внимательно посмотрел на него.
— Но не убил.
— Нет.
— А Милена?
Михаил отвёл взгляд.
— Она сказала, что поговорит с отцом. Что попытается уговорить.
Драган медленно кивнул, на лице его появилась тень задумчивости.
— Значит, ещё не всё потеряно…
Михаил горько усмехнулся.
— Всё потеряно, Драган.
Тот только хмыкнул, но ничего не ответил.
Они стояли в тумане, и в этой тишине что-то словно дрогнуло, изменилось.
— Что ты теперь будешь делать? — спросил Драган.
Михаил пожал плечами.
— Работать. Жить. Забудется.
— Ха, забудется… — Драган качнул головой, глядя в темноту. — Время покажет.
Он шагнул в сторону, оставляя Михаила одного, но в глазах его уже вспыхнул огонь.
 Утро в деревне выдалось тревожным. Ещё с рассвета по улицам ходили чужие люди – в серых мундирах, с оружием, в тяжёлых сапогах, отстукивающих по земле чужую, властную поступь. Они шли уверенно, как хозяева, не спрашивая, не оглядываясь, не таясь.
Скоро раздались крики, стали слышны шум, беготня, стук ружейных прикладов о двери. Люди выбегали из домов, жались друг к другу, шептались. Женщины кутались в платки, крепче прижимали к себе детей, старики стояли у порогов, хмуро глядя исподлобья.
И вот из большого, белёного дома Радована, словно заранее подготовленные, вышли несколько человек. Они шли нарочито спокойно, не торопясь, не пугаясь. Впереди шагал Радован – важный, надменный, с лоснящейся лысиною, в свежей, чистой рубахе. За ним Богдан – румяный, с самодовольной улыбкой. За ними ещё трое — мужики с торжествующими лицами, словно они не оккупантов встречали, а женились нынче утром.
Они вынесли хлеб, поставили его на вышитое полотенце, держали высоко, с достоинством, как хоругвь. Один из усташей, молодой, русоволосый, с глазами блеклыми и колючими, лениво принял подношение, кивнул. Солнце поднялось выше, заиграло на металлических пряжках, на отполированных штыках.
А уже к полудню над домом Радована взвился флаг — новый, яркий, пёстрый. Народ в деревне смотрел на него с разными лицами. Одни быстро прятали взгляды, уходили в дома, другие задерживались, замирали, будто запоминая этот день.
Богдан к вечеру щеголял уже в новой форме. Ходил по улицам, выпрямившись, глядя свысока. Ткань мундира была ещё жестковатой, неразношенной, блестела на солнце. Он часто оглаживал её ладонью, поворачивался то боком, то спиной, поглядывал в отражения окон. Теперь он был кто-то, теперь ему не нужно было ждать благословения отца или одобрения сестры.
А Михаил молотил железо с утра до вечера.
Его кузня — низкая, закопчённая, пахнущая гарью и металлом — стала для него единственным местом, где не было ни флагов, ни мундира Богдана, ни чужих сапог. Здесь не было разговоров, не было взглядов. Только жар, только звон молота, только работа.
Иногда в дверях появлялась Милена.
Она стояла молча, прислонясь к косяку, глядя, как Михаил держит клещи, как направляет металл, как его лицо остаётся напряжённым, а губы — плотно сжатыми.
Поначалу он не смотрел на неё, будто не замечал. Но однажды она принесла ему еду — просто поставила на деревянный столик, ничего не сказав.
Он замер на миг, выпрямился, отложил инструмент, посмотрел на неё.
Долго смотрел.
Но ничего не сказал.
И она тоже молчала.
Так продолжалось несколько дней. Милена приходила, приносила еду, стояла в дверях. Михаил молотил железо, гнул его, бил, бросал в воду. Гул кузницы заглушал всё — и тревогу, и боль, и слова, которые ни один из них не мог произнести.
А Драган куда-то исчез.
В день прихода усташей он мелькнул на улице, быстрым шагом свернул за угол — и с тех пор его не было. Ни в доме, ни в лавке, ни в кузне.
И никто не знал, куда он пропал.
Через несколько дней после прихода усташей на деревню спустился туман. Он пришел внезапно, плотной белёсой пеленой затянув улицы, крыши, дворы. Он полз змеиными струями между домами, забирался в щели окон, обволакивал всё вокруг глухой, мертвой тишиной. Даже собаки не лаяли.
Жители, и без того запуганные приходом усташей, заперлись в своих домах, задёрнули шторы, зашептались по углам. Те, кому приходилось выходить, двигались осторожно, приглушая шаги, словно боялись потревожить что-то, скрывающееся в молочной мгле.
Усташи усилили патрули. Слышался глухой стук сапог по мокрой земле, резкие окрики, скрип открываемых дверей. Но они тоже шли медленнее обычного — туман путал очертания, делал фигуры неясными, словно тени.
А потом туман стал рассеиваться.
И именно тогда в поле зрения одного из патрулей появилось тело.
Богдан лежал на боку раскинув руки, будто пытался что-то схватить перед смертью. Его глаза были широко открыты, полны застывшего ужаса, а на губах застыла неестественная гримаса — не то удивления, не то боли.
Но самое страшное было другое.
Из его лопатки торчал нож. Не просто нож — охотничий нож, тонкий, изящный, с рукоятью, вырезанной в виде стройной женской фигуры. Рукоять была гладкая, выточенная с любовью, а на клинке, чуть подернутом кровью, чётко проступала выгравированная надпись: «Милена».
Патрульные переглянулись. Один из них наклонился, аккуратно выдернул нож, осмотрел, вытер лезвие о край Богдановой рубахи.
— Чей? — хрипло спросил один из них.
— Выясним, — отозвался другой.
--- Пойдем Луке расскажем, надо найти родственников, он кажется из местных.
Когда весть о смерти Богдана достигла дома его родных, она не ворвалась внезапным порывом бури, но вползла в стены, как яд, растекаясь по углам, проникая в души, оставляя на губах привкус неотвратимого ужаса.
Мать его, госпожа Елена, сидела у окна, медленно перебирая в руках ткань, будто всё ещё верила, что сын вот-вот войдёт, что всё это — страшный, но скоротечный слух, который будет опровергнут. В комнате пахло ладаном и прошлогодними яблоками, аромат которых теперь казался приторным, едким.
— Это не может быть, — произнесла она, подняв пустой взгляд на родных. — Этого не может быть…
Соседи, пришедшие с печальными лицами, переговаривались шёпотом, но шёпот их был не тише удара молота в кузнице. В каждом слове звучал тайный ужас, в каждом взгляде — ожидание, как отреагирует отец.
Радован неподвижно стоял посреди комнаты. Он не кричал, не разрывал одежды, но лицо его сделалось жёстче, чем камни старого моста, а пальцы судорожно сжимались, будто он душил невидимого врага.
— Кто? — только и сказал он, но в этом слове была вся сдерживаемая ярость человека, привыкшего распоряжаться судьбами.
— Говорят, Михаил, кузнец… — неуверенно пробормотал кто-то.
Радован медленно выдохнул. Он вспомнил этого паренька, вспомнил как приходил он сватать дочь, дрань беспорточная, как бросился на Богдана…. И вот теперь…
В этот миг дверь распахнулась и на пороге появилась Милена.
Она шла медленно, словно пробираясь сквозь невидимое сопротивление. Лицо её было белее молока, губы пересохли, глаза широко раскрыты, но в них не было слёз.
— Это ложь, — прошептала она.
Радован, повернулся к ней, словно только сейчас заметил её присутствие.
— Милена…
— Это ложь, — повторила она, громче, срываясь на крик. — Михаил не мог этого сделать!
Её взгляд метался по лицам. Она искала в них сомнение, искала хоть тень веры в её слова — но не находила.
В комнате повисло молчание. Только тяжелое дыхание Радована да тихий, сдавленный всхлип госпожи Елены нарушали тишину.
Милена медленно покачала головой.
— Если вы ему не верите,… если вы… — она судорожно перевела дыхание, словно задыхаясь от тяжести слов, — значит, вы не знали его.
Она повернулась и вышла.
Драган стоял на пороге, сложив руки за спиной, и его лицо выражало неподдельную скорбь.
— Милена, это страшное горе. — Он вздохнул, покачал головой. — Но ты ведь знаешь, что Михаил грозился убить Богдана после той драки…
Он говорил медленно, внушительно, смотря ей прямо в глаза. В голосе его звучала такая искренняя печаль, что Милена, захваченная горем, почти поверила.
— Нет.… Нет, Михаил… Он не мог…
— Богдан унизил его перед всеми, — продолжал Драган, с тихой, уверенной убеждённостью. — Михаил ушёл, но какие слова он сказал тогда? Что рано или поздно Богдан за это заплатит.
Милена молчала. В голове её шумело. Она помнила, как Михаил сжал кулаки, помнила, как он смотрел вслед Богдану, помнила, но не могла поверить, что…
— Ты знаешь, я не хочу ему зла, — Драган осторожно взял её за руку, — но ты же понимаешь: его будут искать. Лучше, если он сам придёт.
Он говорил с той проникновенной добротой, с каким старший брат мог бы наставлять младшего, сдерживая истинное намерение за мягкой улыбкой. Он не просил её выдать Михаила. Нет, Драган просто хотел, чтобы она сама поверила в его вину.
--- Уходи, ---сказала Милена, но в голосе ее уже зазвучали нотки сомнения.
Драган с любовью и скрытой радостью посмотрел на нее и скрылся так же неожиданно, как и появился
А вскоре он уже стоял в комендантском штабе перед Лукой.
— Убийца Богдана — Михаил, кузнец, — сказал он, опускаясь на край стола и ловко пряча довольство под маской усталости.
Лука медленно поднял глаза. Взгляд его был ленив, но изучающ.
— И откуда такая уверенность?
— Он грозился его убить. И, Лука… — Драган потянулся к столу, взял охотничий нож, что лежал перед командиром, повертел его в пальцах, словно сам решал, насколько острое лезвие, затем медленно положил обратно. — Этот нож… Это его нож, это он выгравировал Милена.
Лука помолчал, барабаня пальцами по столу.
— Где он сейчас?
Драган улыбнулся, чуть склонив голову набок.
— Это нам скажет Милена.
В этот миг он был абсолютно уверен в себе, в своей победе. Михаил исчезнет, Милена останется одна, а он будет рядом — утешать, поддерживать, ждать, пока в её сердце не останется и следа от прошлого.
Он даже попросил Луку не убивать Михаила сразу.
— Пусть будет суд. Пусть все знают, что справедливость восторжествовала.
А в душе его жило сладостное предчувствие. Всё было разыграно верно. Всё шло к тому, что он хотел.
Когда усташи вошли в дом, Милена, сидевшая у тела брата, резко поднялась. В глазах её был страх, но куда больше — гнев.
— Чего вам здесь надо?!
Лука неспешно осмотрелся, словно подмечая детали: полированный стол, вышитые занавески, сдобные крендели на подносе. Дом был полон скорби, но вовсе не бедности.
— Где Михаил? — спросил он лениво, переводя взгляд на Милену.
— Не знаю, — отчеканила она.
— Милена, милая, — заговорил он мягко, — никто не говорит, что Михаил виновен. Но усташи должны его допросить. Только это.
— Допросить?! — её голос сорвался. — После того, что они сделали с другими?!
— Если он не виновен, ему нечего бояться, — примирительно сказал Драган
— Ты… — Милена шагнула к нему, глядя в лицо с неприкрытым ужасом. — Ты предал его.
Драган опустил глаза, словно был задет её словами.
— Я пытаюсь помочь.
Милена задрожала от ярости.
Лука кивнул, затем бросил окурок на пол и раздавил его сапогом.
— Найдите кузнеца.
Михаил даже не сопротивлялся.Когда за ним пришли, он стоял в кузнице, как обычно, раздувал мехи. Лишь на секунду он замер, услышав приближающиеся шаги, а затем развернулся, медленно вытер сажу с рук.
— Михаил, — произнёс офицер. — Ты арестован.
— По какому праву? — голос кузнеца звучал ровно, но глаза его потемнели.
— Твой нож — спросил офицер показывая Михаилу клинок
— Мой — ответил Михаил.
Офицер шагнул вперёд, кивнул патрульным.
Жёсткие руки схватили Михаила, закрутили их за спину.
— Это ошибка! — раздался крик, полный боли.
Все обернулись.
Милена стояла в дверях кузницы, бледная, с горящими глазами.
— Михаил не мог убить Богдана! Он… он…
— Тогда откуда его нож в теле твоего брата? — усмехнулся Драган, пристально глядя на неё .Милена качала головой, слёзы стекали по её щекам.
— Михаил, скажи им… скажи!
Но Михаил молчал.
Его вывели из кузницы, повели по улице. Люди, услышав шум, выглядывали из окон, кто-то крестился, кто-то шептался.
А вскоре тяжёлый, массивный дверной засов лязгнул, и Михаил оказался в темноте монастырского подвала.
В подвале стоял терпкий запах сырости и угля. Каменные стены покрывал мох, и где-то в углу капала вода, звук её падения разносился глухим эхом. Единственное узкое окошко под самым потолком пропускало слабый, сероватый свет, да и тот вскоре угас, уступив место вечному сумраку.
Михаил тяжело сел на каменный пол, опёрся о стену. Всё внутри сжималось в страшном, вязком молчании.
"Вот и всё," — промелькнуло у него в голове.
Он представил Богдана, рухнувшего на землю с его ножом в груди. Тот самый нож, который он выковал, стараясь сделать лучшую сталь, стараясь выгравировать имя Милены так, чтобы оно сияло. О, если бы он мог предвидеть, что этот клинок станет орудием убийства!
Он закрыл глаза. Боль была глухая, не кричащая, но точащая душу, как ржавчина железо. Его предали.
Но кто?
Драган?
Драган всегда казался ему другом, верным, надёжным. Он приходил в кузницу, помогал, слушал его разговоры о Милене. Но если Драган знал, что Михаил и Богдан были врагами,… если он хотел избавиться от него, чтобы приблизиться к ней…
Михаил сжал кулаки.
"А если не Драган? Кто тогда?"
Или…
Он резко открыл глаза.
"Лазар!"
Лазар, второй кузнец, с которым Михаил работал в мастерской. Старший, молчаливый, всегда с тенью зависти в глазах. Он часто жаловался, что молодого Михаила хвалят больше, что ему доверяют лучшие заказы. А главное… Лазар любил Милену.
"Это он?"
Михаил вдруг вспомнил, как несколько дней назад Лазар странно смотрел на него, когда в кузницу заходила Милена. Как он сжал челюсти, как что-то мрачно пробормотал, уходя.
"Если Лазар знал, где лежит этот нож… если он подбросил его…"
Мысли крутились в голове, как пламя в горне. Драган, Лазар….
Или кто-то ещё?
Капля воды упала на камень.
"Нет. Я не позволю им уничтожить меня. Если я буду ждать — меня убьют. Если я сдамся — меня сломают. Но если я поддамся отчаянию… тогда они уже победили."
Он глубоко вздохнул, разжал кулаки. Нужно думать. Нужно искать выход.
Михаил поднял голову, вглядываясь в тусклый просвет, едва заметный сквозь угольную пыль, осевшую на всём, что его окружало. Тяжёлый воздух, глухая тишина. Он провёл ладонью по лицу, размазывая чёрную пыль по щекам, и стиснул зубы.
Вперёд. Только вперёд.
Он встал, ощупал руками каменную стену и наткнулся на стенку, сбитую из необтесанных досок. Михаил пошел вдоль стенки и дойдя до конца, понял что это угольный ящик. Он влез внутрь больно ударившись об острые края угольных камней. Не взирая на боль Михаил начал искать единственный путь к спасению – засыпной пандус, который спускался со стены. Угольная пыль и полная темнота не давали возможности сориентироваться, но спустя некоторое время Михаил наткнулся на каменный желоб, в конце которого пробивался слабый свет, свет свободы. Тёмная пасть, будто выдолбленная в самой плоти монастыря. Гладкий камень был холоден, но Михаил чувствовал — там, по ту сторону, воздух был чище, легче. Свобода? Или новая западня?
Пальцы его дрожали, когда он начал расстёгивать рубашку. Ткань прилипла к телу, пропитавшись потом, но в этой щели любое лишнее движение могло стать роковым. Михаил отбросил одежду в сторону, остался в одной нательной рубашке, прижался к камню и потянулся вперёд.
Сначала голова. Осторожно, медленно — лоб коснулся камня, скользнул дальше. Плечи. Он втянул воздух, втянул живот, напряг мышцы. Страшная мгновенная мысль: если застряну? Нет, об этом нельзя думать. Толчок — ещё толчок, и его грудь проскользнула сквозь каменный зев.
Внезапно рука соскользнула, он ударился локтем о стену. Боль прострелила все тело, но Михаил даже не вскрикнул — лишь сжал губы. Дыши. Двигайся. Ноги ещё там, в пыли и темноте, но грудь уже в новом пространстве.
Последний рывок, и он упал на холодный каменный пол. Несколько секунд лежал, тяжело дыша, ощущая, как воздух обжигает горло. Затем медленно поднял голову. Перед ним тянулся узкий проход, и где-то впереди он увидел светящийся витраж храма.
Михаил стоял, тяжело дыша, прислонившись спиной к холодному камню. Тело дрожало от усталости, но пальцы всё ещё были крепко сжаты в кулаки. Он выбрался. Тёмные коридоры монастыря, сырость подземелий, гулкий шум шагов в пустоте остались позади.
Перед ним раскинулся храм.
Свечи горели тускло, бросая длинные, подрагивающие тени на старинные фрески. Над притвором в полумраке висел образ Страшного Суда, испещрённый копотью времени. Лики святых смотрели строго, проницательно, словно сквозь века знали, что произойдёт в эту ночь.
Он шагнул вперёд, ноги гулко отозвались по каменному полу. В глубине алтаря мерцало пламя лампад, наполняя храм слабым янтарным светом. И вдруг…
— Михаил?
Голос раздался справа, из тени колонны. Тихий, словно ветер в предрассветной тьме.
Михаил вздрогнул.
Из полумрака вышел человек. Высокий, в чёрной рясе, с легкой проседью в длинной бороде. Глаза под сенью густых бровей горели беспокойным огнём, но голос оставался ровен.
— Что ты здесь делаешь?
Михаил смотрел на него, молчал, чувствуя, как сердце стучит в груди, как воздух сдавливает горло.
— Вы… вы знаете?
Отец Симеон кивнул.
— Здесь все знают. Он сделал шаг вперёд, заглянул ему в лицо — с той суровой, безжалостной добротой, которую знают только старые монахи.
— Усташи придут утром. Они прочешут монастырь.
— Я не убивал, — выдохнул Михаил.
Отец Симеон не ответил сразу.
— Это уже не важно, — сказал он наконец, тихо. — Важно, что ты ещё жив.
Михаил чувствовал, как дрожит внутри всё его существо. Гнев, страх, отчаяние — всё смешалось в нём, как крик в безмолвии.
— Значит, меня выдадут?
— Нет, я переправлю тебя. К партизанам.
В храме было холодно, но Михаилу вдруг стало жарко.
— Вы… Вы поможете мне?
Отец Симеон вздохнул, как человек, принявший на себя чужой грех.Он посмотрел ввысь, на образ Богородицы, затерявшийся в полутьме.
— Здесь тебя не найдут. Отдохни. Завтра за тобой придут.
Утром пришли за Михаилом.Лука спустился в подвал монастыря первым.
Смрад сырости, гнилого дерева и угля ударил в нос. Масляные светильники бросали на стены жёлтые, рваные тени, скользившие по камню, словно призрачные фигуры давно умерших узников.
— Михаил! — Лука шагнул вперёд, обводя взглядом пустые углы. — Выходи!
Ответа не было.
— Чёрт! — Он с силой ударил кулаком по угольному ящику
Позади заворчали усташи. Один из них ткнул штыком в соломенную подстилку на полу, но кроме пыли ничего не нашёл.
— Ушёл, командир.
Лука выругался, поднялся наверх и, едва выйдя в монастырский двор, рявкнул:
— Обыскать всё!
Гулко хлопали двери келий, послушники прижимались к стенам, молча следя за тем, как солдаты срывают с полок книги, переворачивают кровати.
В библиотеке усташ с хохотом разорвал пожелтевший лист фолианта.
— Думаешь, он в Библии спрятался?
Лука зло зыркнул на него, и тот осёкся.
Но церковь осталась нетронутой.
Лука только бросил туда взгляд, помедлил на пороге, но заходить не стал. Тьма внутри, тяжёлый запах ладана, неподвижные святые лики вызывали в нём смутное, неприятное чувство, как если бы кто-то незримо следил за ним.
— Где он? — спросил он монахов.
Молчание.
— Где Михаил?!
Отец Симеон вышел вперёд.
— Лука, Михаила здесь нет, не оскверняй храм божий. Сын мой, лучше покайся в грехах?
Лука моргнул.
— Что?!
— Покайся. Пока не поздно.
Он смотрел прямо в глаза командира, и Лука едва не сказал что-то в ответ, но вдруг почувствовал, что слова вязнут в горле.
Он сплюнул, резко отвернулся и крикнул:
— Уходим!
Удары сапог сотрясали деревянные стены кузни, когда пришли Лука с солдатами.
— Где он?!
Старый кузнец, Стефан, стоял, опершись о наковальню. Его пальцы были чёрными от угля, а глаза — чёрными от гнева.
— Нет его.
Лука шагнул ближе.
— Не верю.
Удар. Кулак Луки вошёл в живот Стефана. Тот пошатнулся, но выстоял.
— Говори!
— Ничего не скажу, пёс!
Второй удар — в лицо. Кровь брызнула на пол.
Солдаты повалили старика, били сапогами.
— Лука, его к стене! Пусть вспомнит!
Стефан поднял голову.
— Вы, шакалы… Он вас переживёт…
Лука достал пистолет.
— Нет, не переживёт.
Выстрел оглушил всех.
Кузнец осел на землю, схватившись за грудь. Кровь растеклась по каменному полу, смешавшись с золой.
За дверью раздался женский крик.
В проёме стояла мать Михаила, сжимая в пальцах передник.
— Господи…, что же вы делаете…
Лука бросил на неё равнодушный взгляд и сказал:
— Сжечь всё.
И вышел.
После похорон Богдана в доме стоял затхлый запах углей, вечерней сырости, чуть горьковатый дух свежего хлеба. Но в воздухе висело что-то ещё — что-то нервное, гнетущее, невыразимое словами, как перед грозой.
— Ты должна забыть его, — глухо, почти срываясь на шёпот, сказал Радован.
Милена сидела у окна, глядя на потемневший за день пейзаж, не шевелясь, не отвечая.
— Ты слышишь меня? — Радован шагнул ближе, тяжело дыша. — Забудь!
Она сжала пальцы в кулаки, как будто боялась, что они начнут дрожать.
— Михаил… Он не мог…
— Он мог! — Радован взорвался, рванул со стола глиняный кувшин, и тот, с глухим звоном, разбился о пол. — Ты не понимаешь, что говоришь! Он бежал, Милена! Бежал, как последний трус, как убийца! А ты… ты будешь всю жизнь с ним? Ждать его взглядов? Ждать, когда в один день он посмотрит на тебя так же, как, возможно, смотрел на Богдана перед ударом?
Он замолчал, судорожно переводя дыхание.
Милена всё так же сидела, опустив голову, тёмные пряди волос падали на лицо.
А потом раздался тихий голос:
— Неужели ты сомневаешься в нём?
Это был Драган.
Он стоял в углу комнаты, скрестив руки на груди, спокойно, задумчиво глядя на неё.
— Нет… — прошептала Милена.
— Тогда почему ты молчишь?
Она подняла на него глаза, в них было что-то измученное, оборванное.
— Я… не знаю.
Драган подошёл ближе, сел рядом.
— Если бы он был невиновен, разве бежал бы? — мягко, почти ласково сказал он. — Разве не остался бы, не доказал бы свою правду? А теперь… теперь что?
Он слегка склонил голову, чуть тронул её ладонь своей.
— Ты не виновата в его ошибках.
Она с силой выдернула руку, встала.
— Оставь меня.
Драган не удерживал. Он только смотрел ей вслед.
Ночью Милена не спала. Она смотрела в потолок, слышала, как во дворе воет собака, и думала, думала…
А утром ушла к отцу Симеону.
— Вы уверены? — священник посмотрел на неё долгим взглядом.
Она молчала, потом протянула руку. В раскрытой ладони лежало кольцо.
— Я не хочу выбрасывать его, но и носить не могу.
Отец Симеон взял её руку в свою, мягко сомкнул пальцы.
— Я сохраню его для вас, дитя моё.
— Вы вернёте его мне, если… если я попрошу?
— Конечно.
Она кивнула, отвела взгляд, потом вдруг порывисто развернулась и ушла, ссутулившись, будто несла тяжесть.
Священник посмотрел ей вслед, вздохнул и медленно  пошел в библиотеку. Он достал с полки книгу, свою любимую, которой увлекался еще до семинарии, и положил кольцо внутрь. Это был томик Александра Дюма “ Граф Монтекристо”.